— Своё?

— Да.

— Но у тебя… У тебя же нет детей, — Грэм слишком жестоко наколол картофелину на вилку.

— Так и есть. Поэтому оно должно появиться. В ближайшее время. Как кандидатура в матери…

— Мейстер Беделия Дю Морье, — закончил Уилл.

— Да. Она сильный мейстер. Наш общий ребёнок будет приемлемой заменой меня.

— Ганнибал, ты не согласен поступиться своим комфортом до такой степени, что тебе проще обречь своего ребёнка на то, чего он, вполне вероятно, сам никогда бы не выбрал?

— Да.

Грэм почувствовал, как стали едва вибрировать мышцы пресса и диафрагмы. Реакция на несправедливость с его точки зрения.

— Это неправильно.

Лектер равнодушно осматривал его.

— Повторю снова. Ты и жизнь с тобою для меня не в пример важнее, нежели то, чего ещё нет.

— Но ребёнок родится. И он будет.

— Я редко говорю такое, но сейчас необходимо. В данном случае я предпочту одну сохранённую жизнь и одну появящуюся в скором времени, чем окончательную смерть и следом закономерную, — доктор выпил вина.

Грэм тоже.

— Мне удавалось довольно-таки долго не предпринимать никаких действий, но я больше не могу сдерживать давление. Из-за тебя, Уилл.

— Моё похищение было гарантией твоего согласия дать ребёнка-обещание?

— Да. Потому что твоя жизнь зависит от моей сговорчивости.

Уилл странно пожал плечами.

— Твоя последняя жизнь, — додавил Лектер.

— Просто займи своё место. Это повлечёт наименьшие потери.

— Нет. Для меня это крупнейшая потеря. Я связываю свою жизнь с тобою. Я шёл именно к этому.

— А что если я не хочу связывать свою жизнь с тобою? — сказал Грэм и тут же пожалел.

Та самая чёрная, жёсткая, подчиняющая ярость вздыбилась в глазах Лектера.

— Ты хочешь. Я знаю, о чём говорю. Ты всегда просыпаешься и вспоминаешь об этом. Только поздно, — Ганнибал почти швырнул нож, но тут же аккуратно взял его в руку.

— Когда ты начнёшь… То есть когда ты… Завтра?

— Да.

— Это Беделия заставила Долархайда увезти меня?

— Не заставляла, заплатила. Так будет вероятнее.

Грэм с минуту молчал.

— Каким я становлюсь, когда просыпаюсь?

— Таким же, как я, Уилл.

***

Кровать была идеальной: и мягкой, и ровной, и жёсткой одновременно. Одеяло невесомым, но тёплым. Потолок светился и жил, словно это и в самом деле было ночное облачное небо. Уилл даже видел золотистое лунное амбре за пеленой тучи. Но Уилл Грэм не спал.

«Было бы слишком хорошо», — дёргано заметил сам себе.

С того дня, как только он согласился на просьбы Кроуфорда и попытался помочь в деле с Хоббсом — всё стремительно летело к чертям. И если объективный бег прошедшего времени приравнивался максимум неделям к трём, то субъективное восприятие вставало на дыбы и грозило сбросить на него месяцы, насыщенные великолепным трёпом, шокирующими поступками и сногсшибательными событиями.

Про персонажей даже речи не шло. Уилл Грэм с лёгкостью бы согласился, что окружающие его под препаратами. И он сам. Ощущение пролонгированного кайфа от открывающихся переливающихся перспектив не отпускало.

Канада WL не была его родиной. Он родился в Калифорнии. Родители часто переезжали вместе с трейлерным парком по Америке, пока не умер дядюшка Альфи, брат Мелиссы Грэм, и не оставил семье Грэмов дом в округе Онтарио. Отец продал трейлер, занялся лодками и починкой лодочных двигателей. Этому способствовало обилие озёр и рек. Мать же сбежала с дальнобойщиком, о чём оба Грэма узнали из короткой записки, которую она оставила им на обеденном столе, прижав её тарелкой со сладкими французскими гренками.

Отец умер, когда Уилл только-только закончил последнюю ступень общей школы. Вернувшись с выпускного, Уилл нашёл его на крыльце с бутылкой и вторым инсультом. Оказавшимся и последним.

Существующее утверждение о том, что самые яркие и насыщенные событиями и впечатлениями годы жизни человека приходятся на период бурной юности, сталось в корне неверным в отношении Уилла Грэма. Потому что его накрыло теперь. Буйство прикладной магии на подхвате у бихевиоризма* и криминологии, чему способствовала гильдия, не шло ни в какое сравнение с теми фокусниками, каких изредка Грэм встречал на редких и случайных вечеринках. Ему, как человеку с превышенным количеством зеркальных нейронов, приходилось обуздывать собственные воображение и восприятие, постоянно отчерчивая границы, которые волнорезами разбивали воды эмпатии. Было не до фокусов.

Большинство знакомых Грэма были людьми, не умеющими ничего из того, с чем сталкивался Уилл в последнее время. Да и знакомых было по пальцам пересчитать. Как носитель интеллектуальной патологии он был особенным среди людей. И как носитель патологии он оказался словно среди своих, когда его вволокли в бюро, где каждый второй располагал своею собственной патологией. И где каждый, похоже, был в восторге от своей прыти.

Грэм вертелся в кровати, пытаясь осмыслить, систематизировать и подавить волнение ума. Он думал обо всём, что было ему доступно, отбрасывая главную мысль, навязчивую и довлеющую, которой он не позволял подняться даже близко к солнечной прозрачной поверхности вод. Потому что эта мысль была своевольной и обессиливала его. Он оставлял её на дне сундука, погребённого под илом и песком, усаженного наслоениями морских раковин и анемонов. Но в конце концов мысль высвободилась и поднималась. И он видел её искажающееся в дрожании волн лицо, близящееся к поверхности. Лицо доктора Ганнибала Лектера. Окружающего его контролем и подавляющего заботой, загоняющего в угол прямолинейными и однозначными утверждениями, от которых Грэма бросало в нервную дрожь. Всё его поведение говорило о том, что поступки и решения Уилла предопределены. Настолько предсказуемы, что упрямое сопротивление и «нет» вызывают искреннее недоумение. Словно сам Уилл Грэм абсолютно никак не влиял на события в своей жизни, не участвовал в их формировании.

Уилл откинул одеяло, встал с кровати. Стоило попробовать.

— Свет, — сказал он.

Комната вспыхнула.

— Умеренный, — быстро сказал Уилл, закрывая глаза. — Свет ночника.

Сияние утихло, оставив мягкий размытый отблеск. Грэм прошёл в ванную, постоял перед зеркалом, не отдавая себе отчёта в том, как сжимаются и снова раскрываются пальцы левой руки.

— Покажи комнату Лектера, — сказал он.

Свет перекинулся в ворох огней святого Эльма**, резво кинувшихся прочь из ванной, через комнату, сквозь дверь, мимо лестничных перил, очерчивая контуры нужной двери. Пришлось поспешить, чтобы не пропустить угасающие всполохи.

***

Лектер спал. Его ничто не тревожило. Решения он принимал быстро, и эти решения были неизменными. Но он проснулся сразу, как только раскрылась дверь комнаты. Дыхание его не изменилось, он не поменял положения тела и не открыл глаз. Едва лишь соскользнул ресницами, чтобы видеть осенённый серебристым светом силуэт. Тот медлил на пороге. Наконец сдвинулся и шагнул в комнату. Спокойно и аккуратно, заранее избегая предполагаемых неожиданных углов, Уилл достиг изножия кровати, провёл рукою по гребню низкой спинки, обошёл.

Ганнибал почувствовал, как Уилл, ухватив край одеяла, отвёл то в сторону. И как под тяжестью заступившего колена просел матрац. Уилл обеими руками оперся у локтя Лектера, намереваясь улечься, но, передумав, уселся сверху.

Лектер выпустил из хватки сердечный ритм и, не сдержавшись, облизнул губы. Он понимал, что выдал себя. Потому что сорвавшееся биение его сердца Грэм почувствовал под ладонями. Тот прижался сверху, отираясь по груди, накрыл рот Ганнибала своим. И выдохнул шелестящее «ах-х», когда Ганнибал заволок его под себя, руками растаскивая ягодицы и пропихивая в рот язык.

Грэм был тоньше и мягче, но он прогибался с таким упорством, что уложить его, притиснув к простыням, не было никакой возможности. Руки его охватывали Ганнибала по спине, впиваясь пальцами и чертя ногтями. И Лектер чувствовал, как возбуждение Уилла не даёт тому успокоиться, вынуждая тереться и толкаться бёдрами.