— Агниппа, — начал он, и столько звучало в его голосе боли и мольбы, что девушка вновь посмотрела на него — с изумлением.

— Агниппа, я понимаю. Ты имеешь право сердиться на меня. Я вел себя как последний дурак. Ты чуть не погибла из-за меня… — Он глубоко вздохнул. — Слушай, тебе просто надо было велеть мне заткнуться! В конце концов, ты не обязана отвечать на мои вопросы. Я… я даже не знаю, что мне еще сказать. Я не смею просить у тебя прощения… Прошу лишь, чтобы ты не вздрагивала так, когда меня видишь. Я ведь правда не хотел ничего плохого! Дай мне шанс загладить свою вину. Я…

— Подожди. — Девушка с засиявшими от счастья глазами подалась вперед. — Подожди, Атрид! Ты хочешь сказать, что спрашивал просто из любопытства?

— Ну да, — немного растерянно ответил он.

— О-о! — Этот вздох облегчения, казалось, вырвался из самой глубины ее души. — Великие боги!

Вышивание полетело в сторону. Девушка вскочила и подбежала к юноше.

— Атрид! Я так рада! Я прощаю тебя с таким удовольствием, если бы ты знал!

В следующий миг Агамемнон почувствовал, как его шею обняли ее нежные руки, и…

И щеку обжег поцелуй!

А еще через секунду Агниппа, вся красная, словно тот самый цветок граната, уже выталкивала его прочь из своей комнаты в общую.

Атрид, не чувствуя от восторга ног, рухнул на лавку и одним глотком осушил кувшин с водой, стоявший на столе. Голова кружилась от счастья. Он знал, что теперь все будет хорошо.

А Агниппа, стоя за занавеской, тоже никак не могла прогнать улыбку со своего лица. Она ведь вчера вообразила, что Атрид — шпион Нефертити, и сердце ее разрывалось от боли. Каково осознавать, что ты любишь того, кого должна ненавидеть?

И какое же облегчение — понять, что ты ошиблась…

Она знала, что теперь все мелкие недоразумения и ссоры позади, а впереди — большое чувство…

От которого без крыльев летаешь.

Когда девушка вновь украдкой глянула из-за занавески, Атрида в доме уже не было. Рассудив, что он все-таки ушел на работу, к своим горшечникам, царевна на какое-то мгновение ощутила даже нечто похожее на досаду. Но — дела не ждали. Прихватив из угла подойник, она направилась в хлев.

Корову, в конце концов, за нее никто не подоит.

Атрид, между тем, никуда не ушел. Он считал, что успех надо развивать, но нужно выбрать для этого подходящий момент. И совершенно точно не стоит навязываться, когда тебя выталкивают из комнаты. Поэтому, рассудив, что пока нужно дать девушке немного успокоиться и осмыслить случившееся — а поцелуй, пусть и в щеку, дорогого стоит! — молодой человек решил заняться хозяйством.

Он отправился за дом, где давно валялся рассохшийся колченогий стул — видимо, оставшийся еще от прежних хозяев, — и взялся за его починку. Инструменты у Мена лежали тут же, под навесом.

Быстренько ошкурив занозистую поверхность пемзой, юноша вынул из паза сломанную ножку и, присмотрев подходящую по размеру деревяшку, с досадой понял, что у Мена в коробке осталась всего пара гвоздей — разумеется, обычных, деревянных, а не медных или бронзовых, какие использовались в хозяйстве аристократов.

Атрид знал, что запасливый египтянин хранит их целый пакет на полочке в хлеву, который исполнял также и функцию сарая, а потому, долго не раздумывая, направился туда.

Они с Агниппой столкнулись в дверях хлева, и девушка выронила подойник, полный молока. Оба едва успели отскочить.

Молоко медленно, белой лужей, растекалось по земле.

Агниппа невольно ахнула, Атрид всплеснул руками:

— Опять все из-за меня!

Он видел в глазах своего золотоволосого чуда улыбку, и потому сокрушался тоже полушутливо.

— Ты не можешь без происшествий, Атрид, — смеясь, покачала головой девушка. — Ну почему у тебя всегда что-нибудь случается?

— Нет. Только вокруг меня! — весело запротестовал юноша.

Агниппа невольно рассмеялась, но почти сразу посерьезнела.

— Как же теперь быть? — взглянула она на разлитое молоко. — Мена скоро придет. Он что-то там из него готовит обычно… А корову теперь только вечером снова можно будет подоить.

Атрид невольно улыбнулся.

— Да боги с ним, с этим молоком! Мена не обидится.

— Я понимаю, что не обидится, — кивнула девушка. — Просто он… ему для здоровья надо.

— А что с ним такое? — встревожился Атрид.

— Он каши-размазни на нем варит. Говорит, что, когда такие не поест, в желудке начинается жжение.

Юноша озабоченно нахмурился:

— А… Ему, может быть, хорошего лекаря?

— У него предписания хороших лекарей остались от прежних времен, — покачала головой Агниппа. — Он их помнит и старается соблюдать.

— Тогда и в самом деле нехорошо получилось… — пробормотал Атрид.

— А знаешь что? — оживилась девушка. — Я к соседке схожу. Она даст. Уж на кашу-то Мена хватит!

— Отличная идея! — подхватил царь. — Я с тобой?

— А пошли! — весело согласилась она.

— Значит, ты на меня не сердишься? — шутливо уточнил молодой человек.

Агниппа почему-то замерла, и в глазах ее появилось странное выражение.

— Я не могу на тебя сердиться, Атрид, — очень тихо ответила она. — Совершенно не могу…

Ветер шелестел в ветвях цветущих деревьев, подступавших к хлеву так близко, что казалось, будто в целом мире нет больше никого: лишь он, она и сад…

Атрид ощутил неповторимость момента.

— Почему? — тоже очень тихо и серьезно спросил он.

— Не заставляй меня говорить это, Атрид… — потупилось золотоволосое чудо.

«Именно сейчас!» — понял Агамемнон.

— Агниппа, я давно хотел тебе сказать… — начал он. — Видишь ли… Ты, наверное, заметила… Как лучше выразиться, не знаю…

Он замолчал. Даймос, идти в атаку на персидские сотни было легче!

Агниппа тоже молчала, не поднимая глаз. Только румянец на ее щеках то полыхал, то сменялся бледностью.

Она ждала.

Ветер шелестел листьями, качал цветущие ветви.

Агамемнон сделал над собой героическое усилие и снова заговорил:

— Ты, наверное, поняла, догадалась, что… — Юноша сбился, а потом решительно тряхнул головой. — Что я испытываю к тебе. Я люблю тебя! Теперь… Теперь можешь делать со мной что хочешь! — Атрид покаянно повесил голову. — Одно твое слово — и я исчезну навсегда из твоей жизни. Но если…

Ее легкая ладонь легла на его губы, прерывая эту сумбурную речь. Агниппа подняла голову и смотрела на него с едва заметной, нежной улыбкой.

И глаза ее светились счастьем.

Она медленно подошла к нему вплотную.

Атрид, замерев, белый, как мраморная статуя, молча глядел на нее, ожидая, что она скажет.

— Я так долго ждала этих твоих слов, Атрид, — тихо произнесла Агниппа. — Потому что для меня в целом свете тоже нет никого дороже, чем ты. Я люблю тебя!

Весь мир исчез для них. Остались только он и она. В глазах Агниппы Агамемнон читал бесконечную любовь и нежность — и невероятное, огромное счастье, которое переполняло и его самого.

Он обнял девушку и бережно привлек к себе, а Агниппа, закрыв глаза и слегка запрокинув голову, подставила ему губы для поцелуя…

С этого дня Мена стал замечать, что отношения их постояльца и Агниппы разительно изменились. Раньше девушка избегала молодого человека и очень редко разговаривала с ним, теперь же, по вечерам, когда Атрид возвращался с работы, они часто садились вместе на крылечке и болтали о сущих пустяках — умолкая, стоило Мена выглянуть к ним за двери. После ужина юноша вставал и уходил «немного прогуляться», а минут через пятнадцать, накинув от вечерней прохлады химатион[1], выходила и Агниппа — «к подруге».

Хотя никаких близких подруг у нее в округе не было — ведь вряд ли сплетницу Меропу царевна считала таковой…

Мена лишь усмехался про себя. Словно он не понимал! Старик уже серьезно подумывал, не пора ли копить на свадьбу.

Он знал, где встречаются влюбленные. Лазутчик фараона считал бы себя плохим отцом, если бы пару первых раз тайком не проследил за этими встречами. Лишь убедившись, что Атрид ведет себя с девушкой благородно и дальше поцелуев дело не заходит, египтянин стал позволять им действительно оставаться наедине. Воистину, с этим парнем его дочка находилась в полной безопасности!