- Пиз-ун!

   Вася соловыми, бездумными глазками уперся в "Пупка". Коротышка угодливо подхихикнул.

  - Че, не веришь? - Приподнялся на локте "Пупок".

  - Я говорю пиз-ть меньше надо, бля! - Обозлился Вася.

  - Ах ты тварь!

   "Пупок" начал подниматься, но Вася среагировал быстрее. Пустая бутылка, которая валялась под рукой, опустилась старику на голову. Тот сразу обмяк, как тряпичная кукла и упал лицом в землю. Клава вскрикнула.

  - Молчи, сука! - Процедил Вася и приложил голову к груди противника. - Дышит он, дышит, бля буду! Весь праздник испортил! Пошли отсюда.

   Мужчины уже были на ногах. Вася поднял женщину и толкнул в сторону площади. Затем, нагнувшись, рассовал остатки пиршества по карманам, и вся компания поковыляла в сторону вокзала.

   Через некоторое время двое ребят, лет десяти, игравшие около дома, наткнулись на посиневшего человека, о чем сообщили родителям. Те, в свою очередь, сигнализировали куда следует, большей частью пытаясь оградить своих отпрысков от такого зрелища. Когда, на следующий день, жильцы дома номер десять по Привокзальной улице основательно загрузили телефонную линию ближайшего к ним отделения милиции, в их дворе появился старенький Уазик, грязно-желтого цвета с синей полосой. Стирая резину шин, с залихватским визгом тормозов, он резко остановился у мусорных баков. Двое мужчин в форме не торопливо вышли из кабины.

  - Пованивает, - прокомментировал толстяк, лет сорока, весь потный от июльской жары.

  - Ага, - подтвердил его напарник, подтянутый, усатый мужчина помоложе.

   Они обошли бетонную стену и, зажав носы, остановились.

  - Давно лежит, наверное, - покачал сокрушенно головой толстяк.

  - Так ведь, Михалыч, вчера уже звонили, - откликнулся усатый, - ну что, пойду, морг обрадую.

   Михалыч вдруг приподнял руку.

  - Э, стой. Видишь на башке кровь?

  - Ну и что?

  - А то, что сейчас в известность оперов ставить надо и начальству докладывать, а думаешь, оно нас за эту "бытовуху" по головке погладит, да и нам рапорты потом строчить в такую жару, бля.

   Он оглянулся вокруг. В вечерних сумерках хоть и был, конечно, слышен гул голосов и машин, но никто явно их не разглядывал.

  - Давай, Серега, за ноги его.

  - Точно! - Быстро сообразил напарник.

   Вдвоем, держа тяжелое тело, милиционеры обогнули бетонную стенку и кинули свою ношу в ближайший мусорный бак.

  - Видал Михалыч, а трупец-то лыбится.

   Толстяк усмехнулся.

  - Отлыбился уже, - и он захлопнул тяжелую крышку контейнера, которая прищемила вытянутую руку мертвеца в запястье. Толстяк присмотрелся. В кулаке у "Пупка" была зажата маленькая, пожелтевшая и грязная иконка, на которой была изображена женщина с печальными глазами и младенцем на руках.

  - Эй, Михалыч, ты чего?

   Толстяк молча развернулся и медленно пошел к машине. Усатый сплюнул себе под ноги, пожал плечами и двинулся следом. Дверцы машины хлопнули минуту спустя и Уазик, скрипнув рессорами и обдав клубами выхлопных газов мусорные баки, рванул прочь.

  ПРОГУЛКИ ПО ВОДЕ.

   По железнодорожному мосту через Оку прогрохотала одна пригородная электричка, следом за ней другая, в обратном направлении. А с бетонной дороги, внизу, на проселочную, съехал "Джип Чероки", а может и "Джип Гранд Чероки", в общем, что-то чертовски "черокистое". Машина, сверкая черным никелем и хромом, бесшумно преодолела ухабистую колею и остановилась среди нескольких других четверо колесных собратьев, нещадно раскалившихся на июньском солнце. Несколько владельцев "Нив", "ВАЗов" и "Москвичей", пропекающих спины и бока вместе со своими домочадцами или друзьями на импровизированном "диком" пляже, подняли головы. Они оценивающее оглядели "Джип" и деланно равнодушно уткнулись, кто в газеты, кто в беллетристику, кто в карты. Четверо ребятишек, создавая необычайный шум, плескались в воде, не обращая внимания ни на что.

   Двери машины открылись и на горячий песок пляжа, со стороны водителя, ступила нога Митькина Александра Ивановича, на этом коренастом, лысеющем мужчине были, в данный момент, только шорты синюшного цвета, схваченные на огромном животе тесемкой и толстенная золотая цепь с крестом на бычьей шее. Со стороны пассажира, кряхтя и ойкая, выбралась Митькина Зинаида Петровна. Женщина необъятной комплекции, одетая уже в полосатый купальник. К тому же, с ног до головы, увешанная изделиями из серебра и золота, которые всегда так дороги наивному женскому сердцу.

   Супруги прошествовали почти к самой воде. Постелили покрывало и грузно разместили на нем свои седалища. Оба сразу инфантильно уставились на водную гладь. Минут десять спустя Александр Иванович начал нервно ерзать на месте и, наконец, не выдержав затянувшейся паузы, спросил: