Проблема денег снова встала в полный рост. На амуницию каждого солдата положено выделять сорок рублей в год. А это на дюжину моих шлиссельбуржцев – без малого пять сотен. Камзол, кафтан, башмаки, епанча, мушкет, огнеприпас по стандарту военного времени. Даже если бы я стребовал у майора Стродса свое золото – все равно не хватило бы. Но полковой квартирмейстер помнит добро, и ротный каптенармус пообещал, что первыми, кто получит мундиры от полковых портных, будут мои сиротинушки. Но когда это еще будет? Скоро февраль, мороз вдарит так, что и в кафтане-то околеешь, а мои оборванцы до сих пор по Крому шляются в драных армячках. На солдат они похожи только потому, что у них на головах треуголки, а не шапки-литовки или треухи, как у обычных горожан. Впрочем, в зимнее время года вполне позволялось дополнительно утепляться. Надеть меховую жилетку под кафтан или на кафтан не считалось нарушением формы одежды. Если, конечно, в городе нет каких-нибудь важных шишек из столицы.

А еще у меня сразу не заладились отношения с одним из моей шлиссельбургской дюжины, с Кирилой Белкиным. Он такой… наглый, в глазах постоянно насмешка, говорит все время со шпильками да подколками. За одиннадцать лет в армии это у него уже третий полк. Сначала был во Владимирском, потом его под благовидным предлогом – лучший солдат, а как же! – перевели в Шлиссельбургский, где он и демонстрировал свой неуживчивый характер еще пять лет. А тут вдруг такая оказия – можно снова помочь хорошим людям, предоставив им лучших солдат!

Белкин… И формально-то вроде его даже упрекнуть не в чем. Ну мундир на нем сидит чуть-чуть расслабленно, но в рамках приличий. Во фрунт тянется вроде бы, как положено, разве что самую малость голову наклоняет эдак… И вроде все нормально, но все равно остается впечатление, что он постоянно надо мной насмехается. И смотрит так, будто он все знает и умеет, а я молокосос и недотепа, и его просто забавляют мои потуги показаться большим начальником… Иногда даже артикул воинский цитирует, как заправский Капитан Очевидность. Не мне, конечно, а как будто рядом сидящему солдату… Но все равно эдак с подковыркой. Грамотный, ишь ты. Прибил бы гада.

И еще Сашка. Я ж ему за что в лоб засветил-то фирменным ударом Ефима? А у меня просто выбора не было. Сашка – он же маленький, но вредный. Хулиган и забияка. Когда шлиссельбуржцев зачислили в мое капральство, Сашка сразу начал показывать пришлым, что он вроде как со мной на короткой ноге и что в капральстве он не прыщ, а шишка.

Ну и как-то раз сидели в доме, шили, всякой вечерней мелочью занимались, и вдруг вздумалось ему начать пришлых задирать. В своем фирменном стиле – дерзко, обидно. Да еще и при мне. И еще так оглядывается исподтишка – вижу ли я? Ну мало ли, вдруг его выручать придется, успею ли?

А я смотрю – придирается-то по пустякам. До столба докопался. Где вас таких, мол, учат, что шило в руках держать не умеете. У нас в Кексгольмском полку таких вот, как вы… И понес, и понес! Язык что помело!

И Белкин этот, смотрит так… В общем, чую, сейчас Сашку будут бить. На глазах у меня и у остальных. Причем так-то бить за дело, но… пришлые бьют местного? Нельзя такого допустить. А что, разрешить мелкому шкету разводить дедовщину только на том основании, что он с капралом вась-вась и типа приближенное лицо? Тоже нельзя. Вот и пришлось мне прописать Сашке в лоб до того, как он прохватится от Белкина с шлиссельбургскими и спровоцирует большое побоище внутри капральства.

Сашка встал, утерся, вытянулся во фрунт и испросил разрешения выйти. Ну иди, чё. Обиделся, ишь ты. На обиженных воду возят! А в комнате тишина повисла. Ни старички, ни новички ничего не говорят. Даже Семен Петрович промолчал. Только у Белкина такое насмешливое выражение на лице, будто я все равно ошибся. Ведь получается, что я бил своих на глазах у чужих.

И можно, конечно, начать слова говорить, мол, какие они мне чужие, вроде ж мои, моего капральства. И можно было вообще пытаться весь этот конфликт словами решить. Меня так все детство учили – все, мол, нужно решать словами.

Да только вот ведь какая закавыка. Чтобы словом можно было что-то решить – это самое слово должно вес иметь. Слово не должно само по себе висеть в воздухе. Оно должно быть альтернативой чему-то. Тогда да, тогда можно будет словом решать. А в этой ситуации что делать? Наябедничать кому-нибудь из офицеров и прогнать сквозь строй и правых и виноватых? Отличное решение, ага.

Сложно все это. И так плохо, и эдак плохо, и перешептывания по углам.

Поэтому я начал по вечерам ходить в кухмистерскую, играть в кости с капралами. Давать отдохнуть ребятам. А еще я завел себе настоящий шпицрутен. И на следующее утро даже пару раз пустил его в ход. Белкин тогда еще посмотрел так насмешливо – мол, чего, молокосос, в начальника играешь, ща всех запорешь до смерти? Вай, баюс-баюс! И я, может быть, и сорвался бы. Если бы не одобрительный взгляд Семена Петровича, нашего бессменного «дядьки». Хорошо, что поручик Нироннен перевел его в мое капральство. С ним как-то спокойнее. Он мужик тертый, опытный. Не даст натворить совсем уж очевидных глупостей.

Да уж.

Спрашиваешь, как у меня дела, Ефим? Зачем спрашиваешь? Ждешь, что я начну жаловаться на своих солдат, на нищее хозяйство обеих артелей капральства, на безденежье, морозы, хреновое снабжение, свары в коллективе, просить помощи и поддержки? В другой раз, Ефим. Как-нибудь в другой раз.

Улыбаюсь радостно, протягиваю руку для приветствия и отвечаю:

– Нормально, крестный. Как сам?

Кафтанов – двенадцать штук, на каждый кафтан двадцать пять пуговиц, всего триста. Камзолов двенадцать, на каждый шестнадцать пуговиц, итого сто девяносто два…

Я сидел и заполнял имущественный формуляр для каптенармуса. То, чего мне не хватало для полного счастья. А не хватало мне… «Пуговиц штиблетных»… сколько их надо-то? Сверился с табелем о вещах в капральстве, щелкнул пару раз костяшками на больших деревянных счетах.

Моим шлиссельбургским сироткам нужны мундиры. Но учет и контроль – вещь такая. Нельзя просто написать – вот, мол, нужны мундиры, столько-то комплектов. Нет уж, будь любезен все имущество подробно распиши. Пуговицы каждого вида – отдельно, пряжки каждого вида – отдельно. Ремни, пояса, бляхи на сумку… Хорошо хоть аршины сукна на камзолы считать не надо… наверное. Если надо – то мне придется всю табель переделывать. А ротный каптенармус сейчас работает в режиме приема заказов. Большая полковая реформа привела к авралу по линии интендантов, у писарей всех уровней, от полкового до ротного сейчас тоже полный завал. Потому, если я хочу, чтобы мое капральство не ждало обещанного до морковкина заговенья, то надо бы немножечко облегчить и ускорить, так сказать.

Впрочем, заполнять ведомости и формуляры – это тоже часть работы капрала. Это офицер может быть неграмотным, ему по штату писарчук положен. А нижним чинам личные писари не полагаются. Из-за этого, например, при производстве в капралы преимущество отдается грамотным. Да и вообще, в одном из наставлений сказано: правление капральства уподобляется правлению роты, а ротное уподобляется полковому и так далее. Поэтому теперь я в своей капральской сумке постоянно таскаю кучу бумаг: послужной, ранжирный и малый перекличной списки, сокращенный строевой устав, табель о вещах в капральстве…

Прав был Ефим, когда говорил, что работа капрала сродни работе деревенского старосты. Казалось бы, самая младшая командная должность. Однако если капрал владеет только тростью и шпицрутеном, а перу не уделяет должного внимания – то у такого капральства могут начаться проблемы. За решением которых придется обращаться к ундер-офицерам. А эту дурость я всегда сделать успею.

Так что рисуй циферки, Жора, рисуй. Капрал – должность творческая, высокохудожественная. А для муштры можно своей властью назначить любого старого солдата мелд-ефрейтором и экзерцмейстером, самому же только щеки надувать и критику разводить. В перерывах между написанием бесконечных цифр в формуляр.