Идущим в колонне французским офицерам казалось, что противостоят им только стрелки и артиллерия. Орудия стояли на уступе над деревней, чуть ниже линии горизонта, и возле пушек расположилась группа всадников, наблюдавших за происходящим из-за мельничной башни. Пушки били по наступающим, разрывая плотные ряды, однако две батареи не могли помешать огромным колоннам. Всадники никакой опасности не представляли, их было всего четверо или пятеро, и все в треуголках, а потому французам и казалось, что на их пути только артиллерия и стрелки. И это означало, что победа близка, потому что красномундирников поблизости не наблюдалось, а следовательно, никто не мог встретить их адским залповым огнем. Барабанщики отбивали pas de charge, солдаты устрашающе кричали: «Vive l’Empereur!» Одна колонна разделилась, обходя скалистый выступ, а когда соединилась на дороге, в первых рядах взорвались сразу два снаряда. С десяток человек разбросало по сторонам, дорога ненадолго окрасилась красным, и сержанты оттащили убитых и раненых, чтобы те не мешали идущим за ними. Звуки перестрелки усилились – это вольтижеры сблизились с противником и открыли огонь из мушкетов. Над склоном поплыл дым. «Vive l’Empereur!» – закричали французы в ответ на первые потери. Пуля ударила в «орла», отколов край крыла, офицер со стоном опустился на землю. Вольтижеры прижались к колонне, и маршал Ней, возглавлявший это наступление, распорядился развернуть впереди еще две роты, чтобы загнать британских стрелков и португальских касадоров на хребет.
Барабанщики отбивали монотонный ритм. Начиненный шрапнелью снаряд разорвался в воздухе над правой колонной, и барабаны на мгновение умолкли – сразу дюжина мальчишек повалились с ног, а идущих за ними забрызгало кровью.
– Сомкнуть ряды! – прокричал сержант, и снаряд грохнул у него за спиной.
Кивер взмыл в воздух и тяжело грохнулся на землю, потому что в нем осталась половина головы. Парнишка-барабанщик с перебитыми ногами и вспоротым осколком животом сидел, из последних сил колотя палочками, и проходящие мимо трепали его по голове, желая удачи и оставляя умирать в винограднике.
Впереди колонны разворачивались новые французские стрелки, и офицеры торопили солдат – быстрее, вверх, туда, где укрылись ненавистные зеленые куртки. Бейкеровская винтовка – страшная штука, только вот стреляет медленно. Чтобы достичь точности, пулю нужно обернуть кусочком промасленной кожи, потом загнать в ствол, а это требует времени. Мушкет стреляет втрое быстрее. Время можно сократить, отказавшись от кожи, но тогда пуля теряет сцепление с нарезанными внутри ствола спиральными бороздками, и точность теряется. Получив подкрепление, вольтижеры усилили натиск, затем в сражение вступил весь 1-й полк португальских касадоров, потом французы бросили еще три пехотные роты. Дыму стало больше, пуль тоже, и союзники отошли. Стрелок с пробитыми легкими повис на колышках, поддерживающих виноградную лозу, и вольтижер, заколов его штыком, принялся выворачивать у убитого карманы. Сержант оттащил солдата от тела:
– Сначала сделай дело! Вперед!
Французы теснили противника, поливая его свинцом, и касадоры со стрелками отступили в деревню, где укрылись за низенькими каменными стенами, ведя огонь из окон жалких домишек, с крыш которых осыпалась разбитая черепица. Вольтижеры наступали, ободряя друг друга криками, указывая на цели.
– Sauterelle! Sauterelle! – завопил сержант, тыча мушкетом в сторону стрелка из 95-го.
«Саранчой» они называли британских солдат в зеленых куртках, этих неуловимых, подвижных и ловких стрелков, возникающих из ниоткуда, жалящих и тут же исчезающих, чтобы ужалить снова. Десяток мушкетов пальнули в мишень, которая пропала в переулке, скрывшись за градом битой черепицы.
Французы уже вышли к восточной окраине деревушки и, перебегая небольшими группами от дома к дому, нещадно палили по возникающим в дыму теням. Путь им преградила баррикада из тележек, вспыхнувшая вдруг клубами порохового дыма. Трое упали, но остальные добежали до препятствия, стреляя на ходу. Разорвавшийся в воздухе снаряд уложил еще двоих, обрушив заодно крышу ближайшего дома. Одну подводу оттащили, и вольтижеры устремились в брешь. Из окон и дверей по ним ударили винтовки и мушкеты. Солдаты разбежались, перескакивая через ограды и навозные кучи. Снаряды британские, португальские и французские рвались между домами, снося стены, забивая узкие улочки дымом и разлетающимися со свистом осколками металла и черепицы. И все же численное преимущество было за вольтижерами, а винтовки в близком бою уступали мушкетам. Голубые мундиры давили, жали, теснили, а зеленые и коричневые отходили или погибали. Баррикаду разобрали. Колонна уже приближалась к деревне, и вольтижеры зачищали последние дома. Какой-то касадор, оказавшись в тупике, бросился на французов с мушкетом и, орудуя им как дубинкой, успел свалить двоих, прежде чем третий проткнул его штыком. Жители ушли из села, и французы спешили забрать то немногое, что хозяева позабыли в спешке. Двое схватились из-за деревянного ведерка, не стоившего и су, и погибли от пуль расстрелявших их через окно каcадоров.
Над хребтом уже повисли облака тошнотворного пушечного дыма, когда колонна вступила в село. Снаряды еще рвали передние шеренги, но строй смыкался, и французы маршировали дальше под барабанный бой, прерываемый лишь раскатистым «Vive l’Empereur!». Крик этот долетал и до маршала Массена, оставшегося в долине с артиллеристами, забрасывавшими снарядами вершину хребта.
Менее чем в полумиле от деревни, на уступе, находилась ветряная мельница. Вытеснив остатки стрелков из Сулы, вольтижеры заставили их отступать по открытой местности. Одна колонна обошла село стороной, преодолев две каменные стены и разбросав несколько загородок, но другая промаршировала через деревню. Здесь уже горело с десяток крыш, деревянные перекрытия которых занялись от упавших на них снарядов. Еще один снаряд разорвался на главной улице, разметав по сторонам дюжину солдат и забрызгав белые стены домов кровью.
– Сомкнуться! – кричали сержанты. – Сомкнуться!
Эхо барабанов отскакивало от замызганных стен, а до британцев на хребте уже отчетливо доносилось восторженное «Vive l’Empereur!». Вольтижеры приближались, и было их так много, что мушкетный огонь не уступал по плотности залповому. Британские и португальские стрелки рассеялись, ушли к северу, растворились в леске, венчавшем крутой подъем, и перед французами не осталось никого и ничего, кроме выступа с мельницей и горстки всадников. Пули плющились уже о стены башни. Наплывающий от расположенной поблизости артиллерийской батареи дым затягивал всадников, среди которых был и маленький, черноволосый, смуглолицый человек с насупленными бровями. Седло, в котором он сидел, казалось слишком большим для щуплой фигуры. На французов мужчина взирал с негодованием, словно одно только присутствие их здесь считал оскорбительным для себя. Пули проносились возле него, а он как будто не замечал их. Адъютант, встревоженный плотностью неприятельского огня, хотел было предложить ему отступить на несколько шагов, но благоразумно воздержался от совета, который Боб Кроуфорд счел бы намеком на слабость.
Колонны ступили на открытую местность под выступом, а на вольтижеров обрушился град картечи, буквально вбивший в землю сухую траву. Один за другим снаряды вгрызались в землю, каждый выкашивал с десяток французов, и офицеры приказали своим людям прижаться к колоннам. Они свое дело сделали, отогнали британских и португальских стрелков, и победа была уже близка, она ждала на вершине хребта, и путь к ней преграждали две батареи и кучка всадников.
Так думали французы. Но за выступом, где параллельно хребту проходила тропинка, лежало невидимое снизу мертвое пространство, где затаились два полка, 43-й и 52-й. Это были полки легкой пехоты, 43-й – из Монмаунтшира и 52-й – из Оксфордшира, и они считали себя лучшими из лучших. Иметь такое мнение у них было полное право, заслуженное жестокой муштрой под руководством маленького черноволосого человека, с недовольным видом взирающего на идущих к мельнице французов. Пушкарь, получивший по ребрам французским ядром, отлетел от девятифунтовика, харкая кровью, и подоспевший сержант оттащил его от колеса и сам загнал снаряд в жерло:
