У меня было время немного подумать перед тем, как я решительно и бесповоротно сказала этому человеку «нет».

— Анастасия Дмитриевна, вы же все понимаете, — вкрадчиво пел адвокат, а я смотрела и морщилась: не люблю эту братию. Забудьте про сериалы, где лощеные джентльмены в бешено дорогих шмотках уверенно разбивают противную сторону в пух и прах, потому что их подзащитный, конечно же, невиновен, и вообще все против него, а зря. Адвокат — это просто подсчет просчетов оперативно-следственной группы. Улику положили не в тот пакет, понятой спал или пришел позже, или не пришел, у подозреваемого на скуле оказался синяк...

Или вот как сейчас: давление на судью. Которое для обывателя и не давление вовсе, так, тщетная, но необходимая попытка пробудить у бессовестной жестокосердной старухи остатки эмпатии.

— Он пожилой человек, здоровье, срывы. Заключение окажется для него фатальным.

Следствие, которое так легко подвести под доследование, не люблю, кстати, тоже. Коллег, которые работают спустя рукава. Дело надо делать отлично или не делать его вообще. Адвокаты, надо отдать им должное, работают нередко намного лучше. гонорары у них другие. Но только не в этом процессе: здесь был общественный резонанс, и головы могли послетать легче легкого. Здесь адвокат осторожничал и заявлений в прессу не делал.

— Он и так убит и раздавлен. Но сделанного не вернуть, вы же меня понимаете?

Все головы, начиная с моей, послетали бы, если бы я дрогнула в фальшивом сочувствии.

— Подумайте, стоит ли ломать и без того сломанную жизнь?

Я хмыкнула. Любят у нас сопереживать тем, у кого ни ума, ни совести. Что еще худобедно простительно малообразованному человеку, строчащему комментарии под статьями на новостном сайте.

Адвокат меня искренне разозлил.

— Он знаменитость мирового уровня, — и адвокат слегка наклонил голову, выдавая последний аргумент.

У меня было время подумать, но я не стала. Возможно, напрасно.

— Убирайтесь отсюда вон, — отчеканила я, развернулась и пошла на парковку. Мрачный вечер, осень, уже темно, и только чей -то кот перепутал времена года и протяжно орал, требуя ласки. Расстегнутые полы пальто путались, на лицо мелкой изморосью падал дождь.

Знаменитость — и внимание прессы приковано к процессу, как ни крути. Я была сама с собой откровенна: никакой знаменитости я не стану смягчать приговор потому, что у него здоровье от пьянства уже никакое и он «деятельно раскаялся». Еще бы не деятельно, оперная звезда, но, правда, мало кто ему во всей стране верил, несмотря на весь отпущенный артистизм. Пропил не только совесть, но и талант. Нет, не жаль, как говорил небезызвестный Жеглов: «Вор должен сидеть в тюрьме». Если не вор, а убийца — тем более должен.

Потому что никакой звезде — хоть какого масштаба — не позволено устраивать то, что устроил он, и размахивать огнестрельным оружием в состоянии алкогольного опьянения. Все это кончилось смертью двух ни в чем не повинных людей и ранением еще троих. Страна негодовала, и я была на их стороне. Граждане хотят чувствовать себя в безопасности — наша задача дать эти гарантии. «Я здесь закон», — говорила я себе, входя каждый раз в зал заседаний, и ни одно мое решение с самого начала моей карьеры — а это как судьи уже двадцать семь лет — не было пересмотрено. Никогда. И рука моя на томике уголовного кодекса была как безмолвная клятва.

У меня было время подумать, и у той стороны оно тоже имелось. Хотя бы та пара минут, пока я подходила к своей машине. Пустой практически паркинг, совсем новый дом, и даже гараж закрытый еще не сдан, но я устала жить в том районе, где прожила всю свою долгую жизнь. Когда -то — уютные пятиэтажки, и в мае прямо в окна захлебывались восторженными песнями соловьи, и в ветках лип терялся одуряющий запах, и смеялись дети, и слышен был каждое утро школьный звонок. И последние двадцать лет — стройка, огромные небоскребы — «Корускант», называл их мой внук, и правда, похоже, — новая трасса городского значения, шум, гам, мосты, эстакады, и липы спилили в угоду раскаленному асфальту, и соловьев я не слышала больше весной, и окна открыть было невозможно ни днем, ни самой спокойной ночью. Я плюнула, продала еще родительскую уютную «трешку» и купила квартиру здесь. Дочь помпезно называла это сложным английским словом, а я, посидев немножечко в «Гугле», обнаружила, что это просто жилой район. Новый, уютный, тихий, и пусть я слышала, как взлетают и садятся в аэропорту самолеты, они мне не мешали, наоборот, в их полете было какое-то ожидание чуда.

Но сдали в эксплуатацию пока только часть домов, стройка еще длилась, и в окнах горел свет лишь там, где обосновались самые нетерпеливые. В основном, конечно, семьи и молодежь, вылетевшая из гнезда, или такие вот... старики, как я, усмехнулась я, ненароком вспомнив, что мне уже стукнуло шестьдесят пять и скоро пора мне будет на пенсию. Не потому, что я не справляюсь, потому что, возможно, мне намекнут. Еще пять лет у меня есть в запасе, но. как это мало, когда тебе шестьдесят пять. И все равно кажется, что вся жизнь еще впереди и столько важного еще не случилось.

Брелок пискнул, я открыла дверь и нырнула в пахнущее кожей нутро, бросила на соседнее сиденье сумочку, пристегнулась, завела двигатель. Этот оперный певец не моложе меня, и на это мне тоже уже намекали. «Представьте себя на его месте» — нет, господа, судьям свойственно сострадание, но оно направлено все же на жертв. Случаи, подобные провокациям и прочим «невиноватикам» — еще одно слово внука, мне нравится молодежный сленг — оставьте это все создателям сериалов. У них же сказка — может быть, потому я и смотреть ее не могу. Потому что знаю, как бывает на самом деле. Справедливее, лучше и правильнее.

«Не совершайте ошибку», — попросили меня, и я не обратила на это внимания. Должна была обратить и предупредить, разумеется, о давлении, но сколько раз я за свою карьеру об этом слышала? Обычно люди считают, что раз я женщина, натура у меня эмпатичная. Забывают, что начинала я следователем прокуратуры и видела то, что не видит обычный «сострадающий» человек. То, что лучше было оставлять за порогом квартиры и никогда не нести в обычную, спокойную, мирную жизнь.

Но почему-то сейчас мне показалось, что это было не давление, а угроза.

— Ты так себе сама давление заработаешь, баба Настя, — шутливо укорила я саму себя, включила ближний свет, переключила коробку в режим «драйв» и нажала на педаль газа.

И я поняла, что света стало поразительно много. Так, как его просто не должно было быть.

Может быть, это луна вывалилась из-за туч или самолет зашел на посадку, и это его прожектор меня ослепил?

И грохот, который я еще различила, это двигатели? А легкость — это просто полет?..

В этом было что-то тревожное и освобождающее одновременно. Я не стала паниковать: мне не больно, никто не погиб, машина не повреждена... сейчас все кончится, просто какой-то сбой. Я сижу и все равно ничего не могу сделать.

— Сечь! Сечь!

Я помотала головой. Крики были похожи на обрывки каких -то мыслей. Подростки? Снова выиграли какой-то матч?

У нас вроде бы нет подростков.

— Сечь! Сечь!

Свет рассеивался, мне было. странно. Дышалось легко, и воздух пах и даже по консистенции. — плотности? — был удивительно непривычным, и в то же время грудь стискивало то, что не было похоже на мою термомайку и тонкий свитер поверх нее. Мне шестьдесят пять, а я все хожу как девочка, сзади как пионерка, спереди. тоже еще ничего.

— Сечь!

— За ущерб, причиненный купцу торговой гильдии господину Ардену, упомянутый камень, стоящий на перекрестке дорог, постановлением королевского суда следует выкопать, подвергнуть двадцати ударам плетьми, а после утопить! Во имя Вландерена! Во имя короля!

— Во имя короля!..