Репортер поклонился, и мы тоже, все, кто смотрел. Мы продали все онигири, весь рис и кусочки водорослей были съедены. Аки водила тонкими пальцами по корзинке, собирая порошок фурикаке и облизывая пальцы. Оставалось только смотреть.

Репортер рассказал о спутнике, как ресурсы собирали по всей Японии, как инженеры работали день и ночи, искали изобретательные решения для того, чего не хватало, использовали солнечные панели жителей, чтобы получить электричество. Они говорили о еде, что приносили местные, о проводах, о топливе, что собирали для ракеты. Мы тихо смотрели, но сердце колотилось у меня в груди. Пора миру стать прежним. Я гордилась, что мы были едины ради этого дела. Дэвид стоял рядом с нами. Я сомневалась, что он понимал термины техники на японском. Может, он не понимал, о какой жертве говорил репортер, как все мы работали вместе.

«Пять тысяч шелкопрядов, — подумала я. — Тысячи тысяч. Миллионы».

Репортер отошел, и камера повернулась к ракете.

— Вот оно, — запищала Аки, прыгая с ноги на ногу, словно осенний ветер. Казалось, я могла протянуть руку, найти теплую ладонь отца, нежные пальцы матери. Я сжала пальцы, но там был лишь холодный ветер.

Ракета стояла рядом с высокой черной башней скрещенных прутьев, словно корабль, готовый к запуску. Я не знала, в какой части был спутник, было сложно сказать. Инженеры стояли там, кланяясь, будто желая прыгать с ноги на ногу. Они снова говорили и поддерживали нас, от волнения было сложно терпеливо ждать.

И начался обратный отсчет.

Сердце билось у меня в горле. Все происходило слишком быстро. Я не была готова. Я ненавидела отсчеты. Возникало давление, ожидание чего-то в конце. Все менялось, время ускользало сквозь пальцы. Ощущался конец, вина, паника и ужас. Время летело перед глазами. Его нельзя было вернуть.

— Десять, — говорили они. — Девять.

Мир ощущался неровным, словно дрожал под моими ногами.

— Хачи… шичи…

Аки кричала с остальными, а я дрожала, нос заполнили дым и пепел. Я словно тонула.

— Року, го, ши! — четыре. Число смерти.

Я вспомнила слова дедушки, когда я спросила про пять тысяч шелкопрядов.

— Как ты заботишься обо всех мотыльках?

Он взлохматил мне волосы, как Дэвид делал с Аки.

— Пять тысяч мотыльков, — сказал он, его белые брови напоминали шелкопрядов. Он вздохнул.

— Сан.

— Их работа будет испорчена, Кохару. Все не так просто…

— Ни!

— О чем ты, дедушка? — он опустил голову, а потом ответил.

— Ичи!

— Мы их варим, — сказал он. — И они не рвут коконы и не портят шелк. Мы варим их заживо.

— Ноль!

Ракета ожила, яркая, горячая, гудящая, как пять тысяч кричащих голосов. Она понеслась вверх, словно кокон всплыл на поверхность, и червячки корчились и умирали, появившиеся крылья таяли, рассеивались в кипятке.

Толпа вопила, девочка с улицы плакала, вытирая глаза рукавом.

— Все не так плохо, Кохару. Несколькие выживут. Они рождаются слепыми, рты у них маленькие, и они не могут есть. Даже не могут летать после стольких лет плена. Они отложат яйца, умрут от голода. Короткая жизнь, лишь миг. Что для них хуже?

Не знаю, что я услышала раньше: взрыв ракеты или крики толпы. Осколки спутника летели по воздуху, как металлический фейерверк, сыпались на темную площадку запуска. Истерика вокруг меня была волной, крики и взрывы были едины.

«Кохару».

Нежное спокойствие матери, как свежий зимний снег.

Мне нужно отвести Аки домой.

Я схватила ее дрожащие плечи и повела к станции Токио, ее тело сотрясали рыдания, она тонула в слезах тысяч других, дрожащих в коконах. Шелк был грязным и рваным, во многих местах не хватало нитей под нежной плотью подбородка девушки. Он был сплетен из кроваво-красных надежд, мыслей, что завтра будет как сегодня и вчера. Он был сшит нитями отрицания.

Они бились на платформах, выли, махали кулаками, падали друг на друга, как карты. Океан мира пропал, никто не придет за нами. Аки плакала от страха, но я била почти выросшими тающими крыльями. Я толкнула ее в вагон, двери закрылись, и нас унесло от хаоса и криков, что проникали в разбитые окна.

Улицы в Камакуре были темными и тихими. Мы шагали как бледные призраки в ночи. Корзинка была легкой. Кости матери весили меньше перьев, Аки потеряла сумку в хаосе. Мы наполнили корзинку водой у источника. Старушка там стирала в воде. Ткань скользила в холодной воде и пузырях. Завтра мы с Аки пойдем на рисовые поля, будем искать среди грязи забытые зерна. Мы разложим деньги на котатсу, поищем на рыбном рынке того, кто еще продавал водоросли. Мы порвем коконы, наши крылья задрожат, и мы откроем рты. Мы будем бороться хоть миг, а потом осенний ветер унесет нас, как бумажные цветы, и на наши носы упадет снег.

Ангела Юрико Смит «Ванильный рис»

Мейко смотрела на варианты в киоске перед ней, ее палец завис над «Кавказский» и коснулся. Несколько вариантов было на экране. Ладонь прижималась к ее округлому животу. Другой рукой она выбрала «Голубые глаза» и «Светлые волосы». Она коснулась своих густых прямых волос. Они были такими темными, что отливали синевой на солнце. Ей это не нравилось. Ее дочь не будет азиаткой. Она выбрала в меню «Вьющиеся». Когда она закончила выбирать, она провела украденной кредиткой. На экране всплыло предупреждение.

Чип-атрибут постоянный, если его убрать, возникнут нарушения ДНК. Пожалуйста, используйте чип осторожно. Чип-атрибут — безопасный и эффективный способ повлиять на ДНК для желаемых физических эффектов, но он только для внешности. Незаконно улучшать чип, чтобы менять разум или прочие нефизические атрибуты. Когда чип внедрен, его лучше оставить там на всю жизнь, иначе ДНК будет нестабильна. Чтобы принять эти риски, нажмите и подпишитесь.

Она прикусила губу, зная, как выглядит повреждение ДНК. Через две двери от ее дома был мужчина без носа. Его плоть отпадала склизкими кусками. Когда это прекратилось, его кожа стала как резина, и он прятался в своей квартире и заказывал еду туда неделями. Порой, проходя мимо, она думала, что слышит его всхлипы.

Этого не произойдет с ее дочерью. Она не будет улучшать чип ради ума, она подозревала, что в этом была проблема соседа. Она не была генетиком. Физических атрибутов хватит. Мейко скрывалась среди соседей, но ее дочь будет выделяться, как ангел света, такой яркий, что озарит даже мрачное существование Мейко. Ее дочь получит себе богатого доброго мужа. Ее дочь будет принцессой из мультфильмов.

Мейко ненавидела свое детство. Мультфильмы спасали от отца, что кричал, а не говорил. Его лицо было всегда красным под редеющими рыжими волосами. Ее мать была бесцветной тенью, жалась, едва существовала, — покупка в интернете, которую отец пытался вернуть. Мейко уже выросла тогда в животе матери, и ее мать нельзя было вернуть. Из-за Мейко ее мать была дефективной.

Она выбиралась в лобби смотреть мультики, и посетители давали ей посидеть за стойкой и посмотреть. Порой отец звал ее и спрашивал, покинула ли она здание, и клиенты всегда говорили ему «нет», стараясь не смотреть на нее, когда врали. Они едва смотрели на нее, но давали ей прятаться и смотреть мультики по их телевизору.

Она не видела азиатских принцесс. По телевизору все принцессы были с яркими кудрями и бледной кожей. Ее волосы были просто черными, висели прямо, словно притяжение пыталось забрать ее к земле. У них были большие глаза, круглые и обычно голубые. Ни у кого не было щурящихся темных глазок, как у нее.

— Так видно дефективный товар, — всегда говорил ее отец, — по узким глазам, — но это было в прошлом, она оставила все это позади. Ее палец завис над иконкой «Принять», она нажала и подписала свое имя.

Киоск издал дружелюбный звон, сообщая, что оплата была принята, на экране появилась картинка ее чипа. Маленькие нарисованные роботы делали чип старыми пилами и молотками.