Чем дольше они били ее, тем злее становился я, потому что сцена напомнила мне то, что я так часто видел дома. В конце концов я вспомнил, как Супермен стоял над Лоис Лейн, прикрывая ее плащом, и, словно могучее дерево, вырос между обидчиками и девочкой. Кулаки прижаты к бедрам, ноги слегка расставлены в классической позе. Я представил себя в костюме своего любимого героя и с плащом, развевающимся на ветру. Мои противники были раза в два крупнее меня, но я был уверен, что ярость, которую излучали мои глаза, и героическая поза повергнут их в бегство.

Они повалили меня на тротуар.

Меня избивали в течение нескольких недель, и в конце концов я вышел из себя.

Как всегда, они поджидали меня на игровой площадке во время перерыва на ланч, и, как только сестры-воспитательницы ушли в здание школы, самый здоровенный из моих обидчиков попытался схватить меня. Я отпрянул назад и вдруг увидел чью-то металлическую коробку для завтраков с острыми ребрами и углами. Не раздумывая, я схватил ее и со всей силы опустил на голову нападавшего, раскроив ему лоб до мяса. Громко закричав, парень упал на землю. Из здания школы выскочили воспитательницы, а я все стоял и смотрел на кровь, которая алым фонтаном вырывалась из раны…

…а потом я просто отключился.

Дальше я помню только, что очнулся в кабинете у матери-настоятельницы. Я чувствовал себя сильно напуганным и постоянно плакал. Я пытался объяснить, что произошло, но слова тонули в моих рыданиях и всхлипываниях. Единственным, что я смог вспомнить, была кровь. Пытаясь хоть как-то успокоить меня, настоятельница взяла со стола первое, что попалось под руку, – простой канцелярский степлер, – и дала его мне в качестве подарка и подтверждения того, что меня не убьют.

Она сказала, что мальчишку, которого я ударил, отвезли в больницу и там ему наложат швы. Я ничего не понял про швы, но было ясно, что дела мои плохи.

В школу за мной пришли мать и тетка, и настоятельница сказала им, что, так как не я был зачинщиком драки, меня не исключат из школы при условии, что подобное больше не повторится. В тот вечер отец отвел на мне душу. Он сказал, что я такой же псих, как и моя мать, и что с головой у меня явно не все в порядке. Но я-то знал, что он был не прав, потому что швы наложили не на мою, а совсем на другую голову.

Через пару дней мой обидчик снова появился в школе.

Увидев меня, он в ужасе закричал и от страха вжался в стену, ожидая, что я ударю его и в этот раз. Я вспомнил, как мать-настоятельница подарила мне степлер, чтобы успокоить меня, и поэтому вытащил из кармана карточку динозавра, которую нашел в начале недели. На ней был изображен стегозавр. Я несколько недель упорно разрывал пачки жевательной резинки в поисках этой самой карточки. Мне очень хотелось показать мальчишке, что ему ничего не угрожает. Он взял карточку и успокоился, но за все мое недолгое пребывание в той школе ни разу так ко мне и не подошел.

Так я получил свой первый урок о том, что все задиры и хулиганы – трусы. Но это понимание не уменьшило моего стыда за то, что я сделал другому человеку больно, и я поклялся никогда так больше не делать. Меня начинало мутить, как только я вспоминал о случившемся, и я совершенно не понимал, почему моему отцу так нравилось делать другим больно.

Семья Стражински, помимо пристрастия ко всем известным современной науке видам алкоголя, была помешана на смерти. Как только кто-то из знакомых умирал, все самые омерзительные и кровавые обстоятельства смерти препарировались и детально обсуждались в течение долгих дней, особенно если умерший состоял в довольно объемном списке людей, которых моя семья считала дерьмом и отбросами.

Словно зависимая от Смерти, София была одержима похоронами. Она ходила на похороны не только тех, кого знала, но и на похороны людей, абсолютно ей неизвестных. В церкви она рыдала вместе с остальными скорбящими, а потом шла на поминки и приносила домой столько еды с поминального стола, сколько влезало в ее объемистую ручную сумку. Она говорила, что такая еда особенно нравилась ей, потому что она была свежей, ведь никто не будет усугублять горе скорбящих, подсовывая им несвежие и дешевые продукты для поминального стола. Однако я думаю, что Софии просто нравилась идея умыкнуть что-нибудь с тарелки самой Смерти.

Моя очередь познакомиться с похоронами подошла в день, когда отец взял меня на поминальную службу по случаю смерти мальчика моего возраста. Он играл в каньоне для добычи гравия и задохнулся после обвала. Отец не знал ни мальчика, ни кого-либо из его семьи, но это не остановило его, и он долго кружил по улицам на машине, пока наконец не нашел нужный адрес из объявления в газете. Он хотел, чтобы я посмотрел на мертвого мальчика в гробу, словно на предупреждение о том, что ни в коем случае нельзя играть в каньонах для добычи гравия.

Надо сказать, что планов играть в каньонах с гравием у меня не было.

Впрочем, и самих каньонов в радиусе десяти миль от нашего дома тоже не наблюдалось.

Но было важно показать мне, чем все может закончиться, если я, возможно, задумаю поехать через весь город, чтобы поиграть в каньоне. И вот я смотрел на гроб, цветы, на церковь, полную скорбящих людей. Моей бабки не было среди них. Полагаю, в тот день где-то проходили более богатые похороны, где подавалась еда получше. Я видел мертвеца первый раз в жизни: неподвижное тело манекена, бледные щеки, слишком очевидно подкрашенные косметикой, – все это не оставило у меня сильного впечатления, я не был знаком с мальчиком в гробу и был слишком мал, чтобы понимать что-то о смерти.

Понимание того, что такое смерть, пришло чрез несколько месяцев спустя, когда совершенно неожиданно в возрасте пятидесяти трех лет умер Виктор Рафаэль Рахвальски.

Попрощаться с умершим пришло множество знавших и любивших его людей. На этот раз горе и плач моей бабушки были искренними, она не притворялась, не старалась привлечь к себе внимание и не думала о пирогах с поминального стола. В определенный момент она настолько обезумела от горя, что разорвала на себе одежду и рухнула на пол. Пока все занимались бабушкой, я, так и не понимавший ничего о смерти, подошел к открытому гробу. Мне никак не могло прийти в голову, что мой друг пан Рафаэль там делал. Ведь нужно было рисовать, а потом идти за мороженым на угол улицы и тянуть на веревке мою голубую педальную машину. Я протянул руку и дотронулся до манжеты рукава умершего.

– Пан Рафаэль, вставайте, нам надо идти.

Кто-то вскрикнул за моей спиной. Отец в смущении быстро оттолкнул меня от гроба, а бабушка снова упала в обморок.

А пан Рафаэль безучастно лежал в гробу.

Позже я стоял в дальнем углу комнаты и смотрел, как гроб закрыли крышкой и погрузили в катафалк, чтобы отвезти на кладбище. Я помахал рукой вслед похоронной процессии.

Проходили дни, и я постепенно начинал понимать, что больше никогда не увижу пана Рафаэля. Моего друга больше не было рядом, остались одни только монстры.

На этом Год Смерти для меня не закончился.

Однажды холодным ветреным днем София взяла мать и меня на кладбище на ежегодное паломничество к могиле ее первенца. В руках она несла белый пенопластовый крест, украшенный красными и голубыми цветами. София уверенно шла по кладбищу к квадратной мраморной надгробной плите, выделявшейся на фоне зеленой травы. Подойдя к могиле, она перекрестилась, нагнулась и положила на землю венок.

Закончив молитву и перекрестившись еще раз, она притянула меня к себе, указала на надгробие и спросила: