Громкий хлопок остатков не сгоревшего топлива в выхлопной трубе «жигулей», стоявших под окном комнаты, где лежал Максим, вырвал его из полусна. Открыв глаза, Максим обнаружил, что лежит на деревянной кровати в небольшой комнате. Окна были задернуты, кроме крайнего, занавески на котором были раздвинуты, и в образовавшийся промежуток были хорошо видны «жигули» и суетящийся вокруг них мужичок. Максим огляделся. С деревянного потолка свисал матерчатый абажур с единственной лампочкой. Она тускло мигала и, в конце концов, с неприятным жужжанием потускнела и погасла. Комната погрузилась в полумрак. На стене в углу – иконы, под ними – слабо горящая лампадка. По бревенчатым стенам ползли зловещие тени, отдаленно напоминающие древних воинов.

Максим с трудом привстал на кровати, на бледном лице выступили капли пота. С усилием сел, спустив ноги на пол, вгляделся в иконы. Увидел рядом на тумбочке кружку с водой, жадно выпил. В голове прояснилось, он смог встать. На стуле в ногах кровати обнаружил аккуратно сложенную постиранную одежду. Вывернул карманы – пусто. Медленно оделся, вещи показались чуть великоватыми, штаны пришлось поддерживать руками. На вешалке у двери одиноко висела на плечиках ряса. Максим остановился, провел по ней рукой, подошел к окну.

Через оконное стекло был виден двор, где невысокий мужичок в потертой кожаной куртке возился возле серых «жигулей». Раздался второй хлопок, из выхлопной трубы поднялся дымок, машина никак не хотела заводиться. Мужичок в сердцах стукнул рукой по рулю:

– Да чтоб тебя разорвало!

Взгляд Максима скользнул по бревенчатым сводам: на стене висела акварель, где было изображено большое ромашковое поле в обрамлении деревьев.

Он, все еще не понимая, где находится, слегка пошатываясь, вышел из комнаты, заглянул в соседние. В доме никого не оказалось. На выходе вместе с другой обувью стояли его кроссовки. Максим, обувшись, вышел на улицу. Буквально в двух шагах увидел церковь, откуда еле слышно доносилось пение хора. Он направился по дороге от церкви в сторону детского сада, увидел, как от калитки отходит какой-то длинный, худой парень с давно нестриженными и неухоженными волосами. В руке парень держал бутылку с вином, она блестела на солнце. Парень поднял глаза, расплылся в улыбке:

– О, Макс! Ну и видон у тебя! Где таким прикидом разжился?

Максим, силясь вспомнить неожиданного собеседника, с напряжением посмотрел на незнакомца.

Шило – а это был именно он – решил ускорить события, подбросил и поймал бутылку:

– Чего тормозишь?! Пойдем, подлечимся…

Выплюнув набежавшую слюну, Максим поморщился, как от зубной боли:

– Ну…

От церкви, раздался женский голос:

– Максим! Мак-сим!

Он обернулся и увидел девушку, которая махала ему рукой. Непонимающе завертел головой, обернулся к Шило. Тот пожал плечами:

– Я смотрю, ты уже с дочкой священника знаком. Ну, ты хват! Она не с каждым разговаривает. Подфартило!

А девушка уже подходила к ним, улыбаясь:

– Максим, а ты молодец. Крепкий. Столько времени пробыл без сознания, а уже ходишь!

Шило моментально спрятал руки за спину:

– Привет, Ксения! – и, повернувшись к Максиму, попрощался: – Ладно, я пошел! Винт заждался.

Ксения сердито посмотрела ему вслед, потом, радостно сверкая глазами, сказала Максиму:

– Идем же! Служба давно началась.

– Откуда Вы меня знаете? – подозрительно спросил Максим.

– Я Ксения, дочь священника отца Николая. Три недели назад вам стало плохо на улице. В больницу мы вас отправить не смогли, телефон не работал. А машина сломалась. Вот и оставили у себя.

Максим молчал, нахмурившись, перебирал руками пуговицы, поправлял рубашку, теребил штанину. Наконец спросил:

– Где моя одежда?

Ксения успокаивающе махнула рукой:

– Не волнуйтесь, с ней все в порядке. Она дома. Пойдемте в церковь. Там служба заканчивается. Причащать будут.

На церковном дворе несколько каменщиков, стоя на лесах, пристраивали новый придел. Перекрестившись, Максим с Ксенией зашли вовнутрь. Там было много народа, шла служба. Алтарники со свечами и священник с чашей вышли на великий вход. Хор проникновенно пел «Херувимскую песнь»:

– …всякое ныне житейское отложим попечение. Яко да Царя всех под'имем ангельскими невидимо дориносима чини. Аллилуиа.

Максим молча стоял рядом с Ксенией, крестился. Смотрел на чашу, на священника. Ксения прошептала:

– Стой здесь, я причащусь и приду!

Она отошла поближе к священнику, а Максим потерянно озирался, глаза бегали по лицам прихожан. Он дотронулся до плеча крестящейся старушки:

– А это кто? – и указал на священника.

Старушка недружелюбно оглядела незнакомого странного парня. Но, увидев его выражение лица, вдруг смягчилась и взяла за руку:

– Это Отец Николай. Наш настоятель! Ты, милок, подойди к нему после службы. Он обязательно поможет! – и жалостливо вздохнула, продолжая неистово креститься.

Максим взглянул на священника, ушам стало больно от гула громкого голоса, в котором невозможно разобрать слова. Парень поморщился, слегка тряся головой. Кругом – безликие, одинаково серые, нечеткие образы. Максим непонимающе искал взглядом Ксению, не в силах сосредоточиться на чужих лицах.

Литургия подходила к концу, прихожан по очереди причащал отец Николай. Максим машинально двинулся за очередью, последним подошел к батюшке. Тот внимательно оглядел парня:

– Вам необходимо исповедаться.

Максим молча, бездумно смотрел на отца Николая, на отступивших прихожан. Старушка утвердительно кивнула ему, Ксения смотрела подбадривающе. Максим сделал неопределенное движение головой, выдавил из себя нечленораздельное:

– М-м-м…

Отец Николай развернулся, прошел через открытые царские врата, поставил чашу на престол. Вернулся к Максиму, подвел его к аналою с Крестом и Евангелием. Максим сосредоточенно смотрел на крест, и его взгляд медленно прояснялся. Отец Николай, выждав паузу, мягко спросил:

– Когда вы последний раз причащались?

– Года два назад.

– В чем бы вы хотели покаяться?

Максим тяжело сглотнул, заговорил, с трудом роняя слова:

– У меня девушка… мы с ней поссорились… и… она… она… вот… – Отрывки фраз с трудом складывались в связный текст, он кусал губы: – Ее больше нет. Она так решила…

Максим исповедовался, отец Николай внимательно слушал. Потом накрыл Максиму голову епитрахилью, стал читать разрешительную молитву:

– …Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо Максимилиана, и аз недостойный иерей Его властию мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь. – Снял епитрахиль и напутствовал: – Смерть человека похожа на самого человека. То есть, какова его жизнь, такова бывает и его смерть. Твоя девушка совершила смертный грех. Ей нет спасения. Максим, сердце твое полно тяжелого уныния. Берегись: это опасная болезнь души! Она может вовсе умертвить душу. Исповедью ты проветрил и очистил дом своей души. Пусти в него свежий и здоровый воздух от Духа Божия. Чаще ходи в храм и причащайся! Придет время, и Господь все расставит по местам.

Максим перекрестился, поцеловал лежащие на аналое Крест и Евангелие. Взял благословение у отца Николая, который, немного помолчав, произнес:

– Подожди меня у храма…

Выйдя из церкви, Максим словно прозрел, увидел ряд столбов с заиндевевшими проводами, тянущийся от села до церкви, надгробия кладбища, огороженного забором. Кое-где лежал первый снег. Вздохнул, кутаясь в куртку, зябко повел плечами.

Отец Николай

Из храма вышел отец Николай, остановился с подошедшими к нему двумя женщинами и пожилым мужчиной, благословил их. Они поблагодарили, крестясь, вновь двинулись в путь. Отец Николай осмотрелся, радостно закивал, заметив Максима. Подозвал к себе, попросил: