Библиотека Эджвуда (фото предоставлено «Иджис»)

Дом автора на Хансон-роуд (фото предоставлено автором)

Впервые я увидел Наташу Галлахер на воскресной утренней мессе – они пришли всей семьей. Мне тогда было двенадцать, значит, Наташе – шесть. В церковь в тот день пошел с родителями только я, мои сестры и брат уже не жили дома. Мы намеренно сели в заднем ряду: у отца были билеты на матч «Балтимор Колтс»[10], и он твердо решил улизнуть сразу после окончания десятичасовой службы.

Галлахеры на несколько минут опоздали. Я услышал, как за спиной скрипнули и открылись тяжелые двери, и оглянулся. Юный Джош стоял между родителями и выглядел потрясенным – уверен, я выглядел так же. Маленькая Наташа стояла несколько в сторонке, держа маму за руку: платье в горошек, длинные светлые волосы заплетены в косички. Вся семья сделала несколько осторожных шагов по центральному проходу; затем они остановились, вертя головами, выискивая место, где бы сесть. Отец тут же пригласил их жестом, шепнув нам с мамой пересесть ближе к центру скамьи. Один за другим Галлахеры юркнули на скамью рядом с нами. Как только все расселись, я непринужденно наклонился вперед и посмотрел на них. Джош сонно уставился на меня, но кивнул с такой артистичной крутизной, что позавидовали бы и Джеймс Дин, и Элвис Пресли. Наташа, севшая слева от него, беззубо улыбнулась от уха до уха и помахала пальчиками в преувеличенно радостном приветствии. Я немедленно сел как сидел и уставился строго вперед. Лицо и уши разгорались – так на меня действовали девчонки любого возраста.

В следующий раз я увидел Наташу летом. Она скакала по тротуару мимо моего дома и, размахивая руками высоко над головой, напевала мотивчик из «Скуби-Ду»[11] высоким гундосым голосом. В тот день она прошла метрах в пяти от меня, даже не зная, что я ее слышу.

В центре двора перед домом рос древний дуб. Мы спилили его несколько лет назад, но пока дуб стоял во дворе, он очень удачно маскировал крыльцо от проходящего транспорта, и густая крона из заросших листвой ветвей прикрывала тротуар. Я завел привычку забираться на дуб и устраивался там на ветке, метрах в трех или пяти над землей, обычно с томиком Стивена Кинга. Мне нравилось чувствовать, что для всего мира я становлюсь невидимкой, а сам могу наблюдать за потоком машин или за редкими пешеходами подо мной. Они проходят и понятия не имеют, что я сижу где-то так близко, что могу дотянуться и коснуться их. А я сижу, невидимый и неслышимый, и фантазирую: как они живут, куда идут, радуются или грустят, замышляют хорошее или плохое.

Слова песенки, что она напевала, я знал наизусть – Скуби-Ду в детстве был любимым мультперсонажем моих субботних утренних просмотров, – и я тоже чуть было не запел, но не хотел ее пугать, поэтому промолчал и дал пройти. Наташа дошла до перекрестка на углу Тупело, остановилась, замолчала, посмотрела налево-направо и только потом перешла улицу. Едва оказавшись в безопасности на тротуаре, девочка снова запрыгала и запела, продолжив путь по Хансон-роуд. Я взялся за новую главу, а когда опять поднял глаза на дорогу, девочки уже не было.

Позже тем летом Наташа с подружками как-то остановились у точки, где я продавал лимонад. У всех троих на шеях под мокрыми волосами висели полотенца. «Наверное, плавали», – подумалось мне. Одна из девчонок заявила, что денег у нее нет, и тогда Наташа достала кошелек с мелочью и заплатила за всех троих. Она стала совсем не похожа на ту Наташу в церкви: держалась застенчиво, избегала смотреть в глаза и едва словом со мной обмолвилась. А потом вновь села на велик, глянула на меня через плечо и говорит:

– Пока, богатенький Ричи.

Я застыл, провожая их глазами и удивляясь: откуда она знает, как меня зовут?

Последний раз я видел ее в восемьдесят втором году, когда учился в выпускном классе. За неделю до рождественских каникул мы с Джимми Кавано сидели в спортзале на трибуне, в верхнем ряду, и смотрели, как на арене разминаются борцы из Эджвуда и Бель-Эйр. Из колонок ревел «Ван Хален». За четверть часа до начала матча болельщики принимающей команды битком набились в своей зоне и стояли на ушах. Джимми вел себя так, как и положено Джимми – наматывал жвачку на кончик пальца прямо изо рта. Явно хотел, чтобы я подначил его швырнуть эту жвачку в кучерявую копну волос девочки перед нами.

Первым я увидел мистера Галлахера – он стягивал с плеч теплую зимнюю куртку, входя в спортзал. Жена и дочка шли сзади, раскрасневшись с морозца и дрожа после пробежки по парковке. Наташа стянула с головы розовую лыжную шапочку, и волна длинных светлых сияющих волос хлынула на плечи. С тех пор как я видел ее в прошлый раз, она подросла, стала заметна будущая сердцеедка. Ей повезло: у нее есть брат; уж Джош-то построит мальчишек-одноклассников сестры.

Мистер Галлахер помахал кому-то в толпе, и они все втроем отправились к трибунам на противоположном конце спортзала. На полпути Наташа резко свернула и взяла курс на красно-белый борцовский татами «Эджвуд Рэмс» в центре зала.

Я увидел Джоша: тот лежал на спине в дальнем левом углу татами, подвернув ноги под себя и растянув спину и руки в совершенно невозможное положение. Наташа подошла, остановилась перед ним и что-то сказала. Он поднял на сестру удивленные глаза. Я думал, Джош рассердится, что мелкая его отвлекает. А Джош вскочил на ноги, его лицо озарилось счастливой улыбкой, и он заграбастал сестру здоровенными ручищами. Наобнимавшись, они хлопнули друг друга по ладоням, и Наташа поспешила за родителями.

Мне тогда подумалось: а может, сестры – не такой уж и отстой?.. Затем из динамиков загрохотали «AC/DC», мысль куда-то сразу потерялась, и я вернулся к нелегкому делу: помешать Джимми сунуть жвачку в волосы ничего не подозревающей девчонки.

За те пять лет, что я был в колледже, Наташа Галлахер, конечно, выросла. При росте метр шестьдесят и весе едва сорок пять кило она подавала надежды талантливой от природы гимнастки. Обожала спорт и дисциплинированно относилась к занятиям, пять дней в неделю ходила на тренировки в харфордский спортзал. Ее коньком были вольные упражнения и бревно. Увлеченная чирлидерша, Наташа единственная в своем классе пробилась в университетскую команду поддержки. Если спросить ее семью и друзей, какой Наташа им запомнилась, сложилась бы такая картинка: всегда счастливая красотка-подросток, ярая поклонница коричной жвачки и ярких заколок для волос. А еще она безумно любила жизнь. Хохотала от души и всех своим смехом заражала. Пела ужасно, зато громче всех в компании. Любила подурачиться и была непоседой – застенчивой не назовешь, что редкость для девчонки ее возраста. Обожала рисовать и мечтать. Любила цветы и помогать маме по саду. Несмотря на спортивные таланты, Наташа проявляла трогательную неловкость в быту, вне спортзала. Девушка была из тех, что поднимают мусор на улице и здороваются с незнакомцами. Могла расплакаться, когда смотрела кино, и обнималась лучше всех.

Так было написано в некрологе.

Я помогал своим соседям по комнате переезжать из зоны стихийного бедствия искусственного происхождения – иначе и не назовешь трехкомнатную квартиру на отшибе кампуса Мэрилендского университета. Тогда я впервые услышал, что Наташа Галлахер погибла.

Ранее тем утром мы подбросили монетку, и мне выпало ехать в китайский ресторан за едой. В машине я слушал новости по радио и чуть не саданул по тормозам в пол прямо посреди Гринбелт-Роуд, когда услышал о «девушке с окраины Эджвуда» и фамилию жертвы. Молясь, чтобы это оказалось ошибкой, позвонил домой, как только добрался до квартиры и поговорил с отцом. Он знал не больше моего, подтвердил только, что речь действительно шла о нашей соседке Наташе. Разговор вышел короткий и безрадостный.