"Как по морю лебедь белая плыла,

Как по синему лебедушка плыла.

А за нею лебеденочек плывет,

А за мамкой косолапенький плывет…

А за ними лягушоночка,

А за ними квакушоночка…"

Так певуньи часто на ходу выдумывали песню – насколько хватало памяти повторять ее каждый раз с начала до конца, и на каждый куплет выбирался в танец еще один хороводник – пока не надоест соблюдать порядок. В конце концов все желающие хватались за руки (а нежелающих хватали и тащили за собой соседи) и вокруг костров кружились шумные хороводы, часто по несколько кругов, один больше другого.

Смеяна с другого края поляны повернула прямо к мужу и протянула на ходу к нему руки. Народ перед Тетерей начал расступаться, давая дорогу.

И тут Смеяна застыла в середине круга, подняв лицо к небу. Неожиданный ветер прошумел по верхушкам берез. Люди начали озираться в недоумении. Теперь стал отчетливо слышен громкий шелест и хлопанье, словно мокрые холсты вытряхивали.

– Чу! Слышите? Летит кто-то!

– Да это опять Тетеря пугает, – равнодушно отозвался чей-то совсем пьяненький голос. – Баловник!

– Так Тетеря ведь не летает!

Веприк тоже посмотрел на небо и не узнал его: звезды, как безумные, крутились и плескались в разные стороны. Вдруг одна из берез на опушке затрещала и вспыхнула пламенем с верхушки до самого низа. Люди попятились, не зная, откуда ждать беды.

Снова налетел ветер – горячий и влажный, и на людей сверху пролилась россыпь огненных искр, опаляя волосы, оставляя пропалины на одежде.

– Змей! Это змей!

– Змей!

– Ой, бегите, бабы! Ой, бегите, мужики! – выла где-то Матрена.

Все, кто был на поляне, побежали в разные стороны, вопя от ужаса. Одна Смеяна стояла в оцепенении, задрав голову. Тетеря рвался к жене, но на пути его все время возникал кто-нибудь из односельчан, и не успевал охотник его отшвырнуть, как уже с воплями выпрыгивал новый – словно Смеяна стала заколдованным кладом, дойти до которого нельзя, даже если видишь его в двух шагах перед собой.

Сверху надвигалось что-то страшное, гремевшее костями и сыпавшее искры. Веприк разглядел какие-то полосы, а потом – кольчатое, как у дождевого червяка, брюхо, трясущее черной чешуей.

Дальше все шло так быстро, что у Веприка в памяти осталось только несколько картинок, что происходило между ними он не успел понять. Вот маманя все стоит посреди поляны, вытянувшись, как рябинка в красном платке. За ней какая-то скрюченная серая фигура, кажется Пелгусий.

Потом на поляну падает неимоверного размера лапа с когтями и в следующую секунду маманя уже зажата в когтях. Тут она словно просыпается и начинает кричать и биться. Отец тоже кричит и бежит к ней и пытается втиснуться под чешуйчатые пальцы, но мама поднимается все выше, уже выше человеческого роста. На пустой поляне – только батя, упавший лицом в опаленную траву, и замешкавшийся Пелгусий в длинной серой рубахе.

Еще через секунду вторая лапа хватает Пелгусия поперек туловища и тоже вздергивает его в вышину. В мелькании искр они летят все выше, кричат, а внизу стоит на коленях отец и повторяет "Смеянушка… Смеянушка…" Бесконечное змеево туловище кольцами падает из темноты и возносится ввысь. Ударили по воздуху серые крылья, разметав ближний из костров, из мрака раздалось победное шипение. В темноте над головами хлестнула гибкая длинная тень, змеев хвост. Напоследок одна из березок сломалась пополам и рухнула, видимо, задетая хвостом. Хлопанье крыльев и крики похищенных смешались и начали удаляться, змей, кажется, летел уже среди звезд, искрящийся, длинный, то противно изгибающийся коромыслом, то распрямляющийся, и неясно было, растворился ли он в вышине или скрылся за горизонтом.

Поляна, недавно бывшая такой светлой, шумной и радостной, погрузилась во тьму и молчание, светились только на земле красным светом угли из разоренного костра да тлела береза. Отец заплакал.

Немного погодя из темноты заревела Дуняшка – и явилась, красная от горьких слез, на руках у Добрилы. "Сиротка малая," – бормотал, вздыхая широкоплечий бортник. Он одной рукой снова вынул тряпочку, порылся в ней, нашел еще кусочек от сот и дал девочке. Дунька шмыгнула носом и занялась лакомством. Батяня молчал. Добрило жалостливо вздыхал. Веприк всхлипывал. Сиротка Дунька чмокала.

– Ой, горе-то какое, – заговорили вокруг. – Беда-то!

– А люди-то ведь правду про змея говорили, а я не верил, – изумленно сказал добрилин сын Бобрец.

Селяне, которые не убежали по домам, начали вылезать из кустов.

– За что нам такая беда?

– Боги это змея-то послали, – сообщил кто-то испуганным шепотом. – Обижал Тетеря богов, вот и послали змея ему в наказание.

– Если послали за Тетерей, что ж он Тетерю ловить не стал? – буркнул Добрило.

– Перепутал, наверно, – предположил Чудя и почесал в затылке.

– Ну да. Бабу в красной юбке со здоровенным мужиком спутал!

– А вот он и утащил жену, чтобы Тетеря тосковал! Вот это ему и наказание.

– А Пелгусия-то зачем утащил? Тоже в наказание?… Нет, летает поганый Змей над светлой Русью, ворует красоту. Слухом земля полнится, перехвалили мы Смеянушку…

Услышав имя жены, Тетеря вдруг вскочил на ноги и побежал прямо в лес, в ту сторону, куда скрылся змей. Веприк побежал за отцом, плача и зовя его.

Веприк, конечно, отца в лесу нашел и привел домой, на радости в этом оказалось мало: был отец живой, а стал неживой. Целый день, бывало, сидит на одном месте – за избой или в овраге, молчит, никому не отвечает. Иногда возьмет Веприка за плечи и заглянет в сыновьи синие глаза. Потом начал подолгу возиться с Дуняшкой, все качал ее, нянчил, грустно улыбался. В лес совсем не ходил, дома тоже у него все из рук валилось – ни к какому делу не стал пригоден.

Веприк и сам бы сел и ножки свесил, если бы на руках у него, восьмилетнего, не оказались разом Дуняшка маленькая да бабушка старенькая. Да отец еще, бедолага. Хочешь – не хочешь, а хозяйство вести надо: зима не за горами. По ночам ему все мама снилась, как ей там в темной змеевой норе. Холодно там, мокро. Маманя обнимет его, согреет – слезы из глаз, он и во сне помнит, что нет ее рядом.

Люди в деревне жалели Тетерю и его осиротевших ребятишек – а чем можно помочь?

– Змей – это все равно что большой зверь. На него яму надо рыть, – говорил Млад.

– У змея крылья, это птица, – не соглашался Чудород. – Большой сетью его поймать и все дела.

– Чешуя у него, значит змей – рыба, – передразнивала его жена Матрена. – Лови его на червячка да на окунечка!

Тетеря, как обычно, сидел на улице перед дверью и молчал.

Заглянул пожалеть его сосед.

– Что ж ты так убиваешься, Тетерев Людмилыч, – сказал он. – Смеянушку твою не воротишь, а тебе еще жить, детей растить.

Молчаливый охотник так на него глянул, что сосед убежал поскорей домой, а оттуда ушел подальше в лес за грибами.

Зашла в гости тетерина сестра Чернава. Постояла, посмотрела молча, вздохнула и ушла.

Пришли из леса бортники, принесли ребятишкам меду.

– Все сидишь, Тетеря? – сказал здоровяк Добрило. – Ну-ну. Илья Муромец тридцать лет и три года на печи сидел. Значит тебе осталось…

– Осталось тридцать лет и три года! – сосчитал Бобр.

Тетеря и на них грозно глянул, как на соседа, но бортники не испугались, а наоборот – расселись поудобнее на дровах во дворе, достали медовые соты из тряпочек и зачмокали не хуже Дуньки. Мимо шел Чудород, нес кадушку с водой. Кадушку поставил на землю, сам тоже уселся на дрова.

– Эх, Анику-воина бы сюда! Аника этого Горыныча бил-бил и еще бить будет! – вздохнул Чудя.

– И Муромец Илья его бил! А Анику твоего бородой в лужу макал! – тут же отозвался Добрило.

– И Аника этого змея бил-бил-не добил, и Илья, и кто его только не бил, а он все летает и летает… во дела! – язвительно заметил дед Любимыч.

– И били и будем бить! – упорствовали Чудя с Добрей.