На следующей остановке вошел высокий худой мужчина – очень благопристойно одетый, может быть, даже слишком благопристойно. Особенно благопристойными были рубашка, застегнутая на все пуговицы, и высоко задранные короткие брюки, обнажавшие волосатые ноги в белых благопристойных носках. Высокий мужчина с аккуратно зализанными волосами и лицом попрошайки двинулся по вагону. Он шагал медленно, вглядываясь в некоторые лица. Иногда он останавливался и задавал пассажиру какой-то вопрос, потом двигался дальше.
Наверное, чем-то банчит. Чем-то благопристойным.
Приблизившись, попрошайка поймал Сизифа взглядом и склонился к нему с чрезвычайно интимным и задушевным видом. Правда, разговор получился немногословным:
– Вы верите в Бога?
– Пошел нахуй.
– Всего вам доброго.
Сизиф посмотрел в окно и тяжко вздохнул. Он задумался о смысле жизни и духовности.
Да, да, две вещи: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас… Это определенно так.
На станции «Белокаменная» вошла теща-поросенок: Сизиф сгруппировался, сжал кулаки и ягодицы, а теща помельтешила перед глазами, что-то потрогала, что-то понюхала и облобызала, что-то бегло оценила на глаз – смертоносным вихрем пронеслась перед Сизифом, Леной и Ванюшей, который устроился у отца на коленях и все смотрел в окно – а теща молниеносными, но очень влажными, пахучими вращениями пронеслась мимо, потом как-то резко остепенилась, поправила резинку от трусов, подтянув свои «апокалипсические рейтузы», и шагнула к соседнему ряду сидений, подняла подлокотники кресла, а затем благополучно приземлила свою пышную фигуру, спросила какую-то формальную чепуху о здоровье Ванюши, успокоилась, хрюкнула, достала из сумочки книжицу Гузель Яхиной и стала читать. Запах дерьма почему-то совсем ей не мешал. Теща вытянула толстые коротенькие ножки перед собой – поближе к печке – и шмыгнула носом.
В этом году Ванюша пошел в шестой класс. Совсем уже большой мальчик. Сизиф поглаживал сына по головке и трепал по спине, а мальчик разглядывал виды из окна и болтал ногами, которые пока не доставали до пола. В прямоугольном окне все знай себе мельтешили дома, столбы, магазины, какие-то понурые кирпичные будки и внушительные высотки с подсветкой. На очередной станции в вагон завалилось особенно много народу. Запахло свежеиспеченными булочками, которые очень органично дополнили запах животноводческого дерьма.
«Ростокино», наверное, проезжаем, тут вечно что-то выпекают.
Сынишка дернул Сизифа за рукав, так что пришлось доставать наушники из ушей. Neil Young исчез.
– Папка, а папк, а почему мы постоянно по кругу ездием?
Сизиф ласково взлохматил макушку мальчика.
– Потому что земля круглая, сынок…
– Папка, а папк, а когда мы уже приедем?
– Не знаю, сынок, думаю, скоро уже…
– Папка, а папк, а ты много в жизни видел?
– Бе-е-е-е-е-е-е-е-е-е-э-е-э-е-э-е-э…
Стадо баранов недовольно заблеяло. Было видно, что их раздражали частые остановки и бесконечная толкотня. Когда коза дожевала объявление, она начала вторить соседям.
– Ме-э-е-э-е-э-е-эхе-хе-хе-хэ-э-э…
– Конечно, сынок, в свои сорок семь я и Измайловский кремль повидал, и «Москва-сити» – вечером особенно красиво, и башню Останкинскую, и стадион «Лужники», да много всего сынок, очень много… всего и не упомнишь. В Москве станций не счесть же.
Теща-поросенок зашуршала каким-то нечистоплотными пакетиками и начала чавкать – хрустела и шамкала, как будто рыла пяточком желуди и грызла куриные кости. Запахло салом и сухомяткой. Лена всплакнула от очередной душераздирающей драмы на ток-шоу, долго и пристально вглядывалась в окно, как будто о чем-то вдруг размечталась, а через пару минут обратилась к мужу:
– Надо Ванюшу в спортивную секцию отдать…
– Да, я тоже об этом сижу думаю…
Сизиф посмотрел на мальчика.
– Ну что, Ванюш, чем хочешь заниматься? Хоккей, футбол, плавание, каратэ?
– Не знаю, папк, я не думал…
– Так ты подумай…
– Дорогой, так, может, его в лошадиный спорт отдадим?
– В КОННЫЙ!
– Ну да, а я как сказала?
– !!!
– Папа, не отдавай меня в лошадиный спорт – это страшно звучит.
– Не бойся, сынок, не отдам.
– Я не хочу быть лошадью.
– Ме-хе-е-хе-е-хе-хе-е…
– Да говорю же, не отдам, Ванюша… Сиди ты спокойно, не ерзай.
– Мы-ы-у-у-у-у-у-у-у-у-у… Бе-е-е-е-е-э-е-э-е-э-е-э-е-э…
– Пора бы уже мальчика на море отвезти, да и дочке моей тоже полезно будет на солнышке полежать, морская вода для кожи хорошо и волос…
– Эбигайло Федоровна, кушайте сало свое спокойно, Господь с вами. У вас Зулейха, вон лежит рядом, скучает по вам. Вы вот лучше почитайте – говорят, это для мозгов очень благотворно…
После кратковременного молчания пакетик вновь зашуршал, а чавканье стало еще более интенсивным – по экспрессивности издаваемых тещей звуков Сизиф чувствовал, что Ебигелевна сильно обиделась на его резкость.
– Сизиф, мне на эту зиму шуба нужна…
– Царица Небесная, шуба-то тебе зачем?! Мы с МЦК не вылезаем, в тепле все время сидишь… До работы рукой подать…
– Мы-ы-ы-у-ы-у-у-ы-у-у-у… хра-хра-гар-гар…
– Мое постоянное пребывание на МЦК – упрек тебе, между прочим. Уважающий себя мужчина давно бы купил супруге приличное авто. И вообще, будь ты нормальным мужиком, не задавал бы таких глупых вопросов… я прежде всего женщина – а мы носим мех не для того, чтобы согреться, а для имиджа… самоидентификация женского начала, проецирование его во вне…
– Хера себе ты заговорила… слов-то где нахваталась таких? Знаешь, я для самоидентификации и проецирования мужского начала во вне хочу «мустанг» себе купить – ядовито-фрейдистского фаллически-красного цвета, давай возьмем в ипотеку?
– Ой, какие мы остроумные, ну просто мать моя тарантелла… я умираю прям… ни черта не понимаешь… и никогда не понимал, дубина… какой же ты все-таки ушлепок, Сизиф… подумать только, и зачем я за тебя замуж пошла…
– А я говорила тебе, дочка: он жмот и неудачник – у него на роже всегда было написано, что он беспросветный лох… я в первую же встречу это поняла и отговаривала тебя долго…
– Эбигайло Федоровна, Господь с вами, вот вас не спросили, кушайте сало свое спокойно, говорю же…
Пакетик оскорбленно зашебуршал. Сопение и хрюканье стало более приглушенным, затаившимся, так что можно было ждать любой гнусности. Так и вышло: через пять минут у тещи после сала сильно вспучило живот, и Ебигелевна стала наполнять вагон своими густыми, жизнеутверждающими потоками – тещины газы обжигали ноздри, глаза заслезились. Они были гораздо более резкими, чем безобидно-ностальгический запах животноводческого дерьма.
– Лена, ты зубы Ванюши почистила?
– Нет еще, там у сортира очередь в отхожем вагоне… Да и вон стадо баранов, видишь? Весь вагон перегородили, суки. Не пройти – не проехать… Да что ты будешь делать, весь поезд ведь обосрали, свиньи. По уши в говне едем, как табор цыган просто…
– Вот сначала ребенком займись, а потом о шубах мечтай… шла бы лучше в отхожем вагоне очередь пока заняла… Ваня грязный, нечесанный, а ты в «Дом-2» с утра пораньше уставилась, как овца на прилавок с ромашками.
– Послушай, обсос-образина, я тебе когда-нибудь ногтем глаз всковырну точно и хуй на пятаки порежу! В гробу твои претензии видела, слышишь?!
– Закрой опахало, мандавошка бешеная, тут Ванюша вообще-то сидит, если ты забыла… следи за языком, курица трахнутая…
Господи Иисусе, если бы ты только знала, короста, как действуешь мне на нервы своей влагалищной тупизной…
– Папа, а кто такая мандавошка?
– Ме-э-е-э-е-э-е-э-хе-хе-хе-хэ-э-э…
– Это ругательное слово, не надо его использовать, мальчик.
– Мама, а кто такой обсос-образина?
– Это твой папа…
– Ты обалдела, что ли, шмара? Чему ребенка учишь, шлюха взбалмошная?… Ванюша, не обращай внимания, это мама так глупо пошутила.
– Папа, а что такое влагалище?
– Это твоя бабушка, сынок.
