– Кто тебя обижал, малыш? – Том сел перед ней на колени, погладил по лицу, заглянул в глаза.

Лиса опять замотала головой, сжав губы, чтоб не расплакаться от неожиданной нежности и ласки. Никто с ней так себя не вел, никогда. Только Ненни. И то не в последнее время.

И теперь, даже самая маленькая, крошечная участливость, выбивала из колеи. А уж братья распотрошили ее эмоциональное состояние давно уже.

Том задумчиво вытер с ее щек слезы, посмотрел на Ченни.

– Главкозел, – коротко бросил тот, – и еще много кто. Как они тебя зовут, лисенок? А?

– Не надо, не надо, пожалуйста, – Лиса вырвала подбородок из пальцев Тома, отвернулась, спрятала лицо на груди Тома.

Но он аккуратно ее отстранил, опять посмотрел в глаза. Спокойно и сосредоточенно. А Лисе показалось, что он внутри у нее все переворошил. Аккуратно рассмотрел и обратно сложил.

– Подстилкой зовут. И еще много как. И этот мудак тебя лапал, да? И чего там говорил?

– Нет… Нет… – слезы лились по ее щекам, губы распухли от влаги, рука с кружкой опустилась вниз, и Том аккуратно вынул какао и поставил на пол возле кровати.

А потом без разговоров развернул к себе девушку, обменялся напряженным взглядом с братом, и неожиданно мягко поцеловал. А потом еще и еще, увлекаясь, и увлекая ее, заставляя забыть про этот разговор, забивая мерзкие, всплывшие в мозгу воспоминания обо всей грязи, что вылили на Лису за эти две недели, другими. Другими эмоциями, другими ощущениями, другим настроением.

И она со стоном подалась к нему, обнимая, стремясь получить как можно больше его уверенной и так необходимой ей сейчас силы.

Как-то само собой получилось, что он оказался внутри нее, Лиса даже не поняла, когда это произошло, настолько единым и естественным было это действие. Единственно верным в этой ситуации. И движения его, неспешные, длинные, мощные, тоже настраивали на нечто размеренное, правильное. Словно она оказалась в море, которое уже давно было только далеким детским воспоминанием, и покорилась его силе, подчинилась его волнам. Потому что это было самым лучшим, что вообще может быть в такой ситуации.

Она повернулась, ища Ченни. И нашла его на прежнем месте, у изголовья кровати. Он сидел, не отрывая взгляда от ее заплаканного лица, и из глаз его внезапно опять потянулось к ней что-то темное, обволакивающее, подчиняющее. Приказывающее не думать о произошедшем, забыть, как страшный сон. Который никогда не повторится.

И, когда Лиса, сладко застонав, выгнулась в руках ласкающего ее Тома, она уже была твёрдо уверена, что больше ничего плохого с ней никогда не приключится. Никогда.

– Что это, боже мой… Что это???

Лиса все гладила и гладила твердую яркую обложку небольшой книги. Том, заговорщицки подмигнув, порылся в рюкзаке и достал еще одну коробочку.

– Смотри, малыш, так, маленькие безделушки. Много нельзя. Понимаешь? Нести тяжело с собой. Поэтому только чуть-чуть.

Лиса гладила обложку, обводила пальчиком фигурку золотоволосой девушки в ярком синем платье. Золушка пришла на бал. И как раз спускалась с широкой лестницы во дворце. И ловила на себе взгляд Принца.

Лиса открыла книгу. Шикарную. На твердой бумаге. Текст был отпечатан с тиснением, под старинные гравюры. И рисунки… Боже мой, что это были за рисунки!!!

Она не могла остановиться, ощупывая каждую буковку, каждую виньетку.

– Смотри, лисенок, – Ченни протянул ей руку, и Лиса в очередной раз задохнулась. На его широкой ладони, прямо в центре, сияли два нереальной красоты камушка. Ярко-голубые, чистые-чистые, играющие гранями.

– Это что? – Она подняла сияющие глаза на Ченни, и тот замолчал на какое-то время. А потом тихо ответил:

– Серьги. В уши. У тебя проколоты уши же?

– Да… Но заросли, наверно.

– Проверим…

Он аккуратно расстегнул замочки, приставил тонкий штырек к мочке ушка.

И надавил, делая немного больно, но Лису отчего-то дрожь пробила.

Том, сидя за столом в одних только небрежно натянутых штанах, понимающе усмехнулся. А потом кивнул на зеркало.

Лиса вскочила с постели, стыдливо замоталась в покрывало, и, подойдя к стене с зеркалом, посмотрела на себя. Отвела прядку в сторону.

Серьги сияли невыносимо. И очень перекликались с цветом ее глаз. Неожиданно Лиса удивилась, насколько она, вот такая вот, с распущенными волосами, прикрывающая наготу темным покрывалом, с этими нереальными, пришедшими из другой жизни украшениями, похожа на какую-то актрису, из тех, что она помнила из детства. Тогда мама любила смотреть передачу про вручение известной премии актерам. И Лиса навсегда запомнила, как невозможно шикарные женщины плавно и гордо шли по красной дорожке в прекрасный дворец. И им рукоплескали зрители. Она говорила маме, что хочет так же.

А мама смеялась и отвечала, что ее мечты обязательно сбудутся.

Ну что же, мамочка, ты была права. Мечты сбылись, да? Хотя бы в чем-то. Ей не рукоплещут, и впереди у нее очень короткая и, наверно, не особенно счастливая жизнь, но это ощущение праздника, ощущение себя на красной дорожке она поймала.

– Спасибо вам, – прошептала Лиса, поворачиваясь к молчаливо разглядывающим ее братьям.

– Ну вот, глаз-алмаз, – рассмеялся Том, нарочито грубо, разрушая патетику момента, – я знал, чего брать! Смотри, что еще есть, малыш!

Тут он вытащил небольшую коробочку, которую до этого показывал Лисе, извлек продолговатый металлический брусочек, протер его:

– Черт, вспомнить бы, как это делается… – пробормотал он, а потом приставил брусочек к губам и подул.

И Лиса замерла, потому что предмет оказался музыкальным инструментом. Лиса даже узнала его. Когда-то, еще когда была жива Ненни, к ним приезжали из соседней общины гости. И вечером устраивались танцы. У одного из приезжих мужчин была такая же штука. Правда, звучала она гораздо грубее, но зажигательную джигу на ней играть было весело.

Конечно, ни она, ни Ненни не принимали участия в веселье, а потом и вовсе все прекратилось, потому что Дэниэлу показалось, что обладатель губной гармошки как-то не так смотрит на Ненни, и гостей выгнали. А Ненни в эту ночь стонала громче обычного. И потом целый день не могла встать.

Больше гости из той общины к ним не приезжали, а потом случайные хантеры рассказали, что всех, кто там жил, а это примерно тридцать человек, сожрали мутанты.

Том играл на гармошке, извлекая из нее чистые нежные звуки, Ченни прихлопывал по колену в такт незатейливой мелодии, а Лиса смотрела на них и думала о том, что все, что было, это страшный сон. И важно только то, что сейчас.

А слезы… Слезы – это ерунда, на самом деле.

– Ну вооот, – протянул Ченни, оказавшись рядышком и вытирая мокрые щеки Лисы, – расстроил ее, дурак…

Том тут же прекратил играть.

– Ты чего, малыш? Черт. Я думал, наоборот, порадуешься… Ты же, типа, музыку любишь… Че, совсем херово я играю, да?

– Нет, ну что ты… – Лиса смутилась, повернулась к нему, – ты прекрасно играешь! Очень чисто. Просто… Что-то вспомнилось…

– Не надо, лисенок, – Ченни развернул к себе, опять посмотрел в глаза, – не вспоминай. Иди почитай лучше, мы с братом поговорим.

Лиса кивнула, ответила на мягкий поцелуй, и пошла к кровати, с удовольствием открывая книгу. Она так и уснула, прямо посреди чтения, уложив щеку на ладошку.

И голоса братьев доносились, словно через толщу воды.

– Решать вопрос… – низкий, гулкий голос Ченни.

– А девчонку? – хриплый Тома. – Ты ж не думаешь, что ей здесь…

– Да само собой, не тупей тебя…

– К Барни?

– Да, придется…

– Ворчать будет…

– Ничего, привыкнет…

– А здесь чего?

– Ничего. Оставим. Детей нет, остальные – мусор, корм мутантам.

– Оставим, нехер возится. Лисенка заберем…

Лиса окончательно уснула, и во сне спускалась с широкой дворцовой лестницы, почему-то по красной дорожке. Волосы ее были убраны в высокую прическу, в ушах сверкали серьги.