Уилл кивнул.

Карлос догнал его, чуть повернул к себе за плечо:

— Мне очень жаль, Уилл.

— Почему?

Но ответа Грэм не дождался. Совершенно непредсказуемо дверь оказалась прямо перед его лицом, растворилась вовнутрь, и Уилл почувствовал, как Карлос впихнул его в открывшуюся комнату. Дверь за Грэмом захлопнулась. И он принялся умирать. В разных контекстах и весьма разнообразно. При содействии знакомых, просто преступников и Лектера. Временами смерть повторялась несколько раз, и Грэм понимал, что застревал в одной и той же проекции. Временами же ему удавалось избежать одной, чтобы наткнуться на следующую.

В мастерской Тобиаса Баджа он умер единожды, задушенный струнами для пианино. Дважды его пристрелил Абель Гидеон из его же собственного оружия. Один раз попал под колёса внедорожника, снёсшего его на тёмной трассе, когда Уилл Грэм, не проснувшись, бродил ночью в окрестностях дома. Несколько смертей от запущенного течения болезни воспаления коры головного мозга слились в бесконечную одну, пока Уилл, прилагая почти физические усилия, не выбрался из этих тупиковых проекций, прижавшись к стене. Стена оказалась стеною кухни Ганнибала Лектера, в которой тот, перебирая в ярости, убил его один раз. Но ещё четырежды просто покалечил, после чего дважды Грэм скончался на операционном столе, но дважды выжил. Чтобы следом сломать себе шею, будучи сброшенным с идущего на полном ходу поезда на рельсы. А чуть раньше Чио же прикончила его из охотничьей винтовки. Потом трижды от потери крови при трепанации. Один раз вместе с Лектером был съеден в свинарниках Мейсона Вёрджера. Один раз его застрелил Долархайд в собственном гостиничном номере. И бесконечность падений со скалистого обрыва. Хотя эти смерти кардинально отличались от предыдущих. Потому что в этих смертях он умирал счастливым. Вместе с Лектером. Захлебнувшись холодной солью. Или чуть раньше от ударов с высоты о камни.

Шквал смертельной боли, обрушивающийся на Уилла Грэма без перерыва, вымотал его настолько, что крики представлялись недопустимой роскошью. Каждые ранение и травма оставляли сенситивный след на теле и в сознании. Но — в этот раз — без физической составляющей.

И, как это обычно и проявляется, физическая боль была не сравнима с тем прозрением, которое обрушилось на Уилла не хуже ледяных атлантических волн. Весь опыт его принятия, отторжения, взаимодействия, вражды, ненависти, страха и любви по отношению к Ганнибалу Лектеру хлынул в сознание. Хлынул вместе с пониманием того, что все эти бесконечные насильственные концовки его воплощений могли бы никогда не происходить, если бы не стремление всё того же Ганнибала выволочь хотя бы одну проекцию развития событий в тот вариант, где они оба остаются живы. Не просто живы, а вместе и счастливы. Раз за разом Лектеру удавалось продлевать Уиллу жизнь, но оба тонули в холодном океане, падая вниз. Своим невероятным эгоистичным упорством тёмный мейстер многократно обрекал Грэма на смерти. И, осознав это, Уилл единственный раз за весь кошмарный трип заорал, в ярости изогнувшись всем телом.

Когда Грэм вынырнул из-под боли и из-под прозрения, то чуть не захлебнулся под чувствами. Сил у него уже не оставалось, поэтому он просто заплакал. Он подумал, что если бы вот прямо сейчас Ганнибал оказался перед ним, Уилл бы жизнь положил, но попытался бы его прирезать. Как оказывалось, ему это нравилось. Убивать. Но он подумал и о том, что попытка бы не завершилась успехом. Грэм теперь окончательно вспомнил свои чувства к Лектеру, которые задвинули боль от ударов о камни, сделав последние смерти едва ли не самым счастливым событием в его жизнях во всех проекциях. Стоя на кромке просвистываемого ветром обрыва, в стороне от раскинувшегося Дракона, которого он и Ганнибал прикончили вдвоём, и вцепившись в Лектера нерасторжимой хваткой — Уилл Грэм был счастлив. Безоговорочно, бесповоротно, потому что в руках его была любовь его жизни. Несмотря ни на что и смотря на всё, что было связано с Ганнибалом Лектером, тот был и оставался любовью его жизни. А сам Грэм был для Лектера точно тем же. И именно поэтому тот не оставлял попыток разбудить Уилла.

— Сука, удалось, — нервно и сквозь слёзы прошептал Уилл.

— Ещё не всё.

Грэм подскочил на месте, шарахнувшись к стене.

Дон Хуан, сидя перед ним на корточках, укоризненно покачал головою.

— Со страшным всё. Теперь кое-что получше, — сказал яки. И, сев рядом с Уиллом, попросил: — Смотри.

Уилл увидел себя. Не то чтобы, но очень похожую на самого себя женщину, лежащую на кушетке. Лектер в хирургическом костюме, спустив медицинскую маску под подбородок, стоял у окна, держа в руках ребёнка. Мальчика. Держал, прижимаясь к маленькому лицу губами и едва раскачивая в руках.

Грэм, было, неприятно дёрнулся от жгучей ревности, заподозрив перед собою Беделию Дю Морье. Но почти тут же ударом под дых его озарило, что в больничной койке с капельницей лежит не абы кто, а он сам.

— Хорошая проекция, — спокойно сказал Дон Хуан. — Самая изумительная. Ты здесь сам себя превзошёл. Очень милая мордашка.

Уилл пялился на себя, разглядывая и убеждаясь почти в стопроцентном сходстве. Разумеется, ни о какой небрежной щетине речи и не шло. Вильгельмина Грэм была безупречно белокожей, и бесконечные тёмные локоны слабо контролируемой массой виноградных плетей вились вкруг её головы, плечей и локтей.

«Он похож на тебя, Ann», — сказала она, умиротворённо глядя на Лектера и ребёнка.

Тот обернулся к ней всем телом, не отрывая губ от лица сына.

«Как ты его назовёшь?» — спросила Винни.

«Кейн», — ответил Ганнибал.

Винни согласно кивнула и протянула руки.

«Мне пора на обход. Потом ещё две операции», — сказал Лектер.

Винни снова кивнула.

И Грэм вместе с нею. Уилл вспомнил, что в этой проекции Лектер был общим хирургом, он сам проводил операцию с кесаревым сечением, помогая Кейну родиться. И ещё Уилл знал, что здесь не произошло смерти. Здесь он был жив. Винни была жива. И Кейн был жив. Грэм обернулся к молчащему рядом Дону Хуану.

— Да, — кивнул тот, — пока что здесь все живы.

— Лектер знает?

— Ещё бы. Он запрятал вас так глубоко, что ни один мейстер не разнюхает. Ну, разве что… Теперь уже не важно, — Дон Хуан занимался трубкой, разжигая табак от спички.

— Как запрятал? — спросил Уилл, отмечая, что трубка Дона Хуана тоже обладала частичной живой душой. Хотя удивляться было нечему.

— Как запрятал? — переспросил Дон Хуан. И довольно долго, раскуриваясь, обегал Грэма глазами. И то, что они продолжали оставаться человеческими, радовало Уилла до воодушевления.

— Он изолировал проекцию за барьером. Из человеческих останков. Изменение формы при достижении максимальной требуемой функциональности.

— Из человеческих останков?

— Ага. Кожа, мышечная и соединительные ткани, волосы, кости… То, что он не считает возможным использовать в пищу. А вот сработать из подобного отзеркаливающий полог, маскирующий вибрации проекции — вполне допустимо, — пояснил Дон Хуан.

— Я что-то не удивлён, — устало сказал Уилл.

— Много людей, — удовлетворённо затянулся Дон Хуан.

Уилл сглотнул. Знать, что Лектер ценой десятков человеческих жизней добился сохранности его и Кейна в скрытой от внимания гильдии проекции… Знать и не испытывать ни малейшего чувства негодования… Вот что было приятным облегчением.

— Вы тоже тёмный мейстер, — сказал Грэм.

— Да, — кивнул Матус.

Уилл с минуту молчал, рассматривая руки. И вдруг встрепенулся.

— Сколько… Как давно у меня ребёнок в той проекции?

— Не прыгай, — улыбнулся Дон Хуан, — течение времени там искривлено по спирали. Движется гораздо медленнее, чем в этой. К тому же Лектер умеет заходить в любой нужный ему момент. Попроси, и он принесёт тебе сына хоть из родильной палаты.

Грэм смотрел на Дона Хуана, едва дыша от подступающей к горлу белой сияющей радости.

— Да-да, — подтвердил яки, — принесёт. Но тебе стоит кое о чём помнить.