Да, она не блистала ни положением, ни богатством — но сколько в ней таилось света, сколько искренности!

О боги, пусть всего пару недель — но его проклятущий царский титул их у него не отнимет!

И полетели дни. Агниппа ткала и вышивала, Мена продавал ее рукоделье на базаре и готовил еду. Атрид каждый день с утра «уходил на работу», но всегда старался вернуться пораньше, чтобы помочь старику с домашними делами. Ухаживал за деревьями в саду, перечинил все поломанные вещи, подправил забор и переделал еще тысячу мелких дел.

С Мена они быстро нашли общий язык, подружились, часто за разговорами засиживались допоздна. Агамемнон в первый же вечер поздравил себя с предусмотрительностью: перед тем как вернуться, он завернул в квартал горшечников и за серебряную монетку уговорил хозяина одной из мастерских отвечать любому, если кто будет расспрашивать, что да, он взял в обучение некоего Атрида из Беотии, а вот именно сейчас просто отправил его с поручением. И вообще, не приветствует, чтобы учеников и работников отвлекали от дела.

Как выяснилось, эта предосторожность оказалась отнюдь не лишней: на следующее утро Мена в самом деле дал себе труд пройтись до ремесленных кварталов и порасспрашивать, не нанял ли кто работника либо ученика. Выяснив, что Атрид не солгал и его действительно взяли на работу, Мена искренне обрадовался и устроил вечером, по возвращении юноши, настоящий праздник: ведь это же здорово, что он так быстро нашел в Афинах заработок!

Агамемнон только смущенно улыбнулся, покачал головой — и сказал сам себе, что с этим египтянином надо держать ухо востро. И добрый ведь, но…

Странный.

Слишком недоверчивый.

Тем больше ценил царь дружбу этого старого опытного воина — опекуна Агниппы.

О, Агниппа…

С ней все было сложнее.

В первые же дни они премило преодолели взаимное смущение и стали разговаривать все чаще и чаще. Девушка начала выходить в сад и во двор, когда Атрид там работал — чтобы вынести еду и помочь чем-нибудь. Поддержать доску скамьи, пока юноша ее приколачивал, или подыскать подходящую жердь, чтобы подвязать саженец… Конечно же, молодые люди не молчали. О чем они только ни болтали! Атрид не мог не замечать, насколько совпадают их взгляды и суждения о самых разных вещах, насколько Агниппа умеет каким-то непостижимым образом коснуться самых глубоких струн его души — о которых он сам не подозревал.

Юноша и не заметил, как простой интерес превратился у него в глубокую искреннюю привязанность.

А вот девушка прекрасно понимала, что привязывается к постояльцу все больше и больше, видела, что то же самое происходит и с ним. Чем все это может закончиться? Во что вылиться? К добру ли их взаимная симпатия?..

Полная сомнений и колебаний, Агниппа постаралась остановиться. Она стала реже говорить с Атридом и под любым предлогом начала избегать встреч с ним.

Молодой человек всполошился. Он ничего не мог понять. Откуда такая перемена? Может, он чем-нибудь обидел девушку, раз она ему ни словечка не скажет?.. Но чем? Ведь все было так хорошо!

Только теперь он понял, насколько к ней привязался.

Неужели ему и вправду так важно ее расположение? Но почему?

«Она мой друг! — сам себе сказал царь. — Мой близкий друг! Конечно, когда твой друг на тебя сердится, есть причина тревожиться!»

Однажды, на исходе второй недели, когда Мена ушел на базар, царь решил задержаться и наконец поговорить с девушкой. В конце концов, никуда эти государственные дела не денутся. Подождут!

Поговорить с Агниппой наедине было куда важнее…

Нарвав ландышей в саду, юноша уже поднимался на крыльцо, когда столкнулся в дверях с Агниппой. Девушка, думавшая, что Атрид уже отправился в свою мастерскую, отшатнулась и, покраснев, развернулась, чтобы убежать, но Агамемнон ласково поймал ее за руку.

— Агниппа, — просительно заговорил он, с нежностью глядя на это золотоволосое чудо. — Давай поговорим. Скажи, неужели я чем-то обидел тебя?.. Ты на меня сердишься?

— Я?.. — изумилась она, вскинув на молодого человека кроткий взгляд своих черных глаз. — На что?.. Нет, Атрид, ты ошибаешься!

— Но мне так кажется. Ты совсем перестала говорить со мной; проходишь мимо, словно я пустое место… Если я обидел тебя, прости, прошу от всей души! Я не хотел. А в знак примирения возьми эти цветы! Я заметил, ты их любишь…

Агниппа глубоко вздохнула и осторожно высвободила свою руку из пальцев молодого человека.

— Атрид! — твердо заговорила она, покраснев так, что позавидовала бы и Эос[1]. — Ты ошибаешься. У меня нет причин обижаться на тебя. Поэтому у меня нет причин брать твои цветы. Я… — она замялась под его испытующим взглядом. — Я просто подумала, что нам нельзя… слишком часто говорить… а тем более встречаться наедине! — быстро закончила девушка и, проскользнув под рукой Атрида, убежала к себе.

Агамемнон был воспитанным человеком и потому не побежал следом за ней в ее комнату. К тому же он вполне понимал ее опасения, пусть и беспочвенные.

Они делали честь ее скромности и здравому смыслу.

Уходя «на работу», он положил ландыши на порог ее комнаты.

Когда за ним закрылась дверь, Агниппа вышла из своего убежища и, подняв букетик, уткнулась в еще влажные от росы листья, глядя на то место, где еще недавно стоял юноша, и только цветы знали, как долго счастливая улыбка не могла оставить ее губ…

Атрид шел по улицам Афин счастливый, полный радостного облегчения и какого-то необъяснимого восторга.

Она не сердится на него!

— Царь! — приветствовал Ипатий владыку Эллады, стоило тому переступить порог главной залы. — Да благословят тебя боги! Правду сказать, я немного волновался…

Агамемнон замер, с удивлением глядя на друга и советника.

— А что случилось?

— Ну, как же… — немного растерянно улыбнулся тот в ответ. — Сегодня истекают две недели, что ты хотел провести у этих людей. Я немного беспокоился, ведь ты задержался… Я уж подумал, будто ты решил… не знаю… во всем признаться им… Но, как я вижу, ты просто прощался с ними.

Атрид замер, как громом пораженный.

Глаза его широко распахнулись.

— Что?.. Две недели уже прошло?.. — пробормотал он.

— Да! — живо подтвердил Ипатий. — Именно сегодня ты хотел окончательно вернуться наконец к…

Советник запнулся, увидев нахмуренные брови царя.

Сначала молодой правитель растерялся, но, чем дальше говорил советник, тем больше поднималось в нем необъяснимое раздражение. Откуда такая уверенность в его намерениях? Разве он что-то обещал Ипатию? Он, кажется, просто поставил его в известность, что собирается пожить у Агниппы и Мена две недели, но ведь о том, что по их истечении царь обязан уйти оттуда, речи не шло! Ипатий действительно считает, будто по щелчку его пальцев сын Атрея вышвырнет из своей жизни людей, с которыми ему хорошо? Откажется от увлекательнейших вечерних бесед с Мена, от возможности видеть золотоволосое чудо, Агниппу, пытаться поймать ее взгляд — и радоваться, замечая, что и она украдкой делает то же?..

По мнению Ипатия, он от всего этого должен отказаться?

А ради чего, собственно?

Государственные дела он не оставил, он по-прежнему заботится о своем народе и о стране… А где проводить свое свободное время, а уж тем более — где ночевать… Уж позвольте царю самому разобраться, господа советники!

— Не хочу тебя огорчать, — холодно улыбнулся Агамемнон, — но я еще ничего не решил насчет Агниппы и ее приемного отца. Так что увы, Ипатий, придется тебе подождать еще недели две.

Советник даже отступил на несколько шагов — и растерянно моргнул.

— Ты… не решил… насчет Агниппы?.. — испуганно пробормотал он. — А… в чем же состоит решение, которое ты ищешь? Быть может, я смогу помочь?..

Агамемнон усмехнулся.

— Вот когда мне потребуется твой совет, тогда я непременно попрошу его у тебя.

Вечером он снова был в доме Мена и Агниппы — с небольшим холщовым мешочком хрустящей жареной пшеницы, за которой специально забежал на рынок.