© Артемий Леонтьев, 2020 © Издание, оформление.

ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2020

Лика подняла взгляд и, как сквозь полиэтилен, посмотрела в запотевшее от пара зеркало на свое уставшее матовое лицо, на глубокую морщину между бровей и провалившиеся от бессонной ночи глаза. Руки поддерживали восьмимесячного ребенка, ощущали собой теплую мыльную воду, как бы растекались в ее всплесках, сливались с голым телом мальчика и расползались вокруг него влажными и тяжелыми веревками. Всматривалась в свои черты, которые все глубже оседали под влажной дымкой зеркала, ставшего в конечном счете совершенно непроницаемым и глухим: она думала об Арсении, о чужом счастье, о крошках с чужого стола, положенных ей в рот. Мальчик дернулся, немного задрал ноги и чуть завалился в воду. Лика положила руку на хрупкую головку и вдавила ее еще глубже: смотрела на свою расплывающуюся, колеблемую разводами кисть, на взбухшие от горячей воды пальцы ребенка и отчетливо понимала, что делает – это был не бессознательный рывок, не ошибка – просто она сделала движение, просто в одно из мгновений ей не хотелось запрещать себе этого движения. Податливая головка мальчика напряглась, он замахал руками и начал дергать ножками, пуская из-под воды круглые упругие пузыри – такие пугающие, сначала взбесившиеся, а затем быстро поредевшие. Маленькое тельце замерло. Дрожание трепетной воды, подсвеченной электрической лампой, белесые блики изрезали голубоватой сеткой белую кожу мальчика и ее худые, какие-то костяные руки… Ярослав не всплывал, неподвижно лежал на гладком дне. Желтый резиновый утенок покачивался на поверхности, выпучив черно-белые глаза, с выражением удивления и безмолвного укора, который, наверное, надумала сама, остановившись взглядом на яркой игрушке и навязав ей эту роль своим воспаленным воображением, настолько достоверно, что ощутила сейчас перед этим утенком чувство вины, поэтому невольно отвела глаза, хотя продолжала чувствовать на себе этот игрушечный взгляд… Утопленный ребенок ощущался сейчас своим присутствием еще острее, чем в те минуты, когда был хохочущим и живым растущим маленьким человеком, жадным на впечатления, запахи, вкусы и образы, тянувшим к окружающему миру свои неутомимые стебли-пальчики – ребенок восставал теперь не в боковом зрении отведенных в сторону глаз и лежал, будто и не под водой вовсе, а каким-то притаившимся на дне сознания кошмаром стягивал мысли и чувства тесным жгутом, окружая женщину тяжелеющей страшной тишиной: так, словно этот мертвый человек и стал этой тишиной – являлся ее изначальной причиной, был подвешен к этой тишине, как сброшенный якорь к судну. Страшное безмолвие звучало так, будто тишина эта насчитывала тысячи лет и казалась древней, как сама смерть.

Лика вынула руки из ванной, посмотрела на разбухшие в горячей воде подушечки пальцев, потом пересилила себя и опустила взгляд на неподвижное тельце с тянувшимися к потолку русыми волосами, похожими сейчас на колеблющиеся в течении реки водоросли, и завизжала – древняя страшная тишина заскрежетала и лопнула с трескучим хрустом, посыпалась под ноги битым стеклом. Женщина схватилась за голову и повалилась на влажный плиточный пол, прижалась к его прохладе щекой, вдавила колени в живот…

Через час связала два шелковых пояса от китайских халатов и повесилась на вставленном в дверной проем турнике, на котором Арсений занимался по утрам в те дни, когда они еще жили вместе.

Арсений Орловский пристегнул ремень, откинул голову на спинку кресла и уже минут через пять после взлетного толчка аппетитно засопел – глубоким и сытым сном здорового человека с хорошими нервами. Переполненная впечатлениями, счастливая Лиля порядком заскучала, она ерзала во время всего полета и пыталась даже обидеться на мужа за его безоблачно-равнодушный сон, но хорошее настроение было слишком сильным для этого. Самолет «Петропавловск-Камчатский – Москва» начал посадку во Внуково, она подула мужу в ноздри, чтобы разбудить. Орловский поморщился и с трудом разлепил один сонный глаз, а Лиля захохотала на весь салон:

– Ты бы видел свою физиономию, Арс, как косолапый мишка из берлоги… Хмурый невыспавшийся глазик, – Лиля впала в игривость и начала сюсюкать, надула губы и ущипнула мужа за небритую щеку.

Он потер глаза, ласково отмахнулся и зевнул:

– Подлетаем уже?

Лиля кивнула, сжала пальцы мужа и положила голову ему на плечо.

– Благодарю тебя за чудесный отпуск, толстяк. Лю-лю тебя. Блю-блю…

Орловский улыбнулся и теснее прижал к себе супругу. После аплодисментов приземлившихся пассажиров Лиля включила мобильник и набрала подругу.

Аппарат вызываемого абонента выключен или находится…

Второй раз набрала Лику в автобусе, пока ехали к зданию аэропорта, а в третий – когда ждали багаж.

Аппарат вызываемого абонента выключен или находится…

Лиля недовольно скривила губы и убрала телефон в карман.

– В жопе он находится! – буркнула, ни к кому конкретно не обращаясь, затем перевела взгляд на мужа. – Лика не отвечает… Знает же, что сегодня прилетаем.

Арсений оторвал чемодан от ленты багажной карусели и протолкнулся через стиснувшиеся плечи, головы, мокрые спины рубашек, галстуки, солнечные очки.

– Не переживай, вкусная… просто аккумулятор сел, она не заметила. Это в ее стиле… Скоро дома будем. Сейчас только заедем за Яриком, и уже часа через полтора… слушай, – резко остановился и вопросительно посмотрел на жену, – а ты, случаем, не оставила кроссовки мои в номере? Я их на сушилку поставил. Вот жесть, точно же забыл.

– Да взяла, успокойся, они в рюкзаке у тебя в самом низу…

Орловский выдохнул и удовлетворенно кивнул.

Вышли из терминала, увязались за первым попавшимся таксистом. Утренняя прохлада, свежий ветер, растрепавший Лилины волосы – она придерживала их рукой, как кота на плече. В салоне машины Арсений зажал свою ладонь между ее горячими коленками.

Молча и пристально смотрели в окно, с немым вопросом в глазах: бессознательно пытались понять, не предал ли их город, не слишком ли изменился за время оторванности от него? Флиртующее подмигивание светофоров, пыльные листья лежали на дорогах палой требухой, хрустели старческой заскорузлой кожей, чернели на обочинах и тротуарах – предвестники тленности и гниения. Лилю укачало, как бы стряхнуло в сон, словно пепел сигареты на влажный подоконник распахнутого настежь окна. Арсений смотрел на лицо жены, прислушиваясь к себе: никогда и ни с кем, ни с одной женщиной ему не было настолько хорошо.

Минут через десять Лиля резко открыла глаза, так, как если бы за ней кто-то резко погнался, громко окрикнув по имени. Набрала номер подруги. По встревоженному лицу жены, Арсений понял: Лика по-прежнему недоступна.

Машина въехала во двор, остановилась у подъезда с обклеенной рекламами дверью. Орловский расплатился с таксистом и выставил чемоданы. Домофон ответил нудными гудками. Лиля взволнованно перебирала пальцы.

– Да не переживай ты, просто разминулись… где-нибудь в дороге сейчас, может, просто опоздала в аэропорт и теперь тащится назад, а с телефоном да мало ли какая фигня может…

Ключей от квартиры Лики у них не было, пришлось ждать, когда железную дверь откроет кто-то из соседей – из подъезда выбежала юркая пятиклашка с синими резинками на косичках и разноцветным мячиком подмышкой. Арсений придержал дверь, взял чемоданы, а потом поднялся на лифте к знакомому глазку и золотистой ручке. Нажал кнопку звонка – ответа не последовало. Взбешенная Лиля начала долбить кулаком. Дернула ручку, дверь поддалась и отворилась. Супруги переглянулись, вошли в прихожую.

Голос Арсения наполнил звенящую от тишины квартиру:

– Лика, это мы… – пространство обездвиженной мертвой квартиры отхаркнуло в ответ броским и рваным эхом: ыыы-ыы-ы – словно дразнило, издевалось над вошедшими и их слепым неведением, над жалким лепетом их слов. Арсений никогда еще не слышал эхо в лилиной квартире, ее квартира была слишком живой для этого, сейчас эхо заявило о себе, будто вся мебель была вынесена и все в некогда жилых квадратах теперь непоправимо изменилось: так мхом обрастает камень, срывается голос того, кто слишком долго молчал, а неподвижность помещений затягивается паутиной.