Одной рукой Саймон прижимал девушку к своему телу, вторая оказалась у нее на затылке. Ева обвила его шею руками. Они были очень близко, почти сливались друг с другом. И его достоинство желало бы, чтобы они стали еще ближе. Оно восстало, да так, что рисковало прорвать ткань панталон. И Саймон был уверен, что Ева чувствует его, и то, что она не отстранялась, не пыталась вырваться, усиливало желание стократно.

Он продолжал жадно целовать ее, и она горячо отвечала на его поцелуй. Страсть туманила голову, оба задыхались, и лишь отсутствие воздуха заставило их оторваться друг от друга. Саймон смотрел на свою жену, судорожно дыша. Она обессилено поникла в его руках, глядя на него затуманенным взором.

Но вот глаза ее вдруг расширились, и она легко выскользнула из его рук. Он не удерживал ее, наоборот, сказал:

— Уходите. Или случится непоправимое.

Почему он ее отпускает? Ведь он имеет право на… всё! Она его жена, и он так желает ее! Но остатки разума, которые еще кое-как ворочались в его голове, подсказывали, что слишком рано, этим он лишь все испортит.

Ева была абсолютно растеряна и не понимала, что он ей говорит.

— Идите! — прикрикнул он, и она пошла прочь неуверенной походкой. На краю поляны она обернулась и задумчиво прикоснулась кончиками пальцев к своим припухшим губам, будто посылая ему воздушный поцелуй на прощание. А потом снова продолжила свой путь к замку.

ГЛАВА 7

Гвендолин с самого начала почти не сомневалась, что это Саймон, сын графа Беркшира. Да, он изменился, но она узнала его.

А, когда шпага Рокуэлла неожиданно зацепила парик, и он полетел на землю, сомнения у подсматривающей за сценой дуэли баронессы рассеялись полностью… Саймон, красавец Саймон, который даже в юности был таким великолепным любовником!

Он загорел, возмужал… Стал просто неотразим. Хотя и юношей был очень красивым. Но сейчас от него просто глаз не отвести.

Гвен прислонилась к дереву на краю поляны, чувствуя, как пылает тело, как нарастает жар внизу живота. Саймон был так хорош в постели! Она до сих пор вспоминала о нем, хотя прошло столько лет. И, боже правый, как же всё печально закончилось!.. Все по вине маркиза Аллейна, этого всевидящего ревнивца. Это он отправил несчастного Саймона на каторгу, а Гвен вынудил дать показания против любовника.

Гвен тяжело перенесла эту потерю. Саймон был так великолепен, и так ее любил!..

И вот — эта неожиданная встреча в замке лорда Корби, через… да, девять лет. А Саймона приговорили к десяти годам. Выходит, он сбежал из колонии? Наверняка.

И что же делает сбежавший каторжник, человек вне закона, в поместье лорда, на помолвке его дочери? Хорошо одетый, в парике, при шпаге? Гвен было известно прошлое Саймона, и догадаться ей было нетрудно: он вернулся мстить.

Но кому? Корби? Или ей, Гвендолин? Или им обоим?

Первое — о, это было бы неплохо. Ведь и она, Гвен, здесь для того, чтобы найти способ уничтожить лорда. Таков приказ Аллейна, — и она не смеет перечить маркизу. Есть обстоятельства, которые делают ее зависимой от этого ужасного человека. Старый долг. Долг, по которому она платит уже десять лет! Но сейчас она не будет думать об этом… Сейчас ее волнует только Саймон.

Мысль, что Саймон здесь, чтобы отомстить ей, Гвендолин отбросила довольно быстро. Зачем ему было проникать для расправы над нею в хорошо укрепленный замок лорда Корби? Ее бывший любовник мог гораздо легче сделать это в столице, в уединенном доме на окраине, доставшемся Гвен после смерти мужа.

К тому же, Саймон избегал ее — не потому ли, что она могла его выдать? Но она не собиралась этого делать — и сделала вид, что не узнала его при первой встрече. Бывший каторжник — это даже не беспринципный и жестокий маркиз Аллейн; он прикончит Гвен легко и быстро, достаточно посмотреть в его холодные глаза-бусины, чтобы понять это.

Значит, Саймон явился, чтобы расправиться с лордом Корби. Отлично! Гвен была очень рада.

Но почему-то Саймон все время смотрел не на лорда, а на его дочь. А сегодня — пожалуйста! — даже дуэль из-за нее устроил…

Гвен злобно кусала губы. Уж не влюблен ли Саймон в эту девчонку? Быть не может! Но вот целовались же они тут. И так страстно!

Нет, тут не любовь. Расчет — и месть. Саймон решил обесчестить Еву, — такова, судя по всему, плата за гибель его отца. Как Гвен раньше не догадалась? Теперь все встало на свои места.

И тут вставал вопрос — нужно ли это ей, Гвен, и маркизу Аллейну? Нет, ей не нужно. Уже при виде этого поцелуя ее обдало жаром ревности; а, если ее прекрасный Саймон окажется в постели с этой пустоголовой девчонкой… Нет, она этого не допустит! Она еще не знает как — но не бывать тому!

Гвен провожала взглядом стройную фигуру Саймона, который медленно направился к замку вслед за Евой. Она вернет его себе! Любой ценой вернет! Быть может, он поможет ей освободиться от Аллейна…

Когда-то, когда она еще не так много знала о маркизе, она надеялась стать его женой. Он обещал ей это, и неоднократно. Но позднее баронесса узнала Аллейна ближе, — и с тех пор уже радовалась, что он не держит свое слово. Этот человек олицетворял собой саму смерть.

А Саймон… Саймон сделает ее счастливой. Она согласна жить с ним даже не обвенчанной, — пусть только он, как прежде, приносит ей деньги и драгоценности.

Гвен вздохнула и вышла из-за дерева. Она собиралась идти в замок, но внимание ее привлек мятый конверт, лежавший около скамейки, на которой сидела Ева. Баронесса подошла и подняла конверт. Достала из него листок бумаги — и прочла:

«Рано ты за муж сабралась. Забыла што со мной павенчана. За измену придеца бальшую цену заплатить. И не смей об этам письме никому гаварить иначи слизами умоешься. Я рядам и все вижю. Джек Гром».

Ева вернулась в замок во взвинченном состоянии. Поцелуй Догерти пробудил в ней ощущения необычные, странные… и в то же время приятные. Прикосновения его губ обещали что-то, чего Ева и хотела, и боялась, что манило и влекло, хоть и было подернуто флером загадочности.

Одно она знала точно: он был очень красив. И так храбро бился за ее честь! Это было как в рыцарском романе. Ева увлекалась подобным чтением очень давно и была достаточно реалисткой, чтобы не грезить о любви, подобной той, что воспевали авторы таких книг. Но она не могла не признать, что поединок на ее глазах, которому она была причиной, смертельный и кровавый, между двумя красивыми мужчинами, возбудил ее, заставив почувствовать себя героиней самого настоящего романа.

А Джеймс Догерти… Загадочный мужчина! Лицо накануне у него было белое, как маска, хотя на самом деле он такой загорелый. И зачем он носит этот ужасный парик?

У него такие красивые волосы, выгоревшие на солнце, почти белые, которые так интересно оттеняют смуглость лица. А глаза серо-зеленые, в которых так и пляшут веселые искорки.

Какое-то время Ева стояла у окна, бездумно улыбаясь и накручивая на палец каштановый локон. И вдруг — вспомнила о письме Джека Грома! Ее мечтательность как ветром сдуло. Грудь сдавило холодом, будто сверху навалилась глыба льда. Джек Гром! Ее муж! Мерзкий старик, за которого она вышла замуж против воли. Который утонул… А теперь оказался жив — и написал ей это жуткое письмо!

Рука Евы полезла во внутренний карман платья за роковым конвертом… Но тут на пороге возникла горничная и сообщила, что к мисс Корби гостья. Ева вытащила руку, оправила платье и изобразила на лице радость по поводу визита посетительницы.

Вошла баронесса Финчли, ее двоюродная тетка. За нею следовал слуга с коробками и свертками.

…Ева с нескрываемым восторгом рассматривала подарки своей тетки. Таких чудесных изысканных вещей ей еще никто не дарил. И, надо заметить, некоторые вещички были весьма фривольными, и именно они возбуждали особый интерес девушки, заставив на время забыть о злополучном письме Грома.

— Французы знают толк в красоте, — улыбнулась Гвендолин, невольно сама заражаясь восторженным состоянием своей племянницы.