Высокая делегация надеялась определить, на кого следует сделать главную ставку, а кого пустить в пристяжные, кто из легиона национальных предателей больше всего подходит на роль выставочного правящего “петрушки”, определить дату и дать отмашку на начало переворота, как пристроить остальных, чтобы от обиды не вредили и фрондировали. Дел — невпроворот.

Сразу по прибытии в порт Романов гости ужаснулись: присланное из Англии вооружение, доставляемое с огромным риском через минные поля, под угрозой нападения германских рейдеров и подводных лодок, мокло под дождем и снегом. "Тысячи тонн снаряжения были свалены в доках и на набережной, и не чувствовалось никакой надежды, что их вскоре отправят дальше…" — написал в своем дневнике Милнер, забыв добавить, что это было дело рук тех, кто ел с ладони британцев последние три года.

Специальный поезд, на котором делегацию везли в Петроград, шел не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, позволяя по дороге произвести рекогносцировку и военную топографию местности. Путешествие заняло три дня. Прибыли в столицу утром 29 января, детально распределив роли, согласовав планы работы и примерно вычислив предполагаемый результат.

31 января Николай II принял в Царском Селе всю делегацию. Милнер вручил царю два письма от ГеоргаV, а для вдовствующей императрицы Марии Федоровны — письмо от ее сестры Александры, жены английского монарха. Еще через два дня проконсул получил личную аудиенцию и обедал с императором и императрицей. После этой встречи Милнер сказал Вильсону, второму по положению члену британской делегации: "Император и императрица, хотя держались очень любезно, но совершенно отчетливо дали понять, что не потерпят никакого обсуждения российской внутренней политики".

Николай II и Александра Фёдоровна не подозревали, что никто из англосаксов с не собирается что-либо с ними обсуждать. Венценосные особы были осмотрены, “взвешены”, признаны негодными и списаны. Осталось только грамотно утилизировать.

Конференция союзников открылась 01 февраля в Круглом зале Мариинского дворца. Работа продолжалась три недели, до 21 февраля — ровно столько, чтобы успеть встретиться со всеми туземными заговорщиками, согласовать с ними план и ход переворота, проинспектировать готовность провокаторов и боевых террористических групп, условиться об оперативной связи и действиях в непредвиденной ситуации.

Генерал Вильсон и сопровождающие его офицеры разведки за это время посетили в Пскове ставку генерала Рузского, заехали в Минск к генералу Эверту. Затем вместе с Милнером прокатились в Москву, проинспектировали революџионные настроения купечества и чиновничества. Ключевой встречей была беседа с князем Львовым. “Высокие европейские лица” вручили потомку Рюрика “ярлык на княжение”, согласившись признать его главой “народного правительства” после свержения “кровавого душителя свободы и демократии Николая II”.

Памятуя о трагедии миссии Китченера, отъезд делегации держали в секрете. Всем пришлось пожертвовать своими ботинками, оставив их у дверей гостиничных номеров, чтобы создать впечатление, будто их владельцы еще квартируют. Обратно в порт Романов поезд шёл быстрее, утомленные делегаты устали друг от друга и сидели в своих купе, желая как можно быстрее покинуть страну, только что подожжённую по их великодержавному повелению. Из купе все без лишних проволочек быстро перегрузились в каюты крейсера и снова затихли, прислушиваясь к дрожащему от нетерпения чреву корабля и плеску холодных зимних волн за бортом.

Милнер снял верхнюю одежду, заказал кофе и положил на куцый столик "Отчет о миссии в Россию", открыл первую часть — "Заметки о политической ситуации", начинающуюся с главного вывода: "Правда заключается в том, что широкие задачи и цели союзников в войне несовместимы с идеями, лежащими в основе системы управления в России. Наиболее правильным и логичным, с точки зрения британских интересов, будет следующая форма правления в этих северных колониях"…(*)

Резкие, отрывистые команды, прозвучавшие снаружи рядом с иллюминатором и топот ног по трапам отвлекли проконсула от чтения документа, заставили отложить его и подойти к иллюминатору. Он прилип к круглому кусочку черного северного неба и скорее почувствовал, чем увидел, как около борта крейсера, идущего самым малым ходом, взвился многометровый гейзер, а по корпусу трижды ударили гигантским молотом.

Получив сразу три смертельные раны, корабль охнул, извергнув пар из разорванных котлов, застонал ломающимися шпангоутами, изогнулся и завалился набок, как падает на землю бизон, пораженный крупной картечью охотника. Ледяная вода Баренцева моря аккуратно и цепко обняла рваную броню своими чёрными руками, не оставив пассажирам ни единого шанса на спасение.

— Убрать перископ! Боцман! Ныряем на тридцать, — коротко скомандовал Мессер, складывая отполированные ручки прибора, и добавил, обращаясь к Непенину, — всё в порядке, Адриан Иванович.

— Теперь следует озаботиться нашим алиби, — подкрутил адмирал висячие усы.

— Не извольте беспокоиться, — Мессер заговорщицки улыбнулся. — На ходовые испытания вышли невооруженными, топлива взяли в обрез… Нашу встречу с каким-то американским пароходом можно считать случайной. Да кто его видел? И вообще, нас здесь нет!…

В это же время в Петрограде.

Вплоть до начала XX века в этой части города ютились остатки полей и огородов, расположенных сразу за дальней оградой Новодевичьего кладбища. Здесь, на участке № 11, в правой стороне Черниговской улицы, по соседству с мыловаренным заводом Жукова, купец 1-й гильдии и потомственный почётный гражданин Иван Сергеевич Растеряев открыл своё дело. К 1917-му году растеряевские склады стали столичной достопримечательностью, солидными и внушительными по объёму переваливаемых грузов и по удобству доставки товаров до покупателя. С одной стороны к складам подходили железнодорожные пути, с другой — примыкала ветка грузовых городских трамваев. В дополнение к погрузке-разгрузке с приёмом товаров на ответственное хранение, склады Растеряева предоставляли комплекс сопутствующих услуг, включая получение и отправку грузов по всей сети железных дорог России, а также посредничество в получении ссуд в банках Петрограда под залог товаров на складах Растеряева. Позже эти склады назовут Бадаевскими. В историю они попадут, как зловещий символ голодающего Ленинграда. Но в 1917 — это успешное частное прибыльное предприятие, куда торопился после очередной встречи с послом Британии Бьюкененом один из главных кассиров февральского заговора.

Страстный балетоман и меценат, владелец роскошной 127- метровой яхты, самой большой по тем временам, и второго по величине синего бриллианта в 43 карата, Михаил Терещенко обладал баснословным личным состоянием — 70 млн золотых рублей.

На первый взгляд, царское самодержавие ничем ему лично не мешало и ни в чём не препятствовало, за исключением одного очень важного «но»: несмотря на свои миллионы, Терещенко и подобные ему банкиры, промышленники и крупные торговцы не могли получить в России власть. А Терещенко вожделел власти, как прыщавый гимназист — недоступную приму-балерину с рекламной афиши. Для тридцатилетнего мужчины это была не аллегория. Он настойчиво подкатывал к Матильде Кшесинской, но та принципиально отдавала предпочтение исключительно царской семье, порождая у молодого миллионщика жуткий комплекс социальной неполноценности, к которой примешивалась изрядная толика национальной. Так тоже бывает. При всей своей интегрированности в дела Российской империи, малороссийский купец Терещенко был одним из тех, кто разделял мнение, что “москали зъилы наше сало”. Зарабатывая в России миллионы, он искренне ненавидел эту страну и желал её скорейшего перехода под полный контроль “цивилизованной Европы”. Наверно, именно поэтому дочь английского посла писала о нем: «Он олицетворяет не Россию революционеров-нигилистов, не распущенных аристократов, а ту прекрасную, единую Россию, с которой всегда будет мое сердце».