Том в это время неосознанно поглаживал промежность девушки, мягкими аккуратными движениями, рождая в ее расслабившемся после алкоголя теле неожиданно сладкий отклик.

Лиса, невольно подрагивая и тяжело дыша, закрыла глаза. И представила на месте братьев Дэниэла. И поняла, что не хочет. Не хочет, чтоб первым был он.

Пусть уж лучше хантеры. Пусть так. Только не этот скот. Не это животное.

Может, братья будут нежнее? Они же не торопятся. И даже спрашивают.

В их мире, где женщина – давно просто товар, это очень странное поведение. И особенно странное для хантеров, привыкших брать без разговоров.

Может, раз так осторожничают, то пожалеют?

– Нет, – она посмотрела в упор на Тома, перевела взгляд на Ченни, – хочу вас.

Том, переглянувшись с братом, и, не скрывая довольного блеска глаз, прошелся еще раз по нежной плоти, пробуждая невольную дрожь, откинулся на руках, оглядывая их собственность на сутки, наклонился опять, целуя шею, ключицы, спускаясь к груди, заводясь еще сильнее и понимая, что, пожалуй, эти ритуальные танцы надо заканчивать. А то как бы не облажаться. Ченни потом ржать будет до икоты.

Девочка была настолько нежной и податливой, настолько шикарным и неожиданным для них, двух матерых дегенератов, подарком, что сил уже не оставалось. Потом они еще потанцуют. Потом. Попозже. А сейчас…

– Бл*, никакого терпения нет, ты уж прости, крошка, – пробормотал он, еще шире разводя ее ноги и плюя себе на руку, распределяя слюну по члену и по промежности девушки. – Потерпи чуть-чуть…

Он посмотрел на Ченни, тот понятливо прикрыл Лисе рот рукой, другой прижимая ее запястья над головой и одновременно жадно прихватывая губами напряженный острый сосок.

Лиса даже не осознала сначала, что это была боль.

Она не боялась боли, в последнее время, после смерти Ненни, даже привыкла к побоям, к тому, как разрывается голова от ударов, как жаром остро обжигает внутренности, когда кулак врезается в живот.

Но она никогда не думала, что может быть так больно.

Так, что сначала это даже не воспринялось, как боль. Это было нечто совершенно запредельное, дикое и непонятное.

Она не закричала, когда Том вошел в нее, разом, во всю длину, не жалея.

Она просто неосознанно сильно сдавила зубами ладонь Ченни, так, что прокусила кожу до крови, и выгнулась, насколько это было возможно под тяжелым жестким телом.

И закрыла глаза. Совершенно сухие. Организм не смог отреагировать на такое привычной реакцией.

Лиса не особо осознавала происходящее, спасибо самогону, значительно облегчившему восприятие.

Она, словно во сне, в тяжелом, жутком дурмане, ощущала тяжелые, грубые толчки, жесткий член, двигающийся внутри нее размеренно и сильно, чужие руки на своих плечах, чужие губы на своей груди. Жаркий шепот, убаюкивающий, успокаивающий, утешающий.

Всего этого было слишком много, чудовищно много, с избытком!

Все это не вмещалось в ее голове, никак не осознавалось.

Только чувствовалось.

Наконец-то пришла боль, такая, какая она должна быть, когда в тебя вторгаются грубо и безжалостно, когда мучают чужими прикосновениями.

Пришли запахи.

Свои – пота, жара, боли. Чужие – терпкие, мужские, смешивающиеся друг с другом и с ней, пряно-возбужденные, острые, забивающие ноздри, мешающие нормально вздохнуть, еще сильнее, еще жестче дурманящие и без того безумную голову.

Пришел вкус.

Соленая кровь из прокушенной руки, стекающая ей на подбородок. Сладкий почему-то, отдающийся дополнительным жаром внутри вкус губ Ченни, спиртовой, обволакивающий – Тома.

Лиса открыла глаза и увидела свои ноги, беспомощно подрагивающие на плечах Тома, отстраненно удивилась тому, насколько ее ступни хрупкие и тонкие по сравнению с его массивными плечами. По сравнению с запястьями Ченни, который как раз прижался к ее пальчикам на ногах губами, облизывая каждый по очереди, оглаживая ладонью лодыжку, стараясь расслабить, снять напряжение.

Он поймал ее взгляд и замер, словно гипнотизируя.

Лиса почувствовала, как что-то черное, липкое ползет из его глаз, забирается прямо ей в голову, отключает боль и ужас, бьющиеся в мозгу, и в то же время не мешает воспринимать происходящее.

Она внезапно ощутила грубые толчки уже не как жестокие, болезненные, а как наполняющие, раз за разом, все глубже, все сильнее, достающие до какой-то точки внутри нее, дарящие жаркое, острое, неизведанное ощущение чего-то грядущего. Какого-то невероятного по силе взрыва.

Того, что поглотит ее, раздавит, сметет.

Она начала неосознанно двигаться, пытаясь приблизить это. Боясь того, что произойдет и желая этого.

Но Том внезапно что-то сказал на непонятном языке, хрипло застонал, двигаясь еще сильнее, и замер, содрогнувшись всем телом, уткнувшись губами в шею Лисы.

Девушка, даже не понимая, что все уже кончилось, попыталась двигаться еще, чтоб все-таки достичь, заполучить что-то, названия чему она не знала, но, как оказалось, без помощи мужчины это было невозможно.

Жар и предвкушение отступали, давая место боли, и Лиса застонала от безысходности. Ей не удалось поймать это, получить это!

Она сжала пальчики на каменных плечах придавившего ее Тома и со слезами укусила его, испробовав и его кровь на вкус.

Тот вздрогнул, приподнялся, машинально схватившись за место укуса, недоверчиво посмотрел на девушку.

– А ты кошка дикая, да? Ничего, сейчас мы тебя укротим.

Он откатился в сторону, грубые ладони его брата подхватили Лису за талию, прижали спиной к жаркому телу.

Ченни зашептал на ушко девушки:

– Тихо, тихо, я знаю, чего ты хочешь, сейчас, сейчас…

Пальцы скользнули ей между ног, пачкаясь кровью и спермой, потерли бугорок клитора. Лиса неосознанно выгнулась, сжав бедра, прихлопывая руку, потираясь о нее.

Она не понимала, что происходит, что они делают с ней, да и не хотела понимать.

Мозг, самостоятельно или под воздействием каких-то дополнительных факторов, словно заменил центр боли на центр удовольствия. Словно решил пожалеть свою хозяйку, зная, что осознания происходящего в полной мере она может и не выдержать.

Поэтому, когда Ченни, все еще лежа позади нее на боку, поднял ее за бедро, облегчая себе проникновение, она не почувствовала боли. Может, осознала ее, но не почувствовала.

Только желанную наполненность. Только острое, жаркое растяжение.

Только тяжесть внутри себя, такую сильную и правильную.

Ченни шумно дышал, крепко прижимая к себе, уложив ее голову на сгиб мощной руки и вылизывая шею и ключицу жестким жадным языком.

Том придвинулся ближе, провел пальцами по мокрым щекам (когда успела заплакать?), сжал напряженный сосок, наклонился, лизнул.

Лиса застонала от нового ощущения остроты и жара, пронзившего ее.

– Брат, давай, – прохрипел Ченни, сжимая ее еще крепче, ускоряясь, заставляя откинуться назад, подставить губы для поцелуя.

Том легко и нежно коснулся клитора, потер, подбирая темп.

Лиса поняла, что еще чуть-чуть – и она буквально на части разломится от избытка ощущений, от избытка чужих рук и губ на своем теле, и снова поймала эту, так бездарно упущенную прежде волну, что грозила вылиться цунами, и начала, насколько это было возможно в ее положении, двигаться, стараясь попасть в такт ударам тела Ченни внутри и скольжению пальцев Тома снаружи.

И в какой-то момент ее все же затопило, убило вырвавшейся на волю бешеной волной, ударило в низ живота нестерпимым огнем, прошлось по всем у телу, до самых кончиков волос.

И Лиса закричала, впервые за все это время, закричала в руках братьев, изгибаясь, сходя с ума, не имея сил и желания контролировать свое тело.

Сзади сдавленно зарычал Ченни, сжав ее так, что, казалось, еще чуть-чуть и переломает все кости.

– Слушай, малышка, – Том подал ей кружку отвара с щедрой дозой самогона, заботливо подоткнул одеяло, мимоходом коснувшись груди, – а кто тебя научил так танцевать?