Бедный Эверетт закашлялся, едва не подавившись виски:

– Погоди, то есть я не могу просто прикрыть богадельню? Мне придётся остаться в ирландском захолустье, иначе никакого наследства? Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Упоминать нечистого всуе, конечно, не стоило, но другие слова не смогли бы отразить всю полноту чувств.

– Если не найдёшь кого-то, кто заменит тебя на этом славном поприще. Только учти: его образование должно быть не хуже твоего. Что-то ты побледнел, дружище. Может, ещё выпьешь?

Эверетт застонал, подставляя опустевший стакан:

– Чёрт! – сквозь зубы повторил он. – Где я им, спрашивается, найду идиота, который, закончив Оксфорд, добровольно захочет прозябать в глуши и учить грамоте тёмный ирландский сброд?

– Если этот, как ты говоришь, «сброд» обучал оксфордский профессор, то не такой уж он и тёмный, – ухмыльнулся Клиффорд, продолжая вчитываться в текст завещания. – Смею предположить, твой дед не был идиотом.

– Да, разумеется, – Эверетт снова испустил вздох, похожий на стон. – Роберт, я действительно не знаю, что мне делать. Остаться навсегда среди овец, полей и замшелых руин старых аббатств? Лучше сразу спрыгнуть со скалы. Ведь там, где есть море, найдутся скалы?

– Думаю, найдутся, если хорошо поискать. А ты что, правда собрался прыгнуть?

– Нет, конечно! Самоубийство – тяжкий грех. Слушай, ты сможешь найти для меня человека, которого можно было бы нанять преподавателем в эту чёртову школу? Скажи, что я хорошо плачу.

– Не «чёртову», а святого Брендана Клонфертского, – важно зачитал Клиффорд, шелестя страницами письма. – Это известный пророк и мореплаватель, между прочим. Эй, приятель, выше нос! Я завтра же займусь поисками, а ты пока поезжай, разберись с бумагами. Посидишь в деревне пару месяцев, попьёшь молочка…

– Уж лучше ирландского виски.

– Тоже неплохой выбор. Говорят, в Ирландии все коровы дают виски вместо молока. В общем, полюбуешься местными красотами, подышишь свежим воздухом. После нашего пыльного Лондона это может оказаться весьма полезно для здоровья. Как минимум, поможет улучшить цвет лица.

– А что не так с моим цветом лица? – не понял Эверетт.

Зять ободряюще хлопнул его по плечу:

– Прости, дружище, но в последнее время выглядишь ты неважно. Понимаю, эта история с долгами сводит тебя с ума. Обещаю, что наступит день, когда мы сожжём все расписки твоего папаши и напьёмся на радостях. И это случится уже скоро – после твоего возвращения из Ирландии.

Он раскурил трубку и выпустил в воздух кольцо сизого дыма, потом предложил табак гостю, но Эверетт отказался.

– И почему я всегда тебя слушаюсь? – он тяжко вздохнул, уже в который раз за этот беспокойный день.

Клиффорд в ответ насмешливо прищурился, сразу став похожим на лиса: в его светло-карих глазах часто мелькала какая-то хитринка.

– М-м-м… потому что я муж твоей сестры? Потому что я твой друг? Или, может быть, потому, что я просто умный?

– Наверное, всё вместе, – Эверетт отсалютовал ему стаканом. – Ох, ну и дельце заварилось. Слыхал я, в тех краях англичан не особенно жалуют.

– Ерунда! Ты же наполовину ирландец. Представься средним именем, раздай беднякам по паре монет, выкати слугам бочонок эля, чтобы выпили за упокой души профессора Фокса, пару раз улыбнись кому надо, и вот вы уже друзья навеки.

– На словах-то оно просто… – буркнул Эверетт, хотя, признаться, от утешений ему изрядно полегчало.

– Останешься с нами отобедать?

– С удовольствием. Спасибо, друг. Пойду я, поговорю с матушкой. Должно быть, она уже оправилась от потрясения и теперь желает меня видеть.

– Роберт прав, ты непременно должен поехать в Трали! – мать лежала на кушетке под плюшевым пледом с голубыми кистями. От слёз у неё разыгралась сильная мигрень, поэтому служанка принесла пузырь со льдом, чтобы положить на лоб. Пузырь постоянно сползал, и Эверетту приходилось то и дело его поправлять. – Отнеси от меня цветов на могилку. Папа был хорошим человеком, что бы там ни болтали злые языки. Жаль, что я смогла послать ему весточку лишь после смерти Пола. Сколько драгоценного времени было упущено…

– Так вы переписывались? – изумился Эверетт, подаваясь вперёд вместе со стулом. Ножки со скрипом проехались по начищенному паркету, мать вздрогнула.

– Да, но только последние два года, – она промокнула глаза шёлковым платком. – Знаешь, мы много говорили о тебе. Он даже писал, что заочно любит своего драгоценного внука, хотя и знает его – то есть, тебя, – только по моим рассказам. Он обращался ко мне прямо как детстве – Крошка Мэлис! А ещё – малютка-фея. Помнишь, я рассказывала тебе про фейри?

Эверетт кивал в такт её словам, но, признаться, слушал не слишком внимательно. Когда мать углублялась в воспоминания, это всегда было всерьёз и надолго, а большую часть её историй он давно выучил наизусть. Например, семейную легенду о том, что их фамилия прежде звучала вовсе не Фокс, а О'Шиннах, что всё равно означает «лис», только по-ирландски. Но О'Шиннахам пришлось переименоваться на английский манер – в противном случае дедушку Джеймса (а на самом деле, конечно Шеймуса) вряд ли ожидало блестящее будущее в лучшем британском университете.

Ещё мать много рассказывала о зелёных холмах, которые видела лишь однажды в детстве, но полюбила всей душой. Она знала множество историй о фейри – маленьких человечках, умевших превращаться в болотные огни и заманивавших путников в волшебную страну, из которой непросто вернуться. Рассказывала, как фейри воровали младенцев, оставляя в люльке горелое полено вместо ребёнка, как тайком доили коров и таскали у нерадивых хозяек масло прямо из маслобойки, как танцевали на лесных полянах в канун старых праздников вроде Бельтайна, в дни, когда истончались границы между миром смертных и чудесной страной.

В детстве Эверетт очень любил эти сказки, но горько разочаровался в них, когда старый Тэйлор (священник из школы святого Архангела Габриэля, куда Эверетта отдали в тринадцать) сказал, что никаких фейри не бывает, а если бы те и существовали, то считались бы самыми настоящими бесами, восставшими против Господа. Некоторое время напуганный Эверетт еженощно молился о том, чтобы никогда не встретиться со страшными бесами-фейри, а потом, повзрослев, просто перестал в них верить.

– Я так хочу домой… – жалобный голос матери заставил его вернуться к реальности.

– В Ирландию? – Эверетт ужаснулся: неужели горе повредило её и без того слабый женский рассудок? Если им придётся ехать вместе, путешествие грозило сильно затянуться, что никак не входило в планы.

– Нет, что ты! В наш старый дом в Хэмпстеде. Там я прожила большую часть жизни, родила тебя и Эмму, и именно там хотела бы умереть.

– Вам ещё рано думать о смерти, матушка, – мягко, но не без упрёка отозвался Эверетт, нарочно не замечая её тяжких вздохов. – Вы ещё молоды и полны сил. А ваше временное недомогание связано с нервным потрясением и ипохондрией. Пусть Роберт вызовет вам доктора.

Но в этот самый миг он дал себе мысленное обещание: если дело с этим ирландским наследством выгорит – непременно выкупить особняк на Уэлл-Уолк и вернуть мать домой. Она и без того настрадалась. Да и самому Эверетту давно пора браться за ум – в конце концов, содержать мать – его наипервейший долг, а вовсе не забота Роберта Клиффорда.

– Всё будет хорошо, – он поправил пузырь со льдом и убрал со лба матери непослушную прядку волос. – Помнишь свою старую комнату с голубыми обоями? Клянусь, она снова будет твоей! И ещё заведём тебе канарейку, как ты и мечтала.

– Твой отец был против…

– Его, к счастью, больше с нами нет. Отдыхай, – Эверетт поцеловал мать, попрощался и вышел из комнаты.

Ей нужно было принимать лекарство, беречь себя и набираться сил.

Сам же Эверет собирался воспользоваться полученным приглашением отобедать с Робертом и Эммой, а после вернуться к себе. Ведь уже завтра ему предстоял неблизкий путь – через бурные воды на зелёные острова, за нежданным ирландским наследством.