Так шептал Молох, и одолевал в схватке, а Соль слабел, теряя силы, разрываясь между желанием возразить и необходимостью повернуться к Волчице, взглянуть еще раз, чтобы убедиться; поскорее прогнать ее прочь. Пусть забирает деда и тех, кто уцелел, пусть уходит отсюда, бежит куда подальше, пусть не видит всего того, что он здесь учинил, пусть никогда не знает, что это он, он во всем виноват!..

Молох, торжествуя, отшвырнул его прочь, и повернулся к пульту управления, торопливо оперируя рычагами и кнопками. А Соль выпал — как пассажир из раскрытой двери скоростного болида, — он вдруг оказался за пределами собственной физики, словно изгнанный дух, и опять мог только наблюдать со стороны, как завязывается финальная сцена этой драмы. Круг застывших волков, двое поддерживают за плечи заходящегося в приступе кашля шамана, грязный истоптанный снег и в центре — напротив друг друга — две недвижимые фигуры, черная и белая. Они похожи и не похожи — обе обнажены по пояс, в струящихся по спинам накидках из светлых волос, по-юношески гибкие и стройные; но один мужчина, за плечами которого, уродливая, пляшет длинная змеиная тень, а вторая — женщина, закованная, как в броню, в белоснежный лучистый ореол. Оба — бывшие владельцы того, кто с замиранием сердца наблюдает за ними со стороны, неспособный вмешаться, бессильный остановить их смертельную схватку.

«Акмэ, нет!» — думает он и малодушно зажмуривается, когда они сходятся вплотную.

Белый сполох проникает сквозь зажмуренные веки. Волки рычат, шаман харкает, кашляет, хрустит снег под двумя парами босых ног. Соль открывает глаза и видит то, что ожидал и чего боялся увидеть больше всего на свете: Волчица, его Акмэ, делает гибкий бросок к противнику, тот, пригнувшись, бьет ее по ногам, обрушивая в снег. Наваливается сверху, игнорируя ее попытки вывернуться, сцепляет руки на горле. Белые вспышки следуют одна за другой, в их свете на склонившемся над жрицей лице проступает хищная змеиная харя. Задыхаясь, Волчица бьет врага под дых, он ухмыляется, наотмашь смахивает ее руку. Скрипит кость, Акмэ стонет, а волки начинают молча атаковать Молоха, один за другим. Он отбивается от них свободной рукой, затем, оставив Волчицу с посинелым лицом лежать в снегу, поднимается, отряхивается, сбрасывая с плеч волков. Они разлетаются по кругу, а он, широко развернувшись, начинает по амплитуде обходить их, наклоняясь, чтобы добить.

Соль во все глаза смотрит на Волчицу. Она лежит неподвижно, но вот вздыхает, морщится, неловко пробует сесть. У шамана, ее деда, по-прежнему давящемуся кашлем, сломана правая рука, у нее — будто в насмешку, левая. Стараясь не потревожить ее, Акмэ поворачивается, скребя пальцами снег, и сосредоточенный, печальный взгляд ее упирается в Соля.

«Помоги», — беззвучно шепчет она и поднимается, чтобы вновь сойтись с Молохом в рукопашной. Ее сияние по-прежнему ярко, оно пульсирует и бьется в такт с ударами сердца, но тело ее изранено, на шее темнеют следы от пальцев, а белая шерстка мокра от крови.

«Помоги, — повторяет она, глядя Солю-наблюдателю в лицо своими яркими, грустными, полными решимости глазами. — Одной мне не одолеть».

«Уходи! — кричит ей безмолвно Соль, — спасай свою жизнь, Акмэ!»

Но она лишь качает головой, и слабая улыбка на миг распускается на ее бледных губах. Волчица взглядывает на руку Соля, и вновь — кратко — глядит ему в лицо, вновь повторяя это свое беззвучное «помоги», и все внимание ее сосредотачивается на Молохе. Тот вальяжно идет к ней, растопырив испачканные по локоть в крови руки, и змеиный, темно-алый его взгляд полон довольства. Волчица вновь набрасывается на него, он легко подминает ее, опрокидывая в снег, и вновь, наслаждаясь, начинает душить.

Соль видит это, видит, как она снизу бьет Молоха в живот, как ярким светом сияет ее острая, напряженная ладонь. Он видит, как постепенно Волчица теряет силы, и белый ореол, окутавший ее и Молоха, начинает тускнеть. Напоследок он слышит, как тихо стало вокруг: умолк шаман, не слышно волков, только удовлетворенное сопение Молоха и прерывистый, со всхлипами сип, с каким Волчица ловит ускользающий от нее воздух. Соль обводит взглядом ночной лес, укутанный снегом присмиревшей метели, и понимает, что все волки мертвы. Акмэ еще жива, но с каждым мигом, с каждым всхлипом жизнь ее иссякает.

Он опускает взгляд и видит собственное, прозрачное, как у призрака, тело. Подносит к глазам кулак, разжимает его, глядя, как рождается на раскрытой ладони белое сияние. Оно пухнет, набирает силу, течет по запястью вниз, к локтю, высвечивая синие вены. Глядя на это, слыша, как, слабея, всхлипывает Волчица все тише, Соль понимает, наконец, что должен сделать.

Он возвращается в тело. Не Молох вышвырнул его, он вывалился сам, не желая участвовать в смертоубийстве, хотя бы не участвовать в нем. Но Молох его, Соля, измазанными в волчьей крови руками убивает Волчицу у него на глазах, и наслаждается полной победой над жестянкой.

Настало время нарушить последний запрет[15], сумрачно думает Соль. Он подвигает Молоха у пульта, заставив хозяина разъяренно зашипеть, и убирает одну руку с шеи Акмэ. Сияние струиться по руке, высвечивая кровь и вены, превращая грязь и слизь на ладони в причудливые письмена. Он заглядывает в вышедшие из орбит голубые глаза Акмэ, ослабляет хватку, давая ей возможность вздохнуть.

— Бей! — шепчет он ей и вонзает сложенную лопаткой ладонь себе в живот.

Плоть неохотно расходится, под пальцами пульсирует нечто упругое. В глазах темнеет, к губам подкатывает тошнота, но Соль крепко обхватывает это нечто, и оно бьется в руке, скользкое и сильное, как угорь. Волчица, закатив глаза в полуобмороке, кладет ладонь на его запястье, сжимает, пронзая кожу белым жаром. Молох орет и мечется в кресле, царапая воздух скрюченными пальцами. Соль и Волчица тянут из его живота извивающийся черный стебель, он шипит, как змея, и комкается, вянет, пронизанный сиянием Мудрой. Зрение мутнеет, сужается, Соль видит напоследок, как шевелятся, складываясь в слова, белые губы на лице Волчицы, как нестерпимо-ярким, ослепительным светом набухает она, — грозным, обжигающим; Молох, вопя, сгорает в нем без следа, когда свет этот вливается в Соля, как вода в подставленный кувшин, из-под ладони Акмэ. В этом могучем как молния свете меркнет и Соль — еще одна тень, жестянка, нарушившая все запреты, ничтожный бог-неудачник. «Жива!» — успевает подумать он, успевает увидеть ее заострившееся в резком свете лицо и усталые глаза, и исчезает, сгорает дотла. Он упокоен вместе с Молохом, его нет, и это так хорошо, как больше никогда уже не будет. Потому что, отвергнутый небытием, наполненный призрачным пламенем, и только он один, — неведомо кем — водворен он обратно в бренный мир.

Он пришел в себя, была ночь. Та же, или другая, он не знал. Он лежал на снегу ничком, один, окоченевший, припорошенный снегом. Пошевелился, поворачиваясь, неуклюже плюхнулся на спину. В лицо уставился стылый зимний небосвод, звезды равнодушно поблескивали — холодные, далекие, тусклые. Лежа и глядя на них, Соль запускал в работу организм — так водитель разогревает машину после долгого простоя. Раны на нем затянулись, пока он был в беспамятстве, но все системы отказали, а установки помалкивали. Неисправный чип не давал о себе знать, но сознание функционировало как ни в чем не бывало, а личность Соля сохраняла целостность. Почему это произошло, за счет чего он продолжает существовать, Соль не знал. Члены начали повиноваться ему, дыхание и сердцебиение заработали стабильно. Он сел, оглядываясь вокруг. Темные деревья и пятна крови на взрыхленном снегу, от них следы такие, будто волокли нечто тяжелое. Тела, сглотнув, понял Соль. Кто-то позаботился о том, чтобы унести с поля боя мертвые волчьи тела.

Он огляделся, отмечая, что все следы сходятся в одном направлении. Встал, кое-как сгибая ноги в заледеневших, вставших колом штанах. Он помнил, что потерял сознание, когда Волчица лежала под ним, поискал глазами место их схватки, но толком не смог понять, где оно. Слишком много кровавых пятен вокруг. Пошатываясь, запинаясь в сковывающих движения штанах, он пошел, затем, разогревшись, побежал по широкому, четко отпечатавшемуся в снегу следу.