– А ты бы простил меня, если бы я изменил? – прикрыв глаза, Эйн погладил его по щеке. На ощупь кожа была всё такой же мягкой, с мелкой колючей щетиной, еле заметной под подушечками пальцев, с припухшими губами и ровным крупным носом. Знакомое-незнакомое лицо.
Сверре был в коме уже семь лет. Лежал неподвижной мумией и не мог ответить ни на один его вопрос. Но Эйнар всё равно спрашивал. Это было последней ниточкой, их последней связью, которая соединяла две неделимые половинки.
После аварии Эйнар получил за Сверре страховку. Альфа ответственно отнёсся к их союзу и официально оформил своего истинного как единственного наследника. Других у него действительно не было – родители погибли двенадцать лет назад в авиакатастрофе, братьев и дядюшек Сверре не имел, и его достаточно крупное наследство перешло в распоряжение Эйнара. Он мог бы купить на полученные деньги хороший дом в пригороде и содержать себя лет тридцать, пока сам не начнёт нормально зарабатывать или не выйдет удачно замуж. Но Эйн просто не мог отпустить свою половинку. Отпустить, не простив его за сделанное и не получив прощения за сказанное…
– Последний семестр, и я буду защищать диплом. Ты доволен мной? Постоянно повторял, как важна учёба, и я очень старался. Учителя меня хвалят, куратор моего будущего диплома считает, что я могу получить кум лауде… Как думаешь, пригласят меня на собеседование в этот раз?
Он привык говорить сам с собой. Понимал, что Сверре не слышит и даже не улавливает интонации и голос. Сразу после аварии Эйну объяснили, что мозг сильно повреждён, и альфа никогда не придёт в себя. Никогда… Его следовало спокойно похоронить и отпустить, но Эйнар цеплялся за несбыточные шансы, нашёл лазейки в законах и тратил своё наследство на содержание в больнице.
Зачем? Хоронить близких тяжело. Терять их, прощаться и забывать навсегда… Эйн боялся забыть, боялся признаться, что Сверре больше нет. И никогда больше не будет ни вечеров на двоих, ни его обволакивающего, успокаивающего запаха. Остатки этого запаха Эйн ловил в больнице и заставлял себя жить, существовать и надеяться. О состоянии истинного он никому не говорил, обманывал всех и даже лучшего друга, что положение больного стабильно, что он постепенно идёт на поправку и вскоре встанет на ноги. Заклеил метку и почти никогда её не открывал, чтобы не было лишних вопросов. Врал родителям, что будущий жених работает в исследовательском центре на Марсе, поэтому не звонит и не приезжает к ним из-за занятости. Они верили – ведь видеть своего сына счастливым и в объятиях его истинной половинки намного приятнее, чем знать, что тот каждый вечер сидит в палате рядом с мертвецом и пытается понять, можно ли простить измену.
Они познакомились, когда Эйн был юн, наивен и в одно мгновение провалился в волшебный сказочный мир, где существует лишь его истинный. Забылось всё – семья, друзья и гимназия. И только Сверре вытаскивал его из этой эйфории безумной влюблённости, заставляя звонить родителям, учиться, встречаться и общаться с однокурсниками. Сверре стал его учителем, другом, наставником и любовником. Он журил как отец, подталкивал к знаниям и проводил с ним время, как старший. И лишь после того как уроки и домашние дела были выполнены, превращался в страстного любимого.
Сверре был тираном, настоящим извергом, но не со зла. Принимая в свою жизнь слишком молодого омегу, альфа взял на себя ответственность и пытался управлять его жизнью: говорил, что делать и как, ругал за плохие отметки и требовал учиться, наказывал за опоздания и промахи, превращаясь в хозяина, а не любимого. Но Эйн был слишком влюблён, чтобы понимать, что что-то идёт не так. Доверял во всём, признавая его авторитет и право на власть, подчинялся, слепо и бездумно, любил беспамятно… Когда же человек, который полностью завладел всем его временем и в чьём распоряжении была вся его жизнь, вернулся из командировки пропахший запахом карамели и жжёного сахара, запахом секса и течки и, отводя взгляд, объяснил, что всё это время, пока Эйнар сходил с ума и пытался понять, куда пропал его единственный альфа, провёл в объятиях другого, Эйну показалось, что эта жизнь оборвалась…
Руки Сверре пахли хлоркой и слабым отголоском прошлого. Эйн уронил голову на одеяло, уткнулся лбом в холодное бедро и положил его ладонь себе на голову. Провёл застывшими неподвижными пальцами по своим волосам и судорожно вздохнул. Засыпать без своей пары получалось плохо, а засыпая на стуле в больнице, он не высыпался, но всё равно предпочитал быть рядом с ним, чем в пустой холодной квартире…
Ночью в больницу просто так не пускали, но Эйнар давно раздобыл пропуск, и все медбратья узнавали его в лицо. Кто-то крутил у виска, а кто-то сочувствовал, но двери отпирали и впускали в любое время. Эйн предпочитал ночь. Тогда был меньший шанс наткнуться на Йорана Бё – любовника, с которым Сверре решил бы остаться. Взрослый, самонадеянный омега, ради которого Сверре бросил Эйнара, был уверен в своей непогрешимости и пытался делать Эйну какие-то предложения и заботиться, словно он не зрелый мужчина, а ребёнок. Сверре тоже относился к нему как к ребёнку, поучал, воспитывал, а потом отказался от их связи, сказав, что ошибся, и они вовсе не истинные… Но разве можно в таких вещах ошибиться?
Йоран ночью не появлялся, но это не спасало от запаха карамели, которым пропахли палата и бельё Сверре. Эйнар ненавидел запах карамели и свежие розы, что Йоран оставлял раз в неделю на подоконнике рядом с постелью. Каждый раз Эйн срезал бутоны и складывал их в огромную корзину в прикроватной тумбочке, чтобы не чувствовать запах, от которого накатывали отвратительные воспоминания, но Йоран приходил, наполнял палату приторным вкусом сладости и приносил цветы снова и снова.
Сны рядом со своим альфой всегда были мягкими, словно пух или пенка кипячёного молока. Но Эйн никогда не запоминал, что именно ему снилось, и был этому очень рад. Встречаться со Сверре, слышать его упрёки или спутанные признания было бы невыносимо. Временами Эйнар улавливал какие-то отголоски, и становилось тошно до слёз. Потому что во сне Сверре был ласковым, добрым сказочным мужчиной, каким он никогда не был в реальности. И во снах он любил его, обещал вечное счастье, и даже если в этих снах появлялся другой, с отвратительным запахом карамели, то Сверре отказывал второму любовнику, возвращался к Эйну и не погибал в аварии…
Прозвеневший посреди ночи телефон вырвал его именно из такого сна, когда альфа, взмыленный, со спутавшимися волосами и ошалевшим взглядом, говорил ему: «Я был с другим, но больше не уйду…»
– Алло… – Аппарат чуть не выпал из пальцев, когда окаменевшая рука скользнула по затылку и упала на простыни. Показалось, что Сверре шевельнулся сам, погладил его по голове, и от этого прикосновения внутри всё окоченело. Эйн изумлённо смотрел на неподвижного альфу, не в состоянии услышать, что ему говорят, и только через пару минут пришёл в себя. – Повтори, я не понял.
– Я разбился, – голос Ларса был тихий, и Эйна снова прошибло холодным потом.
– Как сильно? – испуганно спросил он. – Ларс, ты где, скажи точно, я сейчас приеду…
Эйнар засуетился, пытаясь подобрать с пола упавшую во сне мотоциклетную куртку, бросился на выход, потом вернулся и поправил одеяло на Сверре.
– Сейчас приеду, скорую вызвать? Ларс, не молчи, тупой ублюдок! – Эйн тихо всхлипнул, но тут же сжал рот рукой и, взяв себя в руки, сбросил вызов. Ларс успел назвать ему адрес.
На выезде из города мимо Эйнара промчалась карета скорой помощи, и его вновь охватила паника – потерять в аварии ещё и Ларса он бы не смог. Наложил бы на себя руки. Давно бы это сделал, если бы не друг, который поддерживал, вытаскивал из скорлупы и заставлял жить. Без него Эйн бы просто пришёл к Сверре, отключил все его аппараты и лёг рядом, чтобы больше никогда не проснуться…
На восьмом километре он заметил сбитые дорожные ограничители и съехал к небольшому оврагу. Мотоцикл Ларса с выкрученным рулём слишком болезненно напоминал картины из прошлого. Эйн бросил свой байк, бегом спустился в овраг и вцепился в куртку сидящего на земле Ларса.
