- Ты это, милок, зайди-ка к нам.
- Э нет, - заартачился Яков, - как можно, меня жена ждет и сынишка.
- Жена говоришь. А сколько сынку, то?
- Пять. - Гордо улыбнулся отец.
Старик опять с хитрецой прищурился.
- Аль думаешь, я тать, какой, с жинкой да бутузом разлучать? Но, коль добро мне сделал, дай и тебя уважить. Чайку горячего погоняем, о жизни покалякаем, с бабкой своей познакомлю. Да и дом у тебя близехонько. Уважь старика.
Яков долго посмотрел через реку, где, на холмистом берегу, светились огоньками окна изб, улыбнулся и стукнул рукой по баранке.
- Ты, старик видать, так просто не отвяжешься...
Он опять глянул в сторону соседнего берега.
- Уболтал, пойдем, но на пять минуток.
Старик перекрестился.
- Да упаси Господь силой тебя держать. Чай не эти, не исламисты мы какие.
Яков заглушил мотор и мужчины выбрались из машины. Сразу, за высоким добротным забором, их встретил грозный лай, перемежавшийся нетерпеливым повизгиванием и поскуливанием. В доме хлопнула дверь. Было видно, что старика давно уже ждали.
- Это ты, Семен?
Женский голос был мелодичен и приятен на слух. Лицо старика по-детски расплылось в улыбке. Когда он ответил и калитка, визгливо скрипнув, распахнулась, Яков увидел добротно сбитую женщину лет пятидесяти в валенках, ватнике и шали, лицо которой заметно тронула старость, но, не смотря на это, сохранившее живость и еле уловимые намеки на то каким оно было ранее.
- Ой! - Всплеснула женщина руками. - Да ты с гостями.
Она замахала руками, которые казалось, никогда не оставались в покое и жили своей особенной жизнью, приглашая в дом.
- Не стойте, не стойте! Заходите. Устали с дороги. Самовар давно стынет.
Она сразу быстро ушла в дом, чтобы приготовить место для гостя, прикрикнув по дороге на рвущуюся с цепи большую рыжую собаку неизвестного рода и племени. Уже за большим обеденным столом, уставленным дымящимся самоваром, баранками, пряниками и другой снедью, старик познакомил гостя со свой половиной. Звали ее Мария Викторовна, урожденная Лучинина. Хозяйка разлила кипяток по чашкам и неприминула поведать о том, что ведет свой род от помещиков Лучининых, раскулаченных еще в революцию. В доме было хорошо и уютно. От большой, побеленной "голландки" в углу приятно пахло дымом и щами. В образовавшейся в разговоре паузе старик несколько раз крякнул, выразительно глядя на хозяйку. Руки той опять ожили, забегав по скатерти и через минуту на столе появилась литровая бутыль мутного первача. Яков немного поартачился, ссылаясь и на машину и на жену, но Семен Артемьевич, руководствуясь житейской мудростью и мужицкой логикой, быстро разбил все доводы гостя, который, к слову сказать, не очень и сопротивлялся. Первые сто грамм выпили, как водится, за знакомство. Потом пили за разное, спокойно и степенно обсуждая все самое интересное и нужное, что приходит на застолье в голову. Хозяйка потихоньку удалилась, занявшись бабьими делами, а мужики, щурясь от дыма папирос, говорили о жизни. Время, под уменьшающееся содержимое бутыли, летело незаметно. Голова Якова отежелевала все больше и больше, а по телу разливалась приятная истома и расслабленность. Ему было хорошо и спокойно, но дойдя до того состояния, когда нужно уже положить уставшую от мыслей голову на руки и уснуть Яков, решился все-таки уйти. Он немного разочаровано вздохнул.
- Хорошо у тебя Артемыч, но и честь надо знать. Пойду я.
Язык почему-то плохо слушался и немного заплетался. Семен не отговаривал гостя. Ему и самому было уже тяжело. Яков тепло распрощался с хозяевами и, одевшись, пошатываясь, ушел, провожаемый злобным лаем глупого пса. Он завел машину и, включив дальний свет, выехал на темную, спящую улицу. Машина несколько раз вильнула задом на подмороженной дороге, но водитель скинул скорость и дело пошло лучше. И на том берегу и на этом обе деревни уже спали, погруженные в непроглядную темень. "Копейка" подъехала к узкому, деревянному мосточку с низкими перилами. Яков вгляделся в дешевые наручные, механические часы которые показывали за полночь и, крякнув от досады, надавил посильнее на акселератор. Машину неожиданно крутануло на месте и вдруг бросило на перила ограждения. Раздался противный скрежет и треск дерева, а затем глухой, сильный удар, от которого мужчину подбросило на сиденье. Яков больно ударился головой о крышу и тупо уставился на круг руля не поняв еще, что произошло. Только когда ноги начали неметь от холодной воды, заливающей салон, мужчина отошел немного от шока и завертел в разные стороны головой, пытаясь понять, что происходит. Машина проломила лед и начала потихоньку уходить под воду посреди реки. Не успев еще толком даже испугаться, Яков дернул за ручку дверной защелки, но та вдруг отломившись, осталась у него в ладони. Яков сразу протрезвел и его лоб покрылся испариной. Он, зажав зачем-то в кулаке дверную ручку, перевалился на соседнее сиденье, подняв мокрые до колен ноги, и попытался открыть другую дверь. Та не поддалась. Вместе с холодной водой в салон пробрался страх, сжав ледяными обручами грудь человеку. Яков, уже не понимая, что делает безрезультатно ударил несколько раз ногами в водительскую дверь. Перед машины, утяжеленный мотором, нырнул в этот момент под воду. "Копейка" встала вертикально и быстро погрузилась в реку, выбросив только небольшой фонтанчик в безразличную тишину.
Машину нашли и достали только на следующий день ближе к вечеру. На берегу собрались обе деревни. Старики Бузыкины стояли, качая головами и вздыхая. Наконец Семен тихо сообщил супруге, что на все воля Божья и увел ее с холодного зимнего ветра. Люди причитали, многие плакали, когда посиневшее тело утопленника с зажатой в кулаке дверной ручкой положили на снег. Позже, понукаемые милицией и пожарными, обыватели, в конце концов, разошлись готовиться к встрече долгожданного Нового года. Только Веретеньева, Любовь Петровна, жена Якова еще долго стояла неподвижно на берегу молча, прижимая к себе сына. А вихрастый мальчишка, обхватив руками мать, неотрываясь, расширенными глазенками, смотрел на синее, с открытым ртом и выпученными глазами, лицо отца, осознавая своим детским умом, то, что в этот тихий, снежный вечер с ними случилось что-то очень, очень страшное.
ИИСУС ГРЯДЕТ.
