– Я верю, что это одно и то же, – сказал он.

Мы ели домашние начос, и он никогда не прикасался ко мне. По крайней мере не так, как прикасаются, намекая на что-то еще. Я спала на диване, завернувшись в одеяло, а на следующее утро он сфотографировал меня через полуоткрытую дверь, пока я принимала душ, а позже, вернувшись на диван, мистер Джексон захотел сделать еще один снимок.

– Свет сейчас прекрасен, Алиса.

На этот раз я не пыталась мысленно сбежать из комнаты. Я не сводила глаз с объектива, пока открывался и закрывался единственный, наведенный на мое тело, глаз камеры. Я чувствовала себя сильной, глядя прямо на него. Позже мистер Джексон показал мне несколько снимков, но бледная обнаженная кожа, мягкий треугольник волос между моими ногами ничего для меня не значили. Я не могла перестать смотреть на то, как сверкали мои глаза, как мои губы на мгновение изогнулись в оскале.

Мистер Джексон сказал, что я непостоянна, и снова постелил мне на диване.

Так что мы живем по этому новому распорядку уже целую неделю. Наши разговоры разносятся по всему дому, а когда он уходит на целый день в школу, я счастлива здесь одна, просматривая его книги, написанные людьми, чьих имен я почти не знаю. Ницше, Сартр, Юнг.

И некто по имени Кьеркегор, который сказал: «По сути своей, все начинается с ничего и поэтому может начаться в любой момент».

Мне нравится, как звучит эта фраза, и я почти понимаю ее значение.

Когда мистер Джексон приходит домой с продуктами и пивом, мы готовим ужин, немного выпиваем, а потом он фотографирует меня как-то по-новому.

– Это не порнография, – говорит он в один из таких вечеров, когда просит меня положить руку между ног. – Расслабленно, вот так.

Возможно, на этот раз он уловил мою нерешительность, замешательство по поводу того, к чему это может привести.

– У порнографии есть своя цель, свои достоинства, Алиса. Не позволяй консервативной болтовне этого города запудрить тебе мозги. Хотя то, что мы делаем, к этому не относится. Речь идет о том, чтобы показать миру, как ты живешь в своем сильном и красивом теле. Все невероятные вещи, которые ты можешь заставить его делать.

Позже мистер Джексон показывает мне несколько видеороликов на своем ноутбуке, которые называет достойной порнографией. Женщины и мужчины обвились вокруг друг друга, задыхаясь, и выглядя по большей части так, будто им больно.

– Агония и наслаждение могут выглядеть одинаково, – говорит он мне, когда я пытаюсь ему это сказать. Это правда, потому что я не вижу разницы, не могу понять, боюсь я или каким-то образом открываю новые грани в себе самой, наблюдая за разворачивающимися сценами. Я знаю, что сама хочу смотреть на это, и знаю, что становлюсь мокрой, пропитываясь тем, что вижу на экране. Я испытываю противоречивые чувства от увиденного, от того, как оно одновременно ужасает и возбуждает меня.

Одно мне известно наверняка, – то, что мистер Джексон показывает мне, я уже не смогу забыть. Но, поскольку ночью он снова оставляет меня одну, я никак не могу понять, чего он ожидает от меня в этом новом манящем мире.

Позже я пойму, чего он хотел добиться, заставляя меня ждать. Ему нужно было знать, что мне можно доверять, убедиться, что он в безопасности. Как будто моя безопасность вообще не играла никакой роли.

В ночь прощания с работой Руби ловит себя примерно на такой же мысли. Весь вечер Эш держался от нее на расстоянии, по другую сторону бара, так что всю вечеринку она искала его, совсем забыв, что праздник был устроен в ее честь и едва замечая каждое «Я буду скучать по тебе» или «Помнишь, когда…», которое ей говорили. К одиннадцати часам ее затошнило, не от дешевого шампанского, а от узла горечи в животе, и она, извинившись, пошла домой в слезах. Как Эш мог так игнорировать ее? Эта была единственная ночь, когда никто не заподозрил бы, что между ними что-то есть, потому что все в агентстве обнимали ее, признаваясь в своей любви. Но он все равно держался от нее на расстоянии.

Эш появился в ее квартире двадцать минут спустя.

– У меня есть полчаса, – сказал он, взглянув на часы. Как будто тридцать минут могли компенсировать целую ночь, которую она потеряла, дожидаясь встречи с ним. Когда он уходит, заказав Uber с ее телефона – «Просто на всякий случай», – она думает, а не спланировал ли он это с самого начала? Хотел ли он посвятить ей хотя бы одну ночь, сделать так, чтобы она почувствовала себя в безопасности? Или речь шла всегда только о нем?

Конечно, она знает ответ на этот вопрос. Мы обе знаем. Только нам потребуется еще несколько недель, чтобы понять, чем действительно грозит связь с такими ветреными мужчинами.

Это происходит во время одного из последних больших снегопадов. Мистер Джексон поздно возвращается домой из школы, на его плечах и волосах лежат небольшие хлопья. Мы оба стоим в дверном проеме и смотрим, как снежинки прокладывают свой путь к земле. Один за другим зажигаются уличные фонари. От их сияния кажется, будто звезды падают с неба. На мне нет куртки, и мистер Джексон обнимает меня, притянув к себе. Не знаю, стоим мы там несколько минут или часов. Я знаю только, что дрожу, и он тоже, когда поворачивается ко мне лицом.

– Алиса?

Он целует меня нежно, вопросительно. Я пытаюсь ответить ему в губы, но внезапно становлюсь такой же крошечной, как кружащийся вокруг снег. Я разрываюсь на части, когда он затаскивает меня внутрь, закрывает дверь. Его губы все еще прижаты к моим, пока мы, спотыкаясь, направляемся к дивану.

Мы вот-вот упадем, когда он прерывает поцелуй и смеется, внезапный, неловкий звук, который отражается от стен и увеличивает расстояние между нами.

– Господи. Каким клише я стал.

Я не знаю, говорит ли он о снеге, или о поцелуе, или о том факте, что когда-то был моим учителем, а я молодая женщина, его муза. Я пытаюсь придумать что-то умное, чтобы ответить, чтобы показать мистеру Джексону, что беру на себя ответственность за поцелуй и за то, что под ним подразумевается. Тем не менее мне требуется больше времени, чтобы разобраться в своих чувствах. В тот момент единственное, что я знаю, – он должен поцеловать меня снова, прежде чем момент будет упущен. Я не нахожу слов, чтобы объяснить, почему это так важно для меня.

– Все в порядке. Я хочу этого, – все, что мне удается выдавить. Своего рода мольба. Я больше не хочу стоять на краю обрыва.

Покачнувшись, мистер Джексон улыбается и начинает раздевать меня.

– Черт.

Сначала я чувствую на своей груди его руки, потом рот. Он обводит языком каждый сосок, совершенно новое ощущение зарождается в моем животе. А потом мистер Джексон опускается на колени, целует мои бедра, прежде чем его язык проникает внутрь. Я не двигаюсь.

– Алиса.

Он просовывает два пальца, нащупывает языком нерв. Я вижу огонек зажженной спички за моими опущенными веками. И все же не шевелюсь.

– Алиса. Ты так чертовски красива.

Он двигается сильнее, глубже. Его пальцы подобны искрам, я чувствую, что горю. Все в порядке. Я хочу этого.

– Алиса.

Он продолжает произносить мое имя, но теперь оно вдруг кажется чужим. Имя какой-то другой девушки, которую он впервые увидел, когда ей было шестнадцать, а ему – около сорока. После того как умерла ее мать, оставив ее одинокой и печальной, и до того, как он посмотрел на нее так, как смотрит сейчас.

– Пожалуйста, мистер Джексон, – говорю я поверх его головы, потому что знаю, что не возьму эти двести долларов, которые все еще лежат на столе. Потому, что больше не хочу быть одинокой и печальной. Я мечтаю, чтобы он помог мне растопить и забыть мою боль. Она действительно поднимается на поверхность, рассеивается по моей коже, когда он медленно входит в меня, снова и снова повторяя мое имя. Небо снаружи теперь черное, а я кружусь, как снег.

Он говорит, что я подобна небу. Что порой грозовые тучи проходят по моему лицу, но также быстро, как и небо, оно становится ясным, ярким и сияющим. Он говорит, что именно это и пытается запечатлеть, когда рисует меня или фотографирует. Только теперь он не может не прикасаться ко мне, так что у нас есть другой способ дотронуться друг до друга – правда, он не имеет ничего общего с искусством. У меня неплохо получается. По крайней мере, я знаю, куда деть свои руки и рот. Он учит меня, что делать, как двигать бедрами, что говорить. Я даже иногда позволяю ему снимать меня, так что теперь это я с остекленевшими глазами извиваюсь и стону, как женщины на тех видео, которые он показывал мне, казалось бы, целую вечность назад.