Цимрот тут же оживился. Он что-то шепнул своему помощнику. Тот выбежал из комнаты и вернулся через пару минут с коробкой, из которой достал документ и передал его Цимроту. Цимрот положил его передо мной. Это был журнал учета посетителей Белого дома. Он показал мне запись с моим именем, фамилией и первой буквой отчества и повторил:

— Была ли у вас встреча в Белом доме 14 февраля 2014-го?

Цимрот подумал, что наконец-то уличил меня во лжи.

— Нет, — спокойно ответил я. — Я был в старом административном здании. — (Речь о здании Эйзенхауэра — это правительственное здание в комплексе Белого дома, но не Белый дом.)

В той стороне, где сидели коллеги Цимрота, послышался дружный вздох. Цимрот же отреагировал так:

— Похоже, мне надо быть очень осторожным, задавая свои вопросы, не так ли?

— Именно так.

Вопросы заканчивались, и допрос завершили за двенадцать минут до окончания отведенных на него семи часов. Майкл вежливо предложил им продолжить, но Цимрот иссяк.

Уже в лифте Майкл улыбнулся и сказал: «Отличная работа, Билл».

Когда я добрался до своего номера в отеле, я чувствовал себя совершенно измотанным. Я заказал себе китайскую еду навынос. Наслаждаясь монгольской говядиной из коробочки, я представлял, как беснуются Кацывы и Весельницкая, распиная Джона Москоу и Марка Цимрота за то, что те не принесли им мою голову на блюдечке. Они потратили миллионы долларов, а «Бейкер-Хостетлер» — бесчисленное количество часов на выведывание, преследование и суды против меня, и всё впустую.

Спустя несколько дней фирма «Бейкер-Хостетлер» обратилась в суд с просьбой заставить нас передать им документы, которые они действительно очень хотели заполучить, и провести мой повторный допрос. Судья Гриеса с неохотой назначил дату очередного слушания на конец мая.

«Бейкер-Хостетлер» не подозревали, что это и была ловушка, в которую медленно заманивал их Майкл, и влетели в нее со всей дури.

Как только началось слушание, Цимрот стал разглагольствовать о том, что я не выполняю решение суда. Но каждый раз, когда он упоминал мое имя, судья Гриеса нервно вздрагивал. Цимрот не обращал внимания и гнул свою линию.

В конце концов всё это так надоело судье, что он завопил:

— Правительство возбудило дело. Господин Браудер не возбуждал его! — и продолжил на высокой ноте: — [Мы] потратили достаточно времени и усилий на господина Браудера.

На этом всё закончилось, не успев начаться. Судья Гриеса запретил все дальнейшие запросы и допросы и категорическим тоном посоветовал Цимроту перейти к основному делу, чтобы двигаться дальше.

Майкл молча созерцал происходящее, как будто ждал именно этого момента. Он быстро встал и попросил судью:

— Поскольку мы не являемся стороной в деле, можем ли мы быть свободны?

Он не хотел ждать, пока судья Гриеса передумает.

— Конечно, можете.

— Спасибо.

И Майкл ушел. Он не подал ни одного ходатайства, не отправил практически ни одного письма и почти не выступал в суде. Его стратегия была очень неординарной, но она сработала! Это был идеальный пример юридического джиу-джитсу. Он использовал вес наших оппонентов, чтобы уложить их на лопатки.

Вот так Майкл Ким успешно извлек стрелу из моей шеи.

Оставив позади волнения, связанные с допросом, я постарался сфокусироваться на поиске путей возмездия убийцам Бориса Немцова. Борис был незаменим в продвижении и принятии закона Магнитского, и было бы естественно воспользоваться им, чтобы наказать тех, кто стоял за этим преступлением.

Я был не единственным, кто разделял это мнение. Важную роль в процессе применения санкций закона Магнитского играл Владимир Кара-Мурза. Именно он вместе с супругой и дочерью Бориса был в ту роковую ночь на Большом Москворецком мосту.

С Борисом его связывала крепкая дружба. И несмотря на то, что Владимир с женой Женей и тремя детьми жил в Фэрфаксе, штат Вирджиния, он находился в постоянном контакте с Борисом, они вместе ходили в походы в России, общались по работе и на отдыхе. Борис был крестным отцом одного из детей Владимира.

Как и Борис, Владимир всецело поддерживал закон Магнитского. Именно за это он поплатился должностью шефа вашингтонского бюро российского телеканала «Ар-ти-ви-ай» в 2012 году. (Владимир начинал работать на «Ар-ти-ви-ай», когда этот телеканал был независимым, но к 2012 году он перешел под контроль Кремля.)

Мы познакомились в 2012 году в Оттаве, в канадском парламенте, где мы оба выступали, лоббируя канадскую версию закона Магнитского. Владимир легко общался с депутатами, переключаясь с французского на английский, без всякого намека на русский. За годы учебы в Англии — сначала в средней школе в Лондоне, а затем в Кембриджском университете — он совершенно избавился от русского акцента. Это по-настоящему талантливый и харизматичный человек. Всякий раз, когда я его слушал, мне казалось, что я слушаю молодого Нельсона Манделу или Вацлава Гавела.

Так случилось, что 30 апреля 2015 года, через два с лишним месяца после убийства Бориса, нам с Владимиром представилась возможность выступить в Вашингтоне, чтобы объяснить, почему необходимо применить санкции Магнитского против убийц Немцова. Нас пригласили выступить на дне памяти Бориса в Конгрессе, в зале 2255 здания Палаты представителей Рэйберна. Именно здесь рождался закон, который впоследствии назвали законом Магнитского. Это был тот самый зал, где в 2010-м я впервые выступал перед Комиссией по правам человека Палаты представителей имени Томаса Лантоса, рассказывая об убийстве Сергея.

В день памяти в зале были только стоячие места. Там были все, от рядовых сотрудников до высокопоставленных законодателей, среди них Стени Хойер, второй по рангу демократ в Палате представителей, Элиот Энгель, член Комитета по иностранным делам Палаты представителей, и конгрессмен Джим Макговерн, изначальный сторонник закона Магнитского.

Владимир Кара-Мурза на слушаниях в Конгрессе США, посвященных Борису Немцову. Апрель 2015 года (© NATIONAL ENDOWMENT FOR DEMOCRACY)

Этот день не был похож ни на один из тех дней поминовения, что остались в моей памяти. Он не был похож на поминки мамы, которые состоялись всего за неделю до убийства Бориса. И хотя ее смерть была тяжелой утратой для нашей семьи, особенно для моего пожилого отца, который остался один, всё же ее смерть была неизбежной частью естественного цикла жизни. Речи в тот день были в основном посвящены цельности ее жизни. В них была грусть, однако моменты радости также всплывали в воспоминаниях родных и близких.

Но неизбежность смерти как части естественного цикла жизни никак не соотносится с убийством. Речи в день памяти Бориса были разными. В воздухе витала скорбь, вызванная его уходом, но преобладал гнев. И никто не чувствовал это более глубоко и не передавал более ярко, чем Владимир.

Человек с неброской внешностью, с небольшой залысиной, нахмуренными бровями и аккуратной бородкой, чем-то напоминающий молодого Ленина, он говорил всегда в одной сдержанной тональности. Он рассказывал о личных принципах Бориса: о том, что тот никогда не предавал своих друзей и идеалов, не ставил свои личные интересы выше интересов своей страны, но прежде всего о том, что Борис был абсолютно неподкупен — это был его единственный «грех» в стране, вся жизнь в которой основана на коррупции.

Кайл Паркер (© HERMITAGE)

В конце своего выступления Владимир показал присутствующим лист бумаги с именами восьми человек, которые, по его мнению, несли ответственность за подстрекательство к убийству Бориса и в отношении которых должны быть применены санкции американского закона Магнитского.