И хотя Дженкинс подробно ответил Бордуэллу[31], он не добавил ничего нового, о чем написал о «Матрице» в «Конвергентной культуре». Там же он, предугадывая полемику, цитировал кинокритиков, которые использовали тот же самый аргумент: достаточно увидеть оригинальный текст, чтобы понять сюжет и оценить историю в целом. Дженкинс же настаивал, что «Матрица» не только глубока сама по себе, но и должна быть изучена всесторонне. Потому что ее смысл не просто заложен авторами, а приобретается/разрастается в процессе культуры соучастия. Предположим, что мы, зрители трилогии, не знали, что 26 мая 2005 года наставник Нео Морфеус был убит в игре «The Matrix Online», но что с того? Теперь, имея в виду этот факт, стало ли наше понимание продукта глубже, будет ли мир прежним после этого? Для Дженкинса – определенно да. Однако для Бордуэлла – вряд ли. С его точки зрения, «иммерсивные» вспомогательные продукты предназначаются не столько для завершения или усложнения фильмов, сколько для привлечения поклонников в маркетинг. Это всего лишь капиталистическая синергия, повышающая лояльность к бренду, как утверждает Бордуэлл. Конечно, вы можете принять сторону Дженкинса в этом споре, но все же должны и знать о том, что есть альтернативное мнение.

Подводя итоги в обсуждении прогнозов и концепции Дженкинса, мы можем сказать, что многое (практически все), как было показано, из того, что он говорил, не состоялось. В частности, несмотря на то что он неоднократно защищал меньшинства и особенно женские фанатские сообщества, они так и не были приняты к соучастию. Так, исследовательница Сьюзанн Скотт, обращаясь к конвергентной культуре, утверждает, что многое в большинстве рассуждений Дженкинса остается невысказанным. Это то, насколько глубоко внедрены в культуру гендерные концепции поведения фанаток. Каким бы ни было экономически мотивированным или даже благонамеренным восприятие фанатской культуры медиаиндустрией, то, что возникло в результате конвергентной культуры, это гендерная политика участия, предназначенная лишь для того, чтобы отдавать предпочтение фанатам-мужчинам и предпочитать их участие женщинам[32].

Одним словом, теперь читателю должно быть окончательно понятно, почему Дженкинса критикуют. Но как заметил Джон Кин: «Кажется, что настоящее отягощено радикальной неопределенностью, не позволяющей предугадать будущие тренды»[33]. И потому нужно быть достаточно смелым, практически бесстрашным, чтобы предлагать какие-то гипотезы. И пусть они в итоге не оправдываются, но их обсуждают. Так что концепции Дженкинса дают богатую пищу для размышлений.

В своей первой книге «Текстовые браконьеры» Дженкинс, когда он еще читал и ссылался на социальных теоретиков, обсуждая «утопическое сообщество фанатов», обращается к таким авторам, как Ричард Дайер и Фредрик Джеймисон. И хотя последний не уставал изобличать капитализм, он также видел в массовой культуре определенный утопический потенциал: «Фанатская культура обнаруживает, что утопическое измерение в популярной культуре – это место для создания альтернативной культуры»[34]. Ссылаясь на Дайера и Джеймисона, Дженкинс еще в начале 1990-х начертил свою утопию фанатского сообщества, от которой так и не отказался. Уже в 2006 году, обращаясь за концептуальной поддержкой к Пьеру Леви, проговорил, что теперь он мыслит конвергентную культуру как «реализуемую утопию». Что ж, он все еще остается утопистом и предлагает свои прогнозы, которые не сбываются, и методологию, которая не работает. Реализуемая утопия так и не реализуется, а надежды Дженкинса не оправдываются. Но он продолжает мечтать. Настоящий фан конвергенции. А если точнее – акафан. На оригинальной обложке книги «Конвергентная культура» нескромно написано: «Генри Дженкинс – Маклюэн XXI столетия» (Ричард Рейнгольд). С одной стороны, это честь – быть новым Маклюэном. С другой – это довольно обидно, потому что это всего лишь «кто-то второй» для нашего века. Давайте же будем считать, что Дженкинс – это Дженкинс XXI века, один из немногих «сетевых утопистов» и последовательных кибероптимистов (хотя сам он так не считает), которых с каждым днем становится все меньше.

Александр Павлов,

доцент Школы философии

Национального исследовательского университета

«Высшая школа экономики»,

руководитель сектора

социальной философии, ведущий научный

сотрудник Института философии РАН

Имя американского философа, культуролога и медиаисследователя Генри Дженкинса в нашей стране известно немногим; ни одна из пятнадцати его книг (некоторые из них получили в Соединенных Штатах статус бестселлеров) до сих пор не издавалась на русском языке. Между тем идеи Дженкинса уже давно используются в отечественной академической среде представителями самых разных специальностей: философами, культурологами, социологами, журналистами, маркетологами, исследователями новых медиа и теоретиками современного искусства. В России Дженкинса знают, прежде всего, как автора концепции конвергентной культуры, представленной в одной из его ключевых работ: «Конвергентная культура: столкновение старых и новых медиа» (2006). Эта книга стала плодом семилетней работы центра Сравнительных медиаисследований при Массачусетском технологическом институте, который профессор Дженкинс возглавлял с 1999 года.

«Конвергентная культура…» – одна из самых цитируемых работ Дженкинса и одно из важнейших исследований в области медиакультуры, опубликованных в середине нулевых. Русский перевод этой работы выходит спустя 13 лет после ее издания; за эти годы описываемые в ней реалии претерпели значительные изменения: эволюционировали коммуникационные технологии, изменились технические средства доставки, появились новые социальные практики, связанные с производством, потреблением и обменом информацией. Например, пользователю современных социальных сетей покажутся анахронизмом электронные доски объявлений, с помощью которых участники сообщества «спойлеров» реалити-шоу «Последний герой» обмениваются результатами своих расследований. Невольную усмешку могут вызвать и рассуждения Дженкинса о перспективах использования мобильных телефонов для распространения видеоконтента: в момент написания книги еще не были известны ни протоколы широкополосной мобильной связи 3G и 4G, ни онлайн-кинотеатры, предоставляющие доступ к потоковым версиям фильмов в высоком разрешении, ни мобильные устройства, позволяющие эти фильмы смотреть. Выбор пятого поколения iPod в качестве символа конвергентной культуры и вовсе может вызвать крайнее недоумение современных гаджет-гиков.

Все эти «анахронизмы» смущают придирчивого читателя, для которого главным достоинством книги является ее актуальность. Таковы неизбежные издержки современных медиаисследований: стремительное развитие технологий навязывает исследователям поистине бешеный темп. То, что казалось новым и перспективным еще 10 лет назад, сегодня может оказаться тупиковой ветвью развития (как это случилось с тем же iPod, вытесненным с рынка компактными и многофункциональными смартфонами уже через несколько лет после публикации «Конвергентной культуры»).

Но книга Дженкинса ценна отнюдь не обилием затронутых в ней тем и наличием конкретных примеров из различных областей медиаиндустрии, а тем теоретическим каркасом, на который опирается все это многообразие. В этой работе Дженкинс оперирует крайне значимыми для современной медиатеории понятиями, такими как «трансмедийный сторителлинг», «культура соучастия», «сообщество знания», «экспертная парадигма», «родственные пространства» и пр. Соотношение между теоретической частью работы Дженкинса и сопровождающими ее примерами можно уподобить соотношению между медиа и сопутствующими протоколами, под которыми Лиза Гительман понимает комплексы экономических, правовых, социальных и культурных практик, присущих той или иной эпохе. В то время как протоколы постоянно эволюционируют, сменяя друг друга в ходе развития культуры, медиа сохраняют присущую им коммуникативную логику. Та же закономерность справедлива и в отношении значимых теоретических конструкций: задавая концептуальные рамки рассмотрения быстро меняющейся техносферы, они сохраняют свой эвристический потенциал независимо от конкретных форм технологического окружения.