— В постановление Петросовета за подписью Сталина вместе с отменой титулования и запретом телесных наказаний из “Полкового учреждения” генералиссимуса(**) вписаны суворовские принципы обращения с солдатами, — кивнул Потапов.

— Браво! — Клембовский одобрительно кивнул, — давно пора. Не должен солдат смотреть на офицера, как каторжник на цепь, а офицер на солдата — как на вошь. А то сентенции Янушкевича, к нашему стыду, овладели штабными умами в Ставке.

— Какие сентенции, простите? — поинтересовался Едрихин.

— Владислав Наполеонович имеет ввиду личное письмо князя Кудашева Сазонову из Ставки, написанное в разгар отступления армии в 1915 году, — охотно пояснил Потапов. — Начальник Генерального Штаба генерал Янушкевич развивал перед Кудашевым идею, что “для остановки наступления Германии правительству необходимо призвать под ружье сразу полтора миллиона человек, чтобы одна часть людей, призываемая в первую очередь, для пополнения выбывших, обречена была вследствие своей необученности верной погибели. Но дала бы время остальным поучиться… Сперва вольются в строй 300.000 человек, которые и лягут костьми в первый же месяц. Через месяц появятся 300.000 человек слабо обученных, получивших месячное образование. Их заменят солдаты с 2-х месячным образованием и так далее. Так что материал солдатский будет все время улучшаться".

— Дикость! — прокомментировал Едрихин.

— Людоедство, — согласился Потапов. — Тем не менее, Янушкевич, не имея никакого боевого опыта, не зная ни одного театра военных действий, был назначен высочайшим указом на должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, при котором подвизается до сих пор.

— Держу пари, — Клембовский глубоко затянулся и выпустил в потолок “паровозный” столб дыма, — что добровольцами на фронте останутся тысяч двести, не больше.

— Да хоть двадцать, и то будет благо, — махнул рукой Потапов, — старая армия все равно фактически развалилась, вы это знаете не хуже меня. Нужно сохранить ядро, скелет… А мясо нарастёт, дайте время…

— Я-то дам, а вот даст ли нам его Вильгельм II…

Тяжелые шаги по лестнице заставили генералов подскочить и встревоженно оглянуться на дверь.

— Желаю здравствовать! — отряхивая снег с фуражки, в помещение черно-белым королевским пингвином ввалился Непенин, воздев к потолку листки телеграфных бланков. — Только что передали из Шпитгамна. На заседании правительства в Лондоне Ллойд Джордж, докладывая об отречении государя, заявил: “Одна из целей войны достигнута!”… Представляете?! Всё, как он предсказал, слово в слово!

— Англия — родина лицемеров, — буркнул Едрихин, — русских там будут хвалить только за то, что умерли. Иммануил Кант писал в стародавние времена:

"Для своих земляков англичанин создаёт огромные благотворительные учреждения, которых нет ни у одного народа. Но чужестранец, которого судьба забросила на английскую почву и который попал в большую нужду, всегда может умереть на навозной куче, так как он не англичанин, т. е. не человек"(***)

Мы для них — мусор, господа, от крестьянина до царя. Надо рвать отношения с этой империей зла немедленно! Хуже войны с англичанами может быть только дружба с ними!

— Вкус их блюд и вид их женщин сделали британцев лучшими моряками в истории и катастрофически испортили их манеры, — меланхолично заметил Клембовский. — Промышленная революция начертала на их родовых гербах девиз “Бизнес, несмотря ни на что”. Стоит ли сразу бить горшки?

— Военный союз с такими партнёрами становится всё более сомнительным и опасным, — задумчиво произнес Потапов, — хотя я не представляю, как нам без них, в одиночку справиться с германцем.

— А это — вторая новость! — Непенин потряс листками. — Кайзер согласился на перемирие. Делегация уже выехала из Берлина. Мирные переговоры состоятся в Брест-Литовске!

— А вот это, господа, уже по нашу душу! — Потапов удовлетворенно потёр ладони и обратился к Клембовскому. — Владислав Наполеонович, пора определяться! Мы с кем?…

— А вы, Николай Михайлович, насколько я понял, уже определились? — прищурился Клембовский.

— Так точно! — по уставу ответил Потапов. — Быть руководителем России, бороться с англосаксами и остаться при этом в живых — очень сложное искусство. Поэтому я намерен подать рапорт в новую армию Сталина. А вы?

— Экий вы торопыга! Может не стоит пороть горячку? Все-таки мы в одних окопах сидели бок о бок с англичанами почти три года, а вы им уже войну объявляете. Разумнее дать возможность объясниться, предоставить, так сказать, второй шанс…

— Простите, Владислав Наполеонович, — вмешался Едрихин, — иногда давать второй шанс значит подарить еще одну пулю тому, кто первый раз в вас не попал, потому что промахнулся.

— Тогда разрешите следующую коллизию, — Клембовский подошёл к Потапову вплотную. — Мы, по настоятельной просьбе генерала Бонч-Бруевича и его революционного брата, совсем недавно приняли решение о содействии большевикам. Как вы знаете, им благоволят и наши союзники. Однако в последние несколько дней мы наблюдаем резкое размежевание в руководстве партии, неожиданное выдвижение на первый план малоизвестного революционера Сталина и резкое недовольство его активностью заграничным бюро. Дело идет к открытому конфликту. На чью сторону в таком случае мы должны встать?

— На сторону России, — вздохнул Потапов. — Партии пусть разбираются со своими внутренними делами без нас. У них своя работа, а у нас своя — Родину защищать!

— Каков наглец, а! Мерзавец! Так беспардонно и грубо! — депутат Государственной Думы от партии кадетов, обычно степенный и представительный Андрей Иванович Шингарёв метался по опустевшей казарме Волынского полка, как лев в клетке. Сюда доставили всю Думу почти в полном составе.

— Не понимаю, чем вы недовольны, — пробуя рукой продавленную кровать, меланхолично отозвался меньшевик Чхеидзе, — все присутствующие проголосовали за войну до победного конца. Сталин объявил, что каждому, желающему продолжать военные действия, он даст возможность лично участвовать в этом процессе. Как видите, обещание своё выполняет. Солдаты ехать на фронт не желают, — он обвёл рукой пустую казарму, — учебные роты распущены по домам, а наша с вами задача — заменить их, показать личным примером с оружием в руках, как надо любить Отечество.

— Не паясничайте, сударь! — от возмущения Шингарёв “дал петуха”, - каждый должен быть на своём месте! Мы — управлять, крестьяне — пахать, солдаты — умирать, и никак не наоборот!

— Это почему ещё? — Чхеидзе насмешливо посмотрел на своего думского коллегу, выпрямился, став сразу на голову выше, и, спрятав руки за спину, боднул кадета грудью. — Кто вам выдал доверенность на право посылать других на смерть, заседая в светлых залах и ночуя в теплой постели?

— Вы так ничего и не поняли! — пришел на помощь кадету Родзянко. — Одевшись в шинели и взяв в руки винтовки, мы принесем гораздо меньше пользы, чем в зале заседаний. Надеюсь, вы не будете отрицать, что творящееся вокруг безобразие грозит гибелью не только нам, но и всему государству! То, что мы наблюдаем, называется анархией. Её срочно необходимо обуздать новым революционным законодательством. Мы сможем заменить солдат на фронте, а вот смогут ли они заменить нас? Надо спасать Отечество…

—Еще бы! — Чхеидзе, изобразив строевой шаг, подошёл к председателю Думы вплотную. — Господину Родзянко есть что спасать. Поезжайте, к примеру, в Екатеринославскую губернию. Там тысячи десятин черноземной земли, товарищи! Чья, вы спросите, это земля? Председателя Родзянко, ответят вам. Спросите тогда еще в Новгородской и Смоленской губерниях: чьи это богатые поместья и несметные леса? Председателя Думы Родзянко. А чьи это огромные винокуренные заводы? Чей большой завод поставляет на всю нашу многомиллионную армию березовые ложа для солдатских винтовок по бешеным ценам? Вам ответят — председателя Государственной думы Родзянко! Ну, скажите мне, товарищи, почему же тогда не повоевать председателю Думы Родзянко до победного конца?