– Нет, ты, конечно, славный, – словно извиняясь, торопливо добавила она. – Очень симпатичный мальчишка. Но уж прости, на героя совсем не тянешь.

У меня от обиды запекло в глазах. Защипало даже! Я почувствовал, что сейчас сам разревусь. Вот это будет зрелище!

– Герои… они же фактурные, понимаешь? – Директор согнула тонкую руку и продемонстрировала хлипкий бицепс. – Герой – это мощь и сила. Вот такие сейчас нужны.

Как будто я и сам не знаю! Я же не просто так кроссовки купил! У меня, между прочим, план был.

«И почему был? – приободрил я себя. – Нельзя вот так сразу сдаваться!»

– Я буду бегать! – выпалил я. – И в тренажёрку запишусь! Пресс накачаю.

Я смотрел на неё умоляющими глазами.

– У меня получится! Вот увидите!

Она как будто задумалась. Но тут же неумолимо покачала головой:

– Да при чём тут пресс? Мне характер нужен!

– У меня есть характер! – в отчаянии выкрикнул я. – Я народными танцами занимаюсь. Для этого знаете какой характер нужен?!

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего:

– Народными танцами? Хм.

И снова так задумчиво:

– Хм.

И тогда я вдруг понял! Вот это её «хм» – мой последний шанс. Сейчас или никогда, называется.

Я дрожащими руками занырнул в рюкзак и, покопавшись, вытащил толстенную тетрадь. С сомнением потрогал обложку: «Там же столько всего тайного. И личного! Про бабушку ту же. И про родителей… Стоп! А я же ещё и про Милу Сорокину позапозавчера написал!»

Я стал запихивать тетрадь обратно. Про бабушку и родителей – это ещё куда ни шло. Но вот про Сорокину точно никто не должен знать. Никто и никогда!

Директор театра картинно зевнула:

– Пора бы уже на обед прогуляться, – и выразительно посмотрела на дверь.

Я снова вытащил тетрадь. Ну личное, и что? Зато честно. И это всё – про меня.

Директор настойчиво кашлянула.

«А главное, самому рассказывать не придётся. Да я и не смогу так рассказать!»

– Вот, – стараясь держаться на расстоянии, я потянулся и аккуратно положил тетрадь на краешек стола.

– Это что? – Она настороженно сощурилась.

– Мой дневник.

– Зачем мне твой дневник? – удивилась директор. – Я и так вижу, что ты круглый отличник.

Ещё таким тоном сказала! Как будто молотком по темечку тюкнула.

– Не школьный, нет, – принялся сбивчиво объяснять я. – Это такой, который… записи. Ну, что-то вроде резюме!

Она снова широко зевнула.

Я в панике стиснул кулаки:

– Вы лучше сами посмотрите!

– Что ж. – Директор нехотя взяла дневник и сделала вид, что листает. А сама даже не посмотрела!

– У меня почерк плохой, – теряя последнюю надежду, прошелестел я. – Но вроде всё понятно. Вы посмотрите…

Она брезгливо отодвинула тетрадь в сторону:

– Читать чужие дневники безнравственно.

– Но там ведь… – чуть не плача, сказал я. – Там всё про меня! Это моё личное дело!

– Прости. – Она безжалостно нацепила на нос очки. – Ты мне не подходишь.

Я не помню, как выбежал за дверь. Ноги понесли меня вперёд, к спасительной лестнице. Я задыхался на бегу – от скорости и рыданий.

«Не могу. Не могу. Не могу».

Я умирал от смертельного позора. Но всё равно хватал воздух ртом, умудряясь дышать…

«Может, мне и правда лучше умереть? – думал я, с безнадёгой стуча подошвами. – Если бы только не бабушка! Мама как-нибудь переживёт – у неё девочки есть. А вот бабушка…»

А ещё все эти лица вокруг! Обидно до ужаса! Я же только-только понадеялся. По чувствовал себя частью волшебного мира! И вдруг – такой пролёт. Как будто мне пинка дали. Бамц – и тю-тю. Навылет, дружок. Прямиком в мусорку!

Я побежал ещё быстрее, стараясь не смотреть по сторонам. Но всё равно слышал, как тыквенная голова Золушки печально вздохнула. Явно с сочувствием! А Красная Шапочка наоборот – фыркнула. И как оскалится! Острыми такими клыками. Может, съесть меня задумала. Раз я слабое звено.

Новая волна обиды затопила мне горло. Пришлось остановиться, чтобы прокашляться.

– Хр-р, хр-р, – спящий рыцарь сладко похрапывал у старушки на плече.

Я потёр рукой глаза.

«Ну вот и всё. Прощайте! Больше уже не свидимся».

Старушка кротко махнула пухленькой ручкой. Вид у неё, в отличие от меня, был довольный и безмятежный.

Я подобрал брошенный рюкзак и снова по бежал – теперь уже не останавливаясь – к выходу.

Скелет, завидев меня, придержал дверь и почтительно заложил костлявую руку за пояс.

«Мой славный, милый скелет, – я притормозил и с горестным вздохом поправил ему болтающийся сустав. – Как жаль, что мы не сможем стать друзьями!»

Скелет печально хрустнул выправленным плечом. Видно, поблагодарил за помощь.

Я выскочил на площадку и неуклюже покатился вниз по лестнице. Я даже не сказал ему «до свидания». Да и зачем нам видеться? У него впереди сцена. И слава. А у меня…

Я выбежал из подъезда и посмотрел по сторонам – нет ли где Юрки с кошкой. Но их нигде не было.

– И всего этого тоже не было, – сказал я сам себе. – Всё, забудь.

Я повесил за спину рюкзак и пошёл не оборачиваясь. А какой смысл?

Ничего не было. И ничего уже не будет. Никогда!

Потому что я – Савелий Егорович Пузиков – полная бездарность.

К репетитору я, само собой, опоздал. И даже не позвонил! Получается, тоже подвёл человека.

Она мне теперь спасибо вряд ли скажет. А уж бабушка…

Я полез в рюкзак – искать телефон. В сё-таки надо позвонить – предупредить, что не приду. А то некрасиво.

И вдруг ахнул. А дневник-то я и забыл! Прямо там – у этой мегеры на столе оставил.

Ну да, зря я так сказал. Но ведь и она хороша! Хоть бы для приличия почитала.

Во мне вдруг слабо шевельнулась надежда: «А может, директриса ещё одумается? Позвонит? Вдруг она каким-то чудом узнала номер моего телефона?»

Но я тут же наступил своей надежде на горло:

– Сказано же тебе было – не подходишь! И актёром тебе не стать – ни-ког-да!

В этом бабушка, конечно, права. Если не знаешь, кем быть, нечего в неизвестность и соваться!

«Чёрт меня вообще в этот подъезд понёс!» – в сердцах подумал я. И начал звонить репетитору.

– Надежда Владимировна, – пробасил я. – Это Сава. Вы извините, я сегодня не приду на алгебру.

– Савушка? – Надежда Владимировна меня, конечно же, не сразу узнала. С таким-то басом! – А что случилось, дорогой? Ты приболел?

– Да, – беззастенчиво соврал я. – Холодного кваса вчера попил, вот горло и прихватило.

– Мой ты ребёнок, – заохала репетитор. – Поправляйся скорее!

Она всегда такая. Чуть что – сразу причитать начинает. Сердобольная!

– Спасибо, постараюсь, – сказал я и быстро отключился, чтобы больше не врать.

Я этого ужасно не люблю. Просто хронически не переношу ложь и всё, что с нею связано. Ещё одно доказательство того, что актёром мне не быть. Потому что актёры – это кто? Первые вруны! Можно сказать, прирождённые.

«Ну и ладно! – с болью в сердце подумал я. – Ну и пожалуйста».

И поплёлся обратно домой.

«Может, мороженого купить? – внезапно подумалось мне. И я, конечно же, страшно обрадовался такой идее. – Раз маршрутка сегодня не нужна, то и монетам пропадать нечего».

«А как же диета? – услышал я вкрадчивый шепоток. – Овсянка и всё такое?»

– Замолчи! – шикнул я, копаясь в кармане. – Тебя вообще не спрашивают!

И стал демонстративно считать мелочь.

«Вот ты какой, – противно захихикал голосок. – А ещё герой называется».

– Без твоих комментариев обойдусь, – я подбросил монетки в воздух. – Сиди там и молчи. Нашлась тут.

Я же её сразу узнал! Свою потерянную совесть.

«Ленивый распустёха, – послышалось у меня в животе гнусавое пение. – Толстяк и бармаглот».

– Ничего-ничего! – пообещал я. – Сейчас ты у меня быстренько замолчишь! От шоколадного мороженого любая совесть враз замерзает!