Я сняла со столика лампу и фотографию и поставила их на пол.

– На «ж» есть много хороших слов. Например, жара.

– Не люблю жару, – сказала Хейли, доедая печенье. – Я в жару вся мокрая.

Я застелила столик салфеткой и установила на него елку. Дерево выглядело жалким.

– А как насчет животных?

– Животных я люблю! – Хейли полезла в пакет с печеньем.

Я забрала у нее пакет и положила на диван.

– Тогда думай о животных, пока будешь писать букву «ж».

Дочь принялась хныкать, пока я вытягивала и расправляла веточки рождественской елки.

– Не хнычь, Хейли. Это ни к чему не приведет. Иди и пиши букву «ж». Если бы не тянула время, давно бы закончила.

Хейли сгорбилась и, обиженная, ушла.

– Мам! – тут же донесся голос Зака. – Ты мне поможешь?

Я вздохнула. Каждый вечер одно и то же: ужин, уборка, домашняя работа, стирка, счета – и все это нужно делать одновременно, а теперь еще и елку наряжать! За вечер дети дергают меня не менее пятидесяти раз. Я достала из шкафчика банку с томатным соусом и открыла ее.

– Зак, давай после ужина.

– Но ты сказала мне начинать сейчас!

– Ладно, подожди.

Я вылила соус в кастрюлю и начала наполнять водой другую кастрюлю, как вдруг постучали в дверь. Выключив воду, я пошла открывать. Через окошко в двери я узнала своего домовладельца. Я просрочила декабрьский арендный платеж.

– Здравствуйте, Эд, – сказала я, открывая дверь. – Простите, что задерживаю оплату. К концу недели все отдам.

Его лицо было бесстрастным – плохой признак.

– Прости, Кристин, – начал он, и мое сердце упало; я сразу поняла, что он скажет дальше. – Я всегда хорошо относился к тебе, но последние четыре месяца ты вносишь платежи частями.

Я вышла на крыльцо, чтобы дети не услышали наш разговор.

– Я все понимаю, но я ведь всегда возвращаю долги.

Эд опустил глаза и отбросил ногой сосновую шишку.

– Это верно, и только поэтому я тебя не выселял. Восемь месяцев назад я поднял ренту всем, кроме тебя. Я понимаю, одной тяжело, но мне нужно выплачивать ипотеку за это жилье. Как только я подниму оплату, ты ее не потянешь.

Он передал мне письмо.

– Я прошу тебя съехать к концу января. Извини.

У меня перехватило дыхание. Я провожала взглядом его автомобиль, не в силах сдвинуться с места и вернуться в дом. Я сразу отбросила мысль о том, чтобы попросить маму о помощи. У нее попросту не водилось таких денег, да и стыдно просить о помощи. В доме зазвенел телефон, я вернулась на кухню, с трудом переставляя ноги. На экране высветился номер Брэда. На меня нахлынула жгучая ненависть к бывшему мужу, его звонкам и парню, которого он подослал в кафе. Меня тошнило от нескончаемой борьбы, тревоги и неспособности вырваться из замкнутого круга.

Зак снова позвал меня из своей комнаты, и я бессильно уткнулась в кухонное полотенце, так и не взяв трубку.

Известие Эда выбило почву из-под ног, так что у меня не осталось ни сил, ни желания наряжать елку, и я принялась распутывать гирлянды и вдевать крючки в елочные шарики. Я позволила Заку навешать на елку столько огней, что из окна, наверное, казалось, что в доме пожар, а Хейли – разложить на каждой ветке ватные шарики, призванные изображать снег. Я не сказала ни слова, когда эти шарики осыпались на стол. Как только на ветку повесили последнего снеговика, я отправила детей чистить зубы и спать.

Зак и Хейли жили в одной комнате, пока три месяца назад сын не заявил, что сестра слишком много болтает и не дает ему уснуть. Им нужны были раздельные спальни, но этот дом – все, что я могла себе позволить. Я поцеловала Зака в лоб и подтянула одеяло повыше.

– Мам, почитай сказку.

– Не сегодня.

– Вчера вечером мы тоже легли спать без сказки.

– Мы сегодня допоздна наряжали елку. Я лучше завтра вам подольше почитаю.

Зак мне явно не поверил, и я его не винила. В его глазах я была не лучшей матерью. Я еще раз поцеловала его, прошла по коридору и отправилась к себе в спальню, чтобы как следует укрыть Хейли.

Она схватила меня за руку, не давая уйти.

– Мам, ложись спать.

– Не могу. Нужно помыть посуду.

– Ну посиди со мной, пока я не усну. – Она закрыла глаза. – Вот видишь, я уже засыпаю.

Я попыталась высвободить руку, однако Хейли, не открывая глаз, запищала: «Пожалуйста-пожалуйста», и я осталась. Я села на одеяло и провела рукой по лбу дочери. На кого она похожа? Точно не на Брэда, а от меня у нее только волосы. Прочие ее черты были мне незнакомы. Может, она похожа на моего отца? Я часто рассматривала себя в зеркало, гадая, есть ли у нас с ним что-то общее.

Я пробежалась пальцами по руке Хейли, и она улыбнулась, притворяясь спящей. Сколько ей будет, когда она впервые столкнется с жестокостью мира, как это было со мной, и утратит детскую чистоту? Это может произойти во время следующего ожесточенного противостояния с Брэдом или позже, когда другой ребенок станет дразнить ее из-за кривых зубов или из-за того, что она просто слабее. Сколько ей будет, когда она сама начнет строить свою жизнь, и будет ли она к этому готова? Мягкая улыбка исчезла, и Хейли слегка приоткрыла рот во сне. На прикроватной тумбочке лежали детские книжки и мои любимые романы. Я взяла в руки «Гордость и предубеждение» и открыла там, где остановилась в прошлый раз. За три месяца я всего три раза открывала эту книгу. Сердце колотилось в груди, когда я думала о требовании Эда, притязаниях бывшего мужа и наступающем Рождестве. Я спустила ноги с кровати, поцеловала Хейли в лоб, и мне вдруг захотелось быть такой, как она: доверять, несмотря на плохие вести, смеяться, допуская ошибки, радоваться даже в тяжелые времена и верить в силу добра, невзирая на опасности, которые встречаются на пути.

Я вернулась в кухню и оглядела беспорядок на столах, счета в корзинке, письмо Эда, пожелтевшие стены и белые шкафчики. Как же я устала от этих белых фасадов, за которыми скрывались пожелтевшие стены! Прямо как моя свадьба – пыль в глаза, даже вспомнить нечего! Мне остро не хватало ярких красок и окна, которое бы впустило свет.

Я открыла ящик комода, достала блокнот и ручку и, как в детстве, написала рождественское письмо Богу: «Господи, помоги мне». Я убрала письмо в конверт, положила под елку и пошла спать.

Маршалл ждал, пока на том конце снимут трубку.

– Дуайт, до годовщины осталось три недели. Можешь заказать те цветы, которые мне показывала твоя сотрудница?

– Какие ты выбрал?

– Те, с непроизносимым названием. И все прочие тоже. А еще пошли смешанный букет Джуди. Она, конечно, будет ворчать, что хотела шоколадку, но цветы полезнее.

Дуайт рассмеялся.

– Что написать на карточке?

– «Выздоравливай скорее, пока я его не прибил». Она поймет.

Было слышно, как Дуайт записывает послание.

– Подготовим к двадцать третьему декабря, – сообщил он.

Маршалл отключился, достал из стола ожерелье с бриллиантом и взвесил на пальцах. Говорили, что он избаловал Линду, но он считал, что все как раз наоборот. Маршалл скучал по ее голосу и снова набрал номер.

Глория разбирала почту.

– Поздравительная открытка от семьи Фуэнтес. Смотри, какое милое фото Луиса. – Она передала карточку Мириам.

– Когда он уже вырастет!

Глория убрала фотографию в конверт.

– Невероятно! Ты даже в Рождество не выбираешь выражения! – Она открыла следующий конверт и ахнула. – О, боже! – Глория быстро огляделась, положила открытку на стол и облокотилась на локти. – Кому это только в голову пришло?!

Мириам стащила открытку.

– Ну, я не сыщик, но сейчас разберемся. – Она начала читать: – «Дорогая Глория!» Ага, это ты. «Не могу выразить всю глубину нежных чувств, которые я испытываю к тебе. Ты невероятно красивая женщина, и я буду счастлив, если ты согласишься встретиться со мной». Подписи нет, так что варианта два: либо он из исправительного учреждения и вынужден скрывать свою личность, либо это тайный поклонник.