Однако все это осталось в прошлом. Хотя детство мое золотое и рисовало в мечтаньях приятные ностальгические картинки, впереди ждало настоящее – сверкающий новый дар, жаждущий, чтобы я его открыл.

За окном мелькали дождливые деньки, на экране складывались слова, и решение вернуться к родителям казалось все более верным, как будто не только душа моя стремилась домой, но некое предназначение требовало возвращения, и это, честно говоря, меня удивляло. Когда Кара, терпеливая, искрометная, зеленоглазая красотка (по чистой случайности также из большой эджвудской семьи), предложила мне вернуться в родные пенаты на месяцы, остающиеся до нашей свадьбы, я решил, что она спятила. Родителей я люблю всей душой, однако с тех пор, как пять долгих лет назад мне исполнилось семнадцать, я ни разу не оставался дома дольше чем на неделю каникул. Я вполне резонно предполагал, что если мы вновь поселимся под одной крышей, то все втроем сведем друг друга с ума.

По счастью, Кара, помимо ослепительной улыбки, обладала еще и то ли проницательностью, то ли интуицией; как повелось во все последующие годы, она была права.

Семь месяцев, что я прожил на Хансон-роуд, оказались именно тем, что мне было нужно. Они стали для меня мостиком во взрослую жизнь и во все хорошее и плохое, к чему привели.

Сперва о хорошем: я усердно трудился в уютной тиши комнаты моего детства и оттачивал мастерство. Я продал несколько рассказов, и первый номер «Кладбищенского танца» вышел вовремя, не только не разорив меня, но и принеся некоторый успех. Я встретил тех, кого не видел годами, восстановил старые связи. Мы с отцом косили газон и стригли кусты летом, сгребали листву и чистили сточные канавы осенью. Мы ковырялись в гаражной мастерской, смотрели по телевизору в подвале игру «Ориолс»[3], попивая пиво из запотевших банок и уничтожая горы сыра и крекеров с бумажных тарелок. Стрелка на весах в ванной неизменно ползла вверх, пока я пировал на маминой кухне; моей колыбельной стал родительский смех из спальни, где предки, выключив свет, смотрели по вечерам сериалы.

Но происходило и страшное: невообразимое, неописуемо жуткое, оно нависало над этими чудесными воспоминаниями словно злые серые тучи в предгрозовом небе. Убийства четырех ни в чем не повинных девочек. Четыре разрушенные семьи. Город в заложниках у безумца, у чудовища, страшнее и злее, чем все, что я придумывал в своих рассказах.

В какой-то момент, после третьего убийства, я попытался убедить себя, что я и не знал толком этих девочек. Хотя какая разница? Они были нашими соседками, друзьями друзей, сестрами друзей, детьми друзей. И все они были из Эджвуда, самого родного мне и любимого места на Земле.

У меня с тех пор было достаточно времени обо всем поразмыслить. Говоря точнее – полтора года и даже больше, и теперь мне кажется, та женщина на радио, диджей из давнего июньского дня, была права: мы пережили утрату невинности. После всего, что случилось потом, казалось, мы никогда не вернемся к прежней жизни.

А может, и не стоит туда возвращаться.

Может, в этом и смысл скорби: никогда не забывать об утраченном.

Не в моих силах объяснить, почему все произошло так, как произошло, почему я вернулся на Хансон-роуд именно тогда, когда произошли убийства. Не знаю, распорядилась ли так судьба (а многие, кто меня знает, так и думают) или так случилось по невезению. В конечном итоге вопрос «почему?» не имеет значения.

Я там был.

Я стал свидетелем.

И каким-то образом история чудовища стала и моей историей.

20 июня 1990

Прежде чем пуститься в повествование о Бугимене и пучине ужаса, в которую он погрузил наш городок летом и осенью того года, расскажу вам, где я вырос. Очень хочется нарисовать ясную картинку и места, и его обитателей, чтобы вы, читая о дальнейших событиях, увидели, что именно мы все потеряли. Когда я езжу по улицам родного города, мне часто вспоминаются слова Джона Мильтона: «Невинность, единожды утраченную, никогда не вернуть; тьму, единожды увиденную, никогда не утратить».

Для жителей Эджвуда наступало время тьмы.

Полагаю, маленькие городки в большинстве своем двулики. Одно лицо – парадное, из официальных фактов: важные даты, демография, экономика и география. Другое – тайное, значительно более личное, оно из тонко сплетенной сети историй, воспоминаний, слухов и секретов, передаваемых от поколения к поколению, нашептанных теми, кто знает городок досконально.

Эджвуд, что в штате Мэриленд и в двадцати пяти милях к северо-востоку от Балтимора, в южной части округа Харфорд, не исключение. Городок находится вверху полуострова, похожего на перевернутый треугольник, образованного Чесапикским заливом на юге, Ганпаудер-Ривер на западе и Буш-Ривер на востоке. Когда-то здесь обитали индейцы, в основном поухатаны и саскуэханноки. Капитан Джон Смит одним из первых прошел по Буш-Ривер, назвав ее «Уиллоубиз-Флю», по имени любимого родного городка в Англии. В 1732 году на берегу реки поставили Пресбери-Митингхаус, одну из первых методистских церквей Америки.

В 1835-м по этим землям провели железную дорогу, и местное сельское хозяйство получило рынки сбыта. Развитие железной дороги обеспечило дальнейший рост Эджвуда. Деревянный железнодорожный мост сожгли в апреле 1861-го, во время балтиморских бунтов. Второй раз его сожгли уже солдаты-южане в июле 1864-го. Хотя в 1878-м население Эджвуда едва превышало три десятка постоянных жителей, железная дорога и фермерские хозяйства по соседству помогали городу развиваться. Дома росли как грибы, появились и особняки, что построили бизнесмены, ежедневно добирающиеся до Балтимора поездом. Вскоре в городской черте появились школа, почта, отель, магазинчик и кузница.

Обилие видов водоплавающей дичи и близость к охотничьим угодьям увеличило популярность эджвудской железнодорожной станции. Вскоре на охоту в Эджвуд повалили любители охоты с северо-востока – аж из Нью-Йорка и Бостона. Генерал Джордж Кадваладер, орденоносный герой войны и уважаемый филадельфийский юрист, со временем скупил здесь обширные земли, почти восемь тысяч акров, и приглашал богатых и влиятельных друзей в гости. Он сдавал в аренду прибрежные территории различным охотничьим клубам и построил на своих землях больше десятка фермерских хозяйств. Трудолюбивые обитатели этих ферм платили Кадваладеру хороший процент с урожая.

Еще одна достойная внимания личность из ранней истории Эджвуда – Герман В. Хансон по прозвищу Босс. Процветающий владелец фермы и ветеран палаты представителей штата Мэриленд, Хансон был прожженным делягой. Наибольшую прибыль ему приносило консервирование томатов. Здесь у Хансона работали четыре консервных завода, и, чтобы справляться с заказами, он скупал помидоры у всех местных фермеров. Его консервы «Куин Брэнд» продавались по всей стране и даже шли на экспорт.

Официальную историю городка в те времена омрачила лишь одна настоящая трагедия. В 1903 году вооруженная банда попыталась ограбить поезд, перевозивший зарплату и стоявший тогда на железнодорожной станции в Эджвуде. Яростная перестрелка с местным констеблем и его людьми окончилась гибелью двух полицейских, одного банковского служащего и всех шестерых бандитов. Репортер местной газеты насчитал более двухсот пятидесяти пулевых отверстий в станционной стене. К счастью, такие всплески насилия остались редкостью в провинциальном городке.

Неподалеку располагалась Магнолия Стейшн, названная так из-за изобиловавших там прекрасных магнолиевых деревьев. За станцией простирались луга Магнолия Медоуз, почитаемые любителями пикников, свежего воздуха и экскурсий из Балтимора. В построенном там просторном павильоне проводили танцы и свадьбы, и к началу века в Магнолии появились почтамт, церковь, школа, консервный завод, магазин всякой всячины, лавка обувщика и цирюльня.