В Германии мне повезло, я попал к одному немцу. Фридрих был большим мастером в очень многом, особенно по всяким печам, он был одинокий и ко мне почему-то стал относиться как к сыну. Всему что знал и умел меня обучал.

— А стекольное дело знакомо? — спросил я.

— Немного знакомо. После смерти Фридриха я сумел в Россию вернуться и на Урал подался от греха подальше. Мало ли что, вдруг мое дезертирство всплывет. Но Бог миловал. Женился, сын родился, — Фома Васильевич улыбнулся своим воспоминаниям.

— Сынок оказался из молодых, да ранних, в пятнадцать лет сам отцом стал. Степка родился, — Фома Васильевич замолчал. Несколько минут мы ехали молча. — Когда с завода уходили, много нашего народу побили, вот и мы со Степкой одни остались.

К полудню мы добрались до места. Особого труда не составило снять слой дерна и набрать десять мешков глины. В буквальном смысле не задерживаясь ни на минуту в Усинске, Петр Сергеевич и Фома Васильевич помчались на завод. Там нашего возвращения с нетерпением ждали кузнецы. Ожидая нас, они приготовили почти десять пудов древесного угля. Конечно, полученный продукт только с большой натяжкой можно было назвать древесным углем, но для пробной плавки вполне годился. Я остался в Усинске, раненный еще нуждался в осмотре.

Вечером мой камердинер первый раз проявил свой характер и свое отношение к порученному ему делу. В одиннадцать часов вечера Митрофан очень вежливо и почтительно, но в то же время категорично предложил мне пойти отдыхать. Я в буквальном смысле потерял дар речи. Митрофан же, сделав паузу, продолжил:

— Вам не здоровится, ваша светлость, а сон лучше всякого лекарства, — Митрофан сделал еще одну паузу. — Батюшка Филарет велели заботиться о вас.

Скрепя сердцем мне пришлось согласиться с Митрофаном. Поездка на Железное озеро почему-то меня ужасно утомила, я чувствовал себя как выжатый лимон.

Утром меня ждал сюрприз. Обсуждая наши планы на Совете, я обмолвился о своем желание побриться. И вот, проснувшись следующим утром, я неожиданно слышу вопрос Митрофана:

— Ваша светлость, побриться не желаете?

Оказывается Василий Иванович Кузнецов с сотоварищами весь вечер и всю ночь колдовали над железистой породой из глины и в итоге я получил подарок: бритву-клинок. Из своих неприкосновенных запасов Анна Петровна выделила Митрофану небольшой кусок мыла и маленькое зеркальце.

— Митрофан, а ты умеешь это делать? — бриться самому опасным лезвием не просто, когда-то я это умел, но лучше когда это делает кто-то.

— Обучен, ваша светлость. Господ-офицеров брил и сам тоже брился. Стричь то же умею.

Никогда еще процесс бритья не доставлял мне такого удовольствия. Один из моих учеников, подражая своему отцу, любил говорить: жизнь удалась, когда получал что-то приятное. Когда я умылся после бритья и провел ладонью по чисто и гладко выбритому лицу, то мне почему-то пришла в голову именно эта мысль: жизнь удалась. Мысль эта конечно очень смелая, но настроение у меня сразу повысилось. Разглядеть себя в маленькое зеркальце мне толком не удалось, но общее впечатление осталось не плохим.

Настроение мое еще больше поднялось после доклада внучка Степана, который толково изложил мне кто, чем и где занимается.

— Отлично. Ты у нас по батюшке Гордеевич?

— Да, ваша светлость.

— Так вот, Степан Гордеич, ты у нас будешь начальником канцелярии. Мы говорили, что в конторе надо посадить двух-трех человек. Это сделано?

— Сидят уже, ваша светлость. Четыре человека, — Степан сморщил нос подбирая слова, — двое отроков и две девицы. Грамотные, писать умеют.

— Сколько лет?

— Всем пятнадцать.

— Ты должен каждую минуту знать кто, где и чем занимается. Это раз. Знать, что у нас есть, сколько и где лежит. Это два. Одним словом знать всё о наших делах. Это три. Понятно?

— Понятно, ваша светлость.

— Тогда пошли в контору, вы свою деятельность начнете с производства бумаги. Сейчас я вам всё объясню, — я решил попробовать одну из примитивных технологий.

В конторе меня ожидали испуганные четверо подростков. Я объяснил им что они теперь будут служить в нашей конторе под началом Степана Гордеевича Иванова и спросил их согласия. Которое естественно последовало. Ребят я после этого отправил в баню к Мефодию, принести две шайки, большую и маленькую.

— Сейчас ваша задача молодые люди заняться деланием бумаги, которая нам очень нужна, а к нас осталось всего три листа. Бумагу будете делать из всякого трепья, которое будете забирать у Лукерьи Петровны, отходов на швейке у Анны Петровны, сушеной крапивы и всяких отходов при помоле зерна. То, что не годиться на корм скоту. — я посмотрел на будущим бумажных дел мастеров. Они в буквальном смысле смотрели мне врот.

— Обязательно добавлять черемшу — дикий чеснок. Это что бы отпугивать всяких не нужных летающих тварей. У Лукерьи Петровны возьмете пару сечек. Ими все это надо будет сильно измельчать, а затем перетирать камнями. Пока это будет так, потом сделаем специальную мельницу, — если конечно овчинка будет стоить выделки, но это я ребятам не сказал. — Все это затем заливается водой в маленькой шайке и будет стоять несколько дней набухать. От того как измельчите, зависит качество бумаги. И запомните, то, что я поручил вам сейчас, не отменяет вашей основной работы в конторе. Всё понятно?

Оставив молодых людей в конторе, я начал свою инспекцию с Лукерьи Петровны. Проведенная ею ревизия показала, что у нас достаточно плачевное состояние с провиантом.

— С тем что есть, ваше светлость, протянем до зимы самое большое. Большинство вдобавок и раздеты и разуты.

— В таком итоге вашей ревизии я не сомневался, — но глупую надежду питал. — Давайте думать, как будем наши проблемы решать. Первое, нам на будущий год надо распахать полтысячи десятин земли, сделать это надо до зимы трижды. По осени посеять озимые, по весне яровые. Надо для этого семьсот пудов семян. Следующей весной и летом еще столько же надо будет распахать. А через год еще столько же.

— Ой, батюшки, — Лукерья всплеснула руками, — не осилим мы такое. У нас даже зерна столько нет для сева, ведь надо же еще и на фураж, птицу да свиней зимой то же кормить надо.

— Я говорю, как должно быть, а не как есть. Поэтому как сезон подойдет, орехов кедровых набрать побольше. Год нынешний на орехи богатый. Орехами и птицу со скотиной кормить можно, — это было мое чисто теоретическое знание, я только слышал о подобном.

— Пахать надо не сохой, — продолжил я — а специальным колесным плугом. Я сегодня объясню Кондрату и кузнецам как плуг сделать. Таскать его должны две лошади самое маленькое. Ты, Лукерья, подбери с десяток с пахарей. Тянуть с этим делом нельзя, завтра надо начать пахать сохами. У нас их сколько?

— Пять всего, ваша светлость.

— Не густо, но что есть, то есть. Теперь скажи мне, что с покосом. Сена надо много, очень много.

— С этим, ваша светлость, не переживайте — Лукерья сказала уверенно и твердо. — Накосим, с такими покосами грех не накосить. Лишь бы погода не подвела.

— Отлично. Теперь давай расскажи мне про коров наших.

— Дойных три десятка, дюжина стельных. Пять нетелей и три быка. Молока дают мало, но после такого перехода хорошо, что вообще дают. Я вот что, ваша светлость, думаю. Наверное, пока не надо скотину, да лошадей по хозяйствам раздавать. Перезимуем, тогда и будем. Обществом быстрее на ноги встанем.

— Я то же так думаю, — колхозы в России-матушке похоже появятся раньше.

— Я с Кондратом вечером судачила про всё. Он сказал, что через недельку сможет начать ставить все нужное для скотины. Вот думаю, конюшни в последнюю очередь. Наши лошадки могут и так зимовать, под навесами.

— Опасно, зимы у нас тут очень холодные бывают, но собственно осенью видно будет. Последнее, что меня интересует, ребятня наша рыбалку осваивает?

— Осваивает, еще как, — заулыбалась Лукерья.

— Это хорошо. А как грибы и ягоды?

— Собирают, ваша светлость, собирают.