– Сколько их было до меня? – спросил он на следующее утро после того первого раза.

– Эм, трое.

Смущенная, я уткнулась лицом в его плечо. У двух из них он преподавал в средней школе.

– Во сколько лет у тебя это произошло в первый раз, Алиса?

– Пятнадцать.

Пятнадцать. Моя мать покончила с собой всего несколько месяцев назад, и один мальчик хотел выразить свои соболезнования. Он был осторожен и неуклюж. Все закончилось через минуту.

– Мне очень жаль, – и правда сказал он в конце, но я так и не поняла, о чем именно шла речь. Я ничего не чувствовала, ничего не делала. Это было не ужасно, даже не плохо, – просто ничто, потому что тогда я вообще ничего не испытала.

Второй и третий были попытками что-нибудь почувствовать. Хоть что-нибудь. Желанием быть похожей на других девочек в моем классе. Например, как Тэмми, которая рассказала мне, каково это – кончить: «Как будто твое тело – фейерверк!».

Это я и хотела почувствовать: что взрываюсь, распадаюсь. Только ничего подобного не произошло. Со вторым и третьим я почувствовала себя тяжелой, оцепеневшей.

– Они не были… это было не… слишком хорошо.

Но он не слушал. У некоторых людей по глазам можно понять, когда они не слушают. Глаза мистера Джексона приобрели знакомый блеск.

– Пятнадцать? Боже, похоже, я извращенец, раз говорю подобное, но меня это заводит. Смотри…

И он положил мою руку на себя, двигая ею вверх-вниз.

– Ты раньше делала это?

Я покачала головой.

– А это?

Он подтолкнул, чтобы я опустила голову.

– Это ты делала?

Он наблюдал за мной, пока скользил в мой рот и обратно, и улыбнулся, когда в ответ я снова покачала головой.

– Алиса.

Мое имя звучало как мольба, как зов. Нет, мистер Джексон, я ничего из этого не делала. Не знала, как. На самом деле, я едва узнаю ту девушку, которой стала.

Как будто он разобрал мою жизнь на части и собрал меня воедино снова – но получился совсем другой человек.

Мой первый оргазм совсем не похож на фейерверк. Скорее на то, как если бы я вдруг бросилась бежать. Тот момент, когда мышцы напрягаются, и внезапно кажется, что кто-то, стоящий за спиной, толкает вас вперед. Тяжесть мгновенно превращается в легкость, и вы бежите, едва касаясь ногами земли. Все проносится мимо, и только вы летите прямо в центре.

Вот на что это похоже.

А потом вы падаете обратно на землю с отяжелевшими конечностями и прерывистым дыханием. Все замедляется до своего обычного, невыносимого темпа, и потеря этой легкости так же болезненна, как удар. Вы были свободны, сумели убежать, а теперь снова здесь, на земле.

Я никогда не позволяла мистеру Джексону видеть, как меня огорчает эта потеря. Как она заставляет меня плакать. Каждый раз.

У Руби и Эша не всегда все плохо. Вам стоит увидеть, как они танцуют. В их соприкасающихся ладонях будто заключен целый мир. То, как исчезают все недомолвки и разногласия между ними. Они так хорошо подходят друг другу, когда танцуют. Вы можете даже подумать, что это любовь: Руби кладет голову ему на плечо, а Эш скользит рукой по ее пояснице.

Как и у любой другой пары, у них есть свои любимые песни, слова, которые они проговаривают друг другу одними губами, мелодии, которые обнимают их тела, пока они танцуют.

Все не всегда плохо. Вот почему ей пришлось от него уйти.

– Значит, ты не собираешься возвращаться к Глории?

– Нет. Она все еще думает, что я с тобой на озере, – говорю я, на секунду отодвигая телефон от уха, но все еще слыша доносящийся по линии звук того, как Тэмми драматично затягивается сигаретой. Я практически вижу ее там, на крыльце хижины своего отца, кутающуюся в толстое одеяло в тщетной попытке согреться, потому что он вдруг без каких-либо объяснений запретил курить и пить внутри.

– Ты тоже могла бы бросить курить, – говорю я, когда она рассказывает мне о новых домашних правилах, но Тэмми только хрипло смеется и называет меня сумасшедшей.

– Зачем мне вообще здесь оставаться, если я не могу ни курить, ни пить, Алиса?

Мы сошлись на том, что она права.

Тэмми знает, что последние несколько недель я жила у мистера Джексона. Она даже заявила, что с самого начала это была ее идея, которую она окрестила как «Лучший способ удрать». Хотя, не знай я ее так хорошо, могла бы подумать, что мой внезапный порыв нарушить все правила на свете разом привел ее в замешательство, поскольку обычно главной сорвиголовой была она. Я точно знаю, что она не испытывала никакого уважения к Глории, хотя двоюродная сестра моей матери великодушно согласилась приютить меня.

– Моя мама выбрала ее не просто так, – приходилось мне объяснять много раз, обычно после того, как Глория стучала в дверь моей спальни, крича, чтобы мы заткнулись, или когда посреди ночи я в очередной раз появлялась на пороге дома Тэмми, потому что еще один мужчина не хотел, чтобы кто-то видел, как он выбирается из постели моей опекунши.

– Мама знала, что Глория не станет меня слишком контролировать. У меня не получилось бы ужиться с кем-то… у кого действительно развит материнский инстинкт.

– Она могла бы быть и повежливее, Алиса, – всегда повторяла Тэмми. – Она ведет себя так, словно твоя мама жива, а не погибла совсем недавно.

Тэмми, моя защитница, первая и единственная настоящая подруга, которую мне удалось найти после того, как я переехала к Глории.

– Мне нравится твой пиджак. И мне жаль, что так получилось с твоей мамой, – сказала Тэмми, присев рядом со мной в школьной столовой, когда мы впервые встретились. В двух коротких предложениях она дала мне понять, что не собирается уделять этому слишком много внимания. И я оценила ее отношение к дружбе, хоть в нем было маловато эмоций. К тому же, я знаю ее достаточно хорошо, чтобы понять, – ей все равно, что я лгу Глории. Ей просто любопытно, как мне удалось улизнуть из ее дома.

(– Это довольно просто, – напомню я ей позже. Конечно, просто, если никому до тебя нет дела.)

– В любом случае, хватит болтать об этой сучке, – говорит Тэмми, как будто может читать мои мысли. – Я хочу знать все самые пикантные подробности. Каково это – спать с мистером Джеем? Он так же хорош, как мы думали?

Во время нашего послеобеденного разговора я пью пиво и перекатываю его во рту, пока обдумываю вопрос. Неожиданно я вспоминаю о бурбоне мистера Джексона, о том, как прошлой ночью он вылил его на мои соски, а потом медленно слизывал его. Он сказал, что никогда не пробовал ничего вкуснее, а когда налил бурбон ниже, от жара и трения его языка у меня закружилась голова.

– Эм, да. Он… хорош, – умудряюсь выдавить я, мое лицо пылает.

– Черт, я так и знала!

Даже несмотря на плохую связь, я слышу, как Тэмми хлопает в ладоши.

– Расскажи подробнее, – начинает она, когда я вижу, как на подъездной дорожке останавливается машина. Мистер Джексон сегодня рано вернулся домой.

– Извини, Тэм. Мне пора, – быстро говорю я, мои щеки все еще пылают. – Я расскажу тебе все грязные подробности позже, обещаю.

Тэмми вздыхает в трубку. За последние недели это наш первый полноценный разговор.

– Как скажешь, малолетняя соблазнительница. Просто будь осторожна…

Она не успевает закончить предложение – мистер Джексон уже входит в дом и направляется ко мне. Я вешаю трубку, не попрощавшись, потому что даже не подозреваю, что мы разговариваем в последний раз.

Иногда человек так легко ускользает из вашей жизни, что вы спрашиваете себя, был ли он в ней вообще.

Тэмми назвала меня малолетней соблазнительницей. Сегодня вечером, снимая то, как он медленно входит и выходит из меня, мистер Джексон говорит, что мы друг друга стоим, что он наконец-то встретил свою судьбу. Когда он кончает, закатив глаза и привалившись к моему теплому телу, у меня впервые возникает ощущение, что, возможно, мистер Джексон ошибается. Потому что в тот момент, когда он прикасается к моей коже, я осознаю собственное превосходство. Его потребности можно удовлетворить. Он уже удовлетворен, в то время как я могу выжить с огромной, зияющей дырой в животе. Я могу сделать его счастливым, в то время как мое собственное нутро останется пустым от горя.