— А как насчет вулканов? — спросил Питер. — А стоят ли они того, чтобы на них карабкаться?
— Карабкаться? — Капитан остолбенел от удивления. — А это еще зачем?
— Видите ли… альпинизм — одно из моих хобби. На родине я все свободное время проводил, лазая по горам Уэльса и Шотландии. Вот я и спрашиваю, стоит ли взбираться на вулканы?
— Здесь никто не лазит по вулканам. Очень тяжкий труд! — сказал капитан, которого явно шокировала сама идея. — Какой дурак полезет, да еще под палящим солнцем?! И не надо — рыбалка, охота… прекрасная зенкалийка будет жарить пойманную рыбу и подстреленную дичь, а?
— Я не уверен, что хочу прекрасную зенкалийку.
— Милая молодая зенкалийка, а? Она готовит, стирает, убирает ваш дом, а? У вас будет много детей, не так ли? — Капитан, по-отечески улыбался Питеру, очевидно, представляя его сидящим среди пищащего разноцветного потомства. — Я знаю много молодых зенкалийек… некоторые очень хорошенькие... некоторые даже девственницы. Хочешь, познакомлю с хорошей зенкалийкой из хорошей семьи? Неплохая, не шлюха, а? С большой грудью, сможет выкормить целую кучу детишек, а?
— Спасибо, — Питер был слегка шокирован этим любезным предложением. — Посмотрим. Я еще даже не добрался туда. Нельзя торопить события.
— Не волнуйтесь, положитесь на меня — капитан произносил это с огромной уверенностью в голосе. — На Зенкали все меня знают, и я всех знаю. Сделаю для вас все, что захотите.
…Нежное солнце и теплый ветер действовали усыпляюще, блеск волн слепил нашему путешественнику глаза.
Питер растянулся в шезлонге, расслабился и смежил веки; сквозь полудрему до него долетал голос его нового друга. Он действовал успокаивающе, словно томные звуки виолончели. Лучи солнца и выпитое бренди вскоре сделали свое дело, и Питер уснул.
Проснувшись минут через двадцать, он, к своему изумлению, обнаружил, что капитан по-прежнему вещает:
— … и я сказал ему: слушай меня, ублюдок, никто не смеет называть меня жуликом, слышишь?! Хватаю его и швыряю в море! Ему пришлось проплыть полмили до берега, — с удовлетворением сказал капитан, — да, как на грех, в тот день в море не было акул, так что ему это удалось.
— Как жаль, — сказал Питер, чтобы как-то поддержать разговор.
— Никто не смеет называть меня жуликом. Ну, пошли. Пора обедать.
…После обильного обеда, во время которого капитан продолжал превозносить достоинства зенкалийских девушек, и рассказывал леденящие кровь истории о том, что он сделал с разными людьми в Зенкали, которые осмелились попытаться взять над ним верх, Питер потащился в свою каюту. Здесь было душно, но это было единственное место, где он мог скрыться от капитана. Как и многие до него, он обнаружил, что дружба и гостеприимство грека могут быть утомляющими. Несмотря на духоту, Питер бросился на койку и попытался уснуть, размышляя о том, что это все же лучше, чем провести время в обществе капитана, попивая вино и играя в карты, как тот предлагал.
Несколько часов спустя он проснулся, чувствуя себя от тяжелого сна скорее мертвым, чем живым. Одевшись, Питер, пошатываясь, вышел на палубу, упал в шезлонг и некоторое время смотрел на закат, собираясь с мыслями.
Небо на западе было оранжевым с красными прожилками, а море фиолетовым с желтыми, зелеными и алыми крапинками, дрожащими на поверхности там, где его расчесывал вечерний бриз. Тлеющее солнце, похожее на абрикос, только что коснулось горизонта. Вдалеке дельфины с черными гладко отполированными спинами выпрыгивали из воды и вновь падали в безмятежную гладь, образуя брызги пены. Два альбатроса по-прежнему следовали за кормой без единого взмаха крыльями.
Появился зенкалиец (которого Питер все еще мысленно называл Деревом Андромеды), улыбаясь своей широкой добродушной улыбкой и неся переносной бар. Он совмещал, по-видимому, обязанности старшего офицера, боцмана, рулевого и бармена. Питер налил себе бренди, в которое добавил соды и льда, откинулся на спину, и стал медленно потягивать напиток, любуясь меняющимися красками неба. Дельфины подошли так близко к кораблю, что он слышал их фырканье, когда они выныривали на поверхность. Открыв свой недавно приобретенный путеводитель, чтобы посмотреть, что-нибудь об этих грациозных и красивых животных, он в разделе естественной истории путеводителя прочитал:
До прихода арабов, оба племени зенкалийцев, жили, хоть и в неспокойном, но в мире. Фауна острова была необыкновенно богата, и проблема раздобыть себе обед, здесь не стояла. Численность населения в то время была не большой по сравнению с настоящим временем. Одно племя занимало восточную оконечность острова, другое западную. Между ними была своего рода ничейная земля, на которой фауне было позволено процветать более или менее беспрепятственно. На острове было много гигантских черепах, численность которых исчислялась десятками тысяч. Превосходный и наблюдательный французский натуралист, граф д'Армадо, писал: «можно местами пройти почти целую милю по панцирям этих черепах, не касаясь ногой земли».
Это отнюдь не преувеличение — данный факт подтверждается бортовыми журналами многих кораблей, заходивших на Зенкали с целью пополнения запасов воды и провианта, а заодно увозивших живых гигантских черепах. (В те времена черепахи заменяли консервы.) Так, только с декабря 1759 года по декабрь 1761 года с острова было увезено не менее 21 600 черепах. При таком бездумном грабеже не следует удивляться, что эта интереснейшая рептилия вымерла уже к середине периода французской оккупации.
Хозяйничанье на острове арабов, а затем европейцев неизбежно привело к тому, что и многие другие местные виды (по большей части безобидные и беззащитные) исчезли. Их убивали пришельцы ради пищи и из спортивного интереса. Истребляли привезенные на остров хищники вроде собак и свиней. Они погибали также в результате изменения среды обитания, вызванного уничтожением лесов, чтобы освободить место под плантации сахарного тростника, который, к счастью, здесь не прижился. На месте этих плантаций сейчас выращивается дерево амела (см. раздел «Экономика»), являющееся биологической и экономической основой острова. Это единственное дерево, которое выдержало нашествие завезенных европейцами новых деревьев и растений, оказавшихся губительными для местной флоры.
Вслед за гигантскими черепахами в небытие ушел живущий на земле попугай-сумеречник, более крупный, чем самый большой из известных нам попугаев ара, пять видов птиц, маленький не летающий баклан (родственный галапагосскому виду), и группа из десяти видов ярко окрашенных и любопытно приспособленных птиц, питающихся медом. Но все-таки самой тяжелой была потеря птицы-хохотуньи, которая, как указывалось ранее, составляла основу религии фангуасов. Они верили, что в ней воплотился их бог Тио-Намала, и поэтому птица, ее гнезда и яйца считались табу. Но французы, конечно же, не признавали их таковыми, и подавали на стол в виде самых изысканных кушаний. А Тио-Намала был бог добрый, и по доброте своей не мог обрушить свой гнев на французов. После того, как несколько попыток урезонить французов привели лишь к тому, что многие вожди были повешены за неподчинение, фангуасы отказались от всех попыток спорить, и в скором времени птица-хохотунья канула в Лету вслед за гигантскими черепахами, оставив фангуасов безутешными.
По внешнему виду птица-хохотунья, была, вероятно, самым любопытным видом птиц обитавших на Зенкали. Эта птица была размером примерно с гуся и имела длинные сильные ноги. У нее был удлиненный, слегка изогнутый клюв (сходный с тем, что у птицы-носорога) и своеобразный большой шлем на макушке. Крылья у этой птицы были маленькими. Птица, по-видимому, обладала необычайно доверчивым нравом, так что она, естественно, стала идеальной добычей для французов, поскольку она не могла летать и не убегала.
Птица-хохотунья была почти так же многочисленна, как гигантская черепаха, но это, к сожалению, не спасло вид от истребления. Фангуасы называли птицу Тио-Намала, что означает «Птица бога Тиомала», а французы — хохотуньей, так как ее крик весьма напоминал дикий, издевательский смех. Все, что осталось от этой удивительной птицы, — пара чучел в Париже, еще одна пара в Антверпене, пять-шесть чучел самцов в разных музеях мира, да с полдюжины скелетов и горстка костей. Одно изящно сделанное чучело самца имеется в музее Дзамандзара.
Любопытно, что когда вымерла птица-хохотунья, исчезло также дерево омбу. Это было своеобразное дерево, которое через неопределенные промежутки времени приносило плоды, которые, по-видимому, составляли важную часть рациона птицы-хохотуньи. На момент написания статьи в Ботаническом саду в окрестностях Дзамандзара растет последнее дерево Омбу, возраст которого, по слухам, превышает триста лет. Хотя дерево регулярно плодоносит, но семена его не прорастают. Похоже, что это дерево — безусловно самое редкое дерево в мире — в конце концов, умрет, не оставив потомства.
