Друзья с первого класса. Больше, чем друзья, роднее, чем братья! Вместе всегда. В школе, на секции, на улице. Только вдвоём.

Когда Жеке было десять, у них со Светкой умерла мама. Как загнанный в угол зверёк, маленький Куба закрылся от всех. Но не от Лёхи. Реагировал только на него, слышал только его, и только ему позволил себя вытащить.

В семнадцать Светка родила Димку. Без мужа. Без матери.

«Пропадёт», — говорили все.

Но никто не пропал. Просто научились держаться вместе. Теперь уже вчетвером. Два двенадцатилетних пацана, отчаянная малолетняя мать одиночка и маленький Димка. Николай Петрович работал как проклятый на трёх работах, чтобы прокормить детей, практически их не видя.

После школы Куба не поступил в институт. Не прошёл по баллам. Лёха не раздумывая, тоже идёт вместо престижного вуза в армию, чтобы ВМЕСТЕ. Скандал в семье? Переживем! Похеренные возможности? Какие наши годы! Зато научились стоять спиной к спине, и в любой драке являли собой единый мощный организм, сокрушающий, но несокрушимый.

Из армии вернулись заматеревшими альфа-самцами. Поступили заочно на мат-тех, устроились на работу (помогли Рогозины-старшие).

Учились, зарабатывали, отдыхали, трахались. . . . тоже вместе.

Первый предложил тройничок Куба: «Дава-ай, брат, отвечаю, будет классно!» И было! Кончая одновременно в одну блядь, смотрели в глаза друг другу… Один оргазм на двоих! В этом был особый, первобытный кайф!

И только однажды Рогозин захотел что-то скрыть от Жеки. Когда переспал со Светкой.

Тогда ему впервые захотелось нормального, человеческого секса. Никаких пьяных оргий, грязных групповушек. Хотелось теплоты, чистоты и нежности. С одной женщиной. С которой хочется засыпать и просыпаться, говорить всякие милые глупости. Это была даже не любовь, а скорее, острая потребность в нормальных отношениях.

Проблема в том, что женщиной, с которой захотелось именно таких отношений, была сестра Жеки. И как решать эту проблему, Лёша не знал!

Началась череда тайных встреч, жарких ночей и бесконечного вранья. А Жека вдруг запил. Жёстко. Беспробудно.

Вот тогда и состоялся тот разговор.

Вот тогда и выяснилось, что Куба всё про них давно знал. И с ума сходил. Медленно, но верно. И дело было не в Светке, а в нём, Лёхе.

Потому что любил Жека его ещё с детства, с первой дрочки, с первого осознания себя. А вот к таким откровениям Лёха готов не был.

В съёмной задрипанной однушке, сшибая углы, сметая всё на своём пути, смертным боем бились два лучших друга. Под кожу впивались осколки разбитой посуды, под сердце врезалась тупая боль, рвущая изнутри. А в родных зелёных глазах — беспросветная тоска.

«Почему я раньше не замечал? Не хотел? И что теперь? Обречены? Дошли до точки невозврата?» — думал Лёха, наклоняя обмякшее тело друга под холодный душ.

На старом диване долго не могли уснуть — одного, укутанного в плед, била мелкая дрожь, другого сжирала заживо странная смесь противоречивых чувств — вины, злобы и бессилия.

Через месяц в семье Рогозиных разразился страшный скандал. Единственный сын женится на Светке Кубасовой. Мало, что с детства у них ошивается. Так теперь официально решил хомут себе повесить. В двадцать два года стать отцом десятилетнего дитятки, от которого вся округа шарахается. А невеста-то, молодец! Губа не дура! Такого парня охомутать, когда самой уже под тридцатник.

Жить решили в кубасовской трёшке. Дед переехал на дачу. Там и дом родовой подправил. И могила жены на старом погосте рядом.

Жека перебивался на съёмной хате.

Между ними не пробежала чёрная кошка, нет. И видеться они не стали реже… Но… В их жизни уже случилось это злосчастное «НО», и до последней черты оставалось совсем немного

‌Тяжёлой поступью, погружённый в свои мысли, Рогозин шёл, мрачно взирая на могильные плиты, засыпанные снегом. Дойдя до знакомой ограды остановился, вздохнул. Вход замело. Пришлось разгрести сугроб, чтобы открыть дверь.

«Для чего эти ограды здесь? Те, кто по ту сторону, уже не выйдут, те, кто по эту… сами не захотят… — усмехнулся угрюмо. — Не пускаешь меня сюда, Куба. Не рад?»

Закончив разгребать снег, устало опустился на скамью. Тишина заложила уши, как тогда…

«Только та тишина была пропитана страхом и кровью, твоей кровью, брат…»

Эта же, кладбищенская, тишина обладала своей магией, она обездвиживала. Даже сердце стучало медленнее. Он задержал дыхание, закрыл глаза. Но даже здесь не удалось избавиться от своего наваждения. Этот наглый, прожигающий зеленью взгляд доводил до белого каления, провоцировал, лишал рассудка и воли.

«Когда-нибудь я убью его. Или трахну. Устал бороться с собой. Он под кожу мне врос. Не уйти, не спастись. Как же я так проебался, Жека, а? Как это могло случиться со мной? Я ведь никогда, никого… Я даже мать его не любил, ты же знаешь… Что мне делать? Как жить? Ненавидишь меня?.. Правильно. Ненавидь. Я и сам себя…»

Тишина давила. Угнетала. Снег медленно, беззвучно падал, покрывая надгробия, под каждым из которых хранилась своя история, своя истина, своя боль.

Горячими пальцами провёл по фотографии. Замер. Зелёные глаза смотрели на Рогозина дерзко, с вызовом, улыбаясь… Тот вдруг оцепенел, будто вспомнил, или осознал что-то очень важное. И растерянно произнёс вслух:

— Куба-а?! А что это за хрень ты показываешь мне в моих снах? Завязывай… !

Полтора года спустя…

Тихо ступая маленькими мягкими лапками по прошлогодней листве, котёнок шёл на запах колбасы. Природа медленно пробуждалась. Солнышко ласкало первые свежие листья, щедро дарило своё тепло. Весенний ветер доносил веселое щебетание птиц и обрывки разговора…

— Не положено, говорят, карантин. Прикинь? Пришлось денег дать. Пока провозились, полдня потеряли… Выходит на КПП. Худющий. После болезни одни глаза остались. Меня увидел, губёха нижняя задрожала, как в детстве, помнишь?.. Не знаю, как сдержался, чтоб прям там его не разложить.

Как до гостиницы добрались — не помню. В охапку сгреб… родной, любимый, желанный… Еле отпустило. Под утро уходить, а у меня ком в горле. И у него глаза на мокром месте. Надо было не слушать его, вояку хренова… Но вашу породу разве переубедишь?

Не знаю, как эти пять месяцев ещё пережить. Сейчас, ясный хрен, полегче будет. Первые полгода тяжко. Особенно, когда он в лазарет загремел. Дома не болел почти, а там вон как вышло, да-а-а.

И ведь две недели отпуска полагалось ему. Отказался. Уехать потом, говорит, от тебя не смогу, если уж приезжать домой, то сразу…

Ты прости меня, брат, что не приходил. Я ж чуть с ума не сошёл. Не могу без него, думал сдохну… На нервной почве ремонт затеял, прикинь? Траходром прикупил… Вернётся, оценит. Дни считаю…

О, смотри, кошак! Сюда иди, рыжий! Ха-а-а, смотри, глаза-то зелёные!!! Везёт мне по жизни на зелёные глаза… Что ты смеешься, скажешь не так?

Котёнок повернул голову и посмотрел на того, другого. Зелёные глаза смеялись…

«Добрый, — подумал котёнок, — этот тоже добрый, вон колбасу дал».

— Что говоришь? К себе взять?.. Ну а что, вдвоём и ждать будет веселее солдатика нашего, а? Что скажешь, зелень усатая? Пойдёшь к нам жить?.. Точняк! Брат! Зелень! Звать тебя будем Зелень, морда твоя кошачья! Как тебе такой расклад? Ладно. Давай, Куба, на посошок, да мы пойдём, такси уже ждёт.

Котёнок пригрелся в больших тёплых ладонях. Даже в машине не отлип. Свернулся калачиком на коленях своего человека и спал до самого дома. Их дома!

«Повезло, — думал котёнок, — должен ещё второй человек скоро вернуться. У него, говорят, глаза тоже зелёные. В честь этих глаз меня и назвали! А что, мне нравится!»