Автоматически пригнувшись, Григорий сделал ещё несколько шагов вперед, скосив глаза на революционного террориста. Неудачник лежал на спине, слабо суча ногами. На бледном лице огромными блюдцами выделялись глаза, глядящие на Распутина с испугом и надеждой. Неестественно выгнутая рука выпросталась из рукава шинели, грубая рубаха на глазах пропитывалась кровью.

Григорий сделал шаг к окутанной дымом и пылью усадьбе, но вдруг развернулся, скрипнул зубами и присел рядом с раненым. Надорвал рукав, поморщился от увиденного — открытый перелом, истекает кровью… Дальше всё на автомате, отработано сотни раз — снять и подложить под голову студента свою куртку, перетянуть раненую руку, сетуя, что не на чем написать время наложения жгута.

— Как тебя зовут, последыш народовольцев, — спросил Распутин, заметив, что взгляд студента становится осмысленным.

— Володя, — с трудом сквозь зубы произнес революционер, и губы его исказила гримаса боли и ужаса.

— Держись, Володя, сейчас будем выбираться…

Распутин распрямился, прикидывая, к какому берегу Средней Невки сподручнее дотащить студента. Вдруг раздался знакомый свистящий звук. Возле ног замёрзшая река вздрогнула, пошла трещинами, огромный кусок льда встал на дыбы, показал свою подводную, жёлто-зелёную окраску, освободив поток воды, выплеснувшейся из образовавшейся полыньи высоко вверх, а затем шумно опустившейся обратно, увлекая за собой людей, оказавшихся на её пути.

Лев Давидович Троцкий торжествующе улыбнулся и небрежно смахнул со щеки прилипшую гречишную шелуху. Почуяв опасность, “лучший большевик”(*) “рыбкой” нырнул с трибуны в сваленные рядом мешки. Они спасли его от неизбежных травм, а рухнувшая сверху крышка ящика приняла на себя изрядную часть взрывной волны и заслонила от прибывшего с инспекцией Распутина.

— Вот как надо стрелять, штабс-капитан! — насмешливо обратился он к связанному Ставскому. — Так и только так мы будем расправляться с врагами революции! Безжалостно! Без буржуазного слюнтяйства! — обвёл он горящими глазами своих боевиков, среди которых нашлись выпускники Михайловской артиллерийской академии. — Нам выпала великая честь построить первое глобальное государство — земшарную республику под руководством профессиональных революционеров, и мы выполним свой долг — железной рукой загоним человечество к счастью! Ура, товарищи!…

Григорий понял, что уходит под воду и задержал дыхание, напрягая мышцы и готовясь к ледяному холоду, однако вместо этого внезапно почувствовал тепло, а потом жар, сухой, концентрированный, шершавый, словно песок. Казалось, кожа лица сморщилась, волосы встали дыбом и потрескивали, словно наэлектризованные. Он приподнял веки и увидел то, что никак не могло оказаться на дне реки — языки пламени, заслоняющие всё впереди, тянущиеся к его рукам, словно живые, стелющиеся над головой, нестерпимо жаркие, гибкие, изящные, но такие опасные, что Распутин сначала инстинктивно отдернул руки, а потом изловчился и изо всех сил пнул кроваво-жёлтый отросток. Нога провалилась, словно в желе, но вся жгучая стена отпрянула, а огненный потолок приблизился, выпустив несколько протуберанцев, один из которых, как гигантский удав, обвил туловище, сомкнувшись на шее. Задыхаясь, Распутин попытался укусить щупальцы, замолотил по ним руками, рванулся назад и понял, что кто-то помогает, тянет его за ноги. Страшный огонь стал тускнеть, хиреть и полностью схлопнулся, как развёртка старого телевизора.

— Уф-ф-ф, успел, — генерал Миронов обессиленно повалился на землю рядом с Распутиным, раскинув руки, словно пытаясь обнять твердь.

— Что это было? Геенна огненная? — судорожно сглотнув, спросил Григорий.

— Твоё представление о ней. Сила ума. Полёт фантазии. Но воображение у тебя богатое, бескомпромиссное, могло засосать по-настоящему.

— Куда?

— В новую, сконструированную тобой действительность.

— Я могу что-то конструировать?

— Ты до сих пор не можешь поверить, что слова “созданный по образу и подобию” предполагают не только внешнюю схожесть, но и набор уникальных способностей… Зря!…

Распутин поднял голову и осмотрелся. Они снова, как в самом начале его командировки в прошлое, находились с Мироновым на дымящемся, медленно остывающем поле боя. В дымке вязли косые солнечные лучи, застилающие изрытое воронками пространство. Но в отличии от прошлого раза, солнечный диск не закатывался, а поднимался из-за горизонта. Всё остальное было тем же, словно и не прошло три таких богатых на события земных месяца. Изломанная военная техника, больше похожая на бесформенные кучи металла, колючими холмами громоздилась между полузасыпанными окопами и вдавленными в землю блиндажами. Обрубки обугленных деревьев, покрытые пеплом, как пальцы великана, погребенного под мёртвой землёй, беззвучно тянулись к небу, жалуясь на взбесившихся «хомо-сапиенсов»…

— Что всё это значит? — прохрипел Григорий, опираясь на локоть и чувствуя, как к горлу подкатывает безмолвный протест.

— Это значит, курсант, — ответил генерал, не приподнимая головы и не открывая глаз, — что командировка завершена, епитимья закончилась. Говоря армейским языком, ты выполнил поставленную задачу…

— Чью же душу я спас? — язвительно спросил Григорий. — Этого прыщавого студента, террориста-самоучку?

— Свою, курсант! Только свою! Ничью другую душу ты спасти не в состоянии.

— Не понял…

— А что тут непонятного? Убийц на Руси издревле называли душегубами. Злодей мог умертвить тело жертвы, но душа ведь бессмертна… Ты не задумывался, почему наши воцерковленные и богобоязненные предки так именовали преступников?

— Отнимая чужую жизнь, человек губит свою собственную бессмертную душу?

— Молодец, курсант! Давай зачетку — ставлю пять! Умышленное убийство, совершенное вне пределов необходимой обороны, а равно неоказание помощи — самый распространенный способ продажи души рогатому. Удовольствие лишить жизни других компенсируется отказом от собственного вечного бытия, с передачей его под полный контроль Лукавого. С этого момента человек сам себе не принадлежит, всеми поступками его управляет преисподняя.

Распутин встал на ноги, повёл плечами, прислушиваясь к собственным чувствам. Перед глазами появился последний стоп-кадр дома, скрывающегося в дыму, где находилась его Аня…

— Артём Аркадьевич, могу ли я поменять зачётку на право вернуться сейчас туда, к ней…

Миронов положил свою тяжелую руку на плечо Распутина.

— Ты не в магазине модной одежды, Гриша. Примерить, поносить, сдать обратно, поменять на более удачное… Так это не работает… Никто из живущих никогда не получал желаемое в таком виде, в каком себе нафантазировал. Всё будет, как ты захочешь, но совсем не так, как себе представляешь. Это не удачная фигура речи, не модный афоризм, а незыблемый строгий закон бытия.

— Зачем мне вечная жизнь с её горечью потерь и терзаниями от пережитого.

— К сожалению, именно страдания, неудовлетворенность собой и окружающей действительностью — необходимое условие эволюции. Только чем-то очень недовольный человек способен на решительные и даже отчаянные поступки по преобразованию окружающего мира…

— А счастливый человек на это не способен?

— Именно так. Ты разве сам не замечал, что счастье никогда не являлось движущей силой прогресса? Только в качестве цели, чаще всего недоступной, оно способно быть стимулом.

— Как же мне надоела эта гонка по вертикали. Как я хочу, чтобы меня просто оставили в покое.

— Ты точно этого желаешь? Вечный покой — твоя мечта? Можешь не отвечать, слова ничего не стоят. Зачем сотрясать воздух, когда есть возможность доказать желание делом. Ты просил шанс сделать бывшее не бывшим — ты его получишь. Дальше решай сам. Твоя воля — закон для всех, даже для Него…

—----------------------------------

(*) 1 (11) ноября 1917 года на заседании Петроградского комитета РСДРП(б) по вопросу об «однородном социалистическом правительстве» Ленин называет Троцкого «лучшим большевиком» («Троцкий давно сказал, что объединение [между большевиками и меньшевиками] невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика»)