– Нет! – твердо заявил я.

– А французы хотят.

– Нет, мы не согласны.

– Тогда мы не сможем провести торжественную церемонию до тех пор, пока не согласимся.

Чуть подумав, я предложил компромисс:

– А почему бы нам не делать надписи на английском первыми на нашем конце, а на французском – на их?

– А как насчет поездов?

Меня все это начинало просто бесить.

– Ради бога, Хамфри, ну какое это может иметь значение?

Он равнодушно пожал плечами.

– Для французов может… Далее. Как быть с меню? На английском или на французском?

– А что, разве их нельзя просто менять местами посередине?

Секретарь Кабинета печально покачал головой.

– Увы, французы будут непоколебимы. Именно поэтому название британского авиалайнера «конкорд» пишется на французский манер – с буквой «е» на конце [52]. Конечно, если вы захотите уступить французам по всем этим пунктам, соглашение с ними могло бы быть подписано немедленно… Или, – он пожал плечами, – вы можете позволить МИДу сделать все, на что они способны.

Все, на что они способны? Похоже, секретарь Кабинета и сам не очень-то верил в их способность достойно представить нашу сторону в этом соглашении.

Хамфри тут же полностью подтвердил мои опасения.

– Боюсь, они тоже мало что смогут сделать, но все-таки у них, надеюсь, это выйдет лучше, чем вышло бы у вас, господин премьер-министр.

В общем-то он прав. И тем не менее, в этом не было никакого здравого смысла.

– Послушайте, Хамфри, – спросил я, – неужели в отношениях с французами нам никогда не удается настоять на своем?

– Нет, удается. Иногда.

– И когда такое было в последний раз?

– В 1815 году. В битве при Ватерлоо, господин премьер-министр.

Пока я, напрягая свою энциклопедическую память и исторические познания, пытался вспомнить, так ли это на самом деле, сэр Хамфри придумал для меня очередной каверзный вопрос.

– А что если террористы «угонят» поезд? И будут угрожать, что взорвут его вместе с туннелем…

Чудовищное предположение! Впрочем, почему предположение?

– Господи, – воскликнул я, – так не лучше ли передать французам юрисдикцию над всем этим проектом. Целиком и полностью! Тогда им самим придется ломать голову.

Сэр Хамфри довольно усмехнулся и покровительственно произнес:

– Вот видите, господин премьер-министр? Если бы переговоры вели вы сами, то уступили бы французам по всем пунктам. Без исключения!. К тому же, французы, я в этом практически не сомневаюсь, тайно готовят какой-нибудь коварный план, о котором пока нам ничего не известно. Полагаю, вы догадывались об этом, господин премьер-министр?

И хотя его неприкрытый сарказм был недопустим, мне пришлось признать, что эти переговоры с французами не для меня. С любой другой нацией – да. С ними – никогда! И кроме того… (Господи, почему же мне не пришло это в голову раньше?). Кроме того, мое неучастие будет мне более выгодным.

– Хамфри, если эти переговоры связаны с унизительными уступками, мне бы хотелось, чтобы их вел наш министр иностранных дел.

– А вот это мудро, очень мудро, господин премьер-министр, – одобрительно пробормотал секретарь Кабинета, и не теряя времени перешел к другому неприятному делу, которое вызывало у меня сильнейшее раздражение все последнее время. – Не могли бы мы теперь обсудить уже всем порядком надоевший вопрос о мемуарах вашего предшественника?

Мало нам было проблем с его восьмой главой, так он уже приступил к написанию последней – той самой, в которой описывается его отставка и мое возвышение на премьерство. Для чего ему необходим доступ к определенным правительственным документам…

Я спросил, не могли бы мы найти хоть какой-нибудь способ остановить эти чертовы мемуары, пока они окончательно не испортили мою репутацию. Хамфри печально покачал головой.

– Мемуары, увы, это профессиональная опасность. – И он глубоко и шумно вздохнул. Будто вспоминал былое.

С чего бы это ему вздыхать? Ведь четвертовать собирались не его, а меня! Причем самым удручающим было не то, что мой предшественник писал про меня, а сам факт предательства. Ведь до того, как мы прочли первые восемь глав этой книги, я искренне считал его своим другом!

Например, в черновике, который нам доставили сегодня утром, он называл меня… двуличным!

– Это совсем не так, – заявил мой главный личный секретарь, когда я показал ему текст.

Мне, признаться, было приятно услышать его слова.

– И непростительно опрометчиво, – продолжил Бернард. Я с удивлением посмотрел на него. – Опрометчиво?

– И совсем не так, – с подчеркнутым выражением повторил он.

– Как ему не стыдно писать обо мне такую ложь? – риторически спросил я.

– Какую ложь? – спросил Бернард, но потом добавил: – Ах да, понятно…

Иногда мой главный личный секретарь на редкость несообразителен. С чего это он мог подумать, что я собираюсь сменить тему? Оказалось, подумал.

Интересный вопрос: почему бывший премьер-министр счел нужным написать всю эту грязную стряпню? Просто потому, что рассчитывает тем самым увеличить тираж своей книги? Думаю, нет. Некоторые люди лгут не столько потому, что этого требуют их интересы, сколько потому, что это заложено в их натуре.

– Мой предшественник – это подлый, вероломный, мстительный мерзавец, – заявил я Бернарду. – И если ему мало уже имеющихся почестей, королевских комиссий и прочих «теплых местечек», и он рассчитывает на какие-нибудь еще, то, боюсь, его ждет горькое разочарование! Ни миллиграмма официального признания! Во всяком случае, пока я здесь и…

Но тут мою совершенно справедливую вспышку гнева перебил звонок телефона. Бернард снял трубку.

– Да? Послушайте, это важно, потому что… Что? Не может быть! Боже мой! Умер по прибытии? Так, понятно.

Он медленно и необычно торжественно опустил телефонную трубку.

– Плохие новости, Бернард? – поинтересовался я.

– И да и нет, – осторожно ответил он и после многозначительной паузы торжественно объявил: – Только что от сердечного приступа скоропостижно скончался ваш предшественник, бывший премьер-министр Великобритании и Северной Ирландии.

– Какая трагедия! – немедленно отреагировал я. Кому как не мне знать, что и как произносить в подобных случаях.

– Да, трагедия, – в унисон поддержали меня Хамфри и Бернард.

– Великий человек, – сказал я. Для протокола.

– Великий человек, – повторили они хором.

– Нам его будет очень не хватать, – грустно покачав головой, сказал я. (В конце-концов, кому-то ведь его на самом деле будет не хватать.)

На противоположной стороне стола тоже грустно покачали головами.

– Нам его будет очень не хватать…

– Равно как и его мемуаров, – добавил я.

– Которые теперь вряд ли когда-нибудь увидят свет, – с видимым сожалением констатировал Бернард.

– Увы! – вздохнул Хамфри.

– Увы! – Я развел руками.

Видимо, поняв, что этого достаточно, мой главный личный секретарь сменил тему.

– Господин премьер-министр, в свое время… ну, еще тогда, до… кончины, он выражал надежду, что его похоронят с достойными почестями. Однако, учитывая ваше желание не оказывать ему больше никаких почестей…

Бернард снова ошибся. Похороны были той самой почестью, которую мне было вдвойне приятно оказать. Я сказал ему, что он совершенно не так меня понял.

– Не сомневаюсь, на похоронах пожелает присутствовать немало людей, Бернард. Причем каких людей!

– Чтобы отдать ему дань уважения, господин премьер-министр?

– Естественно.

Это, безусловно, была одна причина. Вторая же… чтобы собственными глазами убедиться в его кончине.

(Такого рода похороны нередко становятся самой лучшей формой встреч на высшем уровне. Специально собравшись вместе по вполне определенной причине, государственные деятели, политики и дипломаты имеют прекрасную возможность для неформального общения друг с другом во время приемов, в церквях, на кладбищах, в ходе которого они могут добиваться несравненно более значимых результатов, чем на многих официальных «семерках», «восьмерках», «десятках»… Вот почему Хэкер, не раздумывая, согласился на пышные государственные похороны своего не очень оплакиваемого предшественника. – Ред.)