– Бац! – что-то врезалось в лоб, пребольно поцарапав кожу.

Ева дёрнулась и встретилась глазами со странным уродцем. В чёрном тряпье, перекрученный да переверченный, словно корни древнего дерева, выглядывал тот из-за ближнего заборчика и целился заиндевевшей шишкой. Увидев, что его заметили, он тотчас метнул шишку, но от повторного болезненного удара Еве удалось увернуться.

– Вы чего? – выкрикнула она, не успев как следует испугаться. – Совсем спятили?

Уродец захихикал и, сиганув на дорогу, запрыгал вокруг.

Ева смотрела во всех глаза, но не могла разглядеть лица лилипута. Тот же заходился трескучим смехом, колесом крутился перед ней.

– Брысь, ты! Не к месту здеся! – проскрипело позади, и уродец разом ввинтился в сугроб, разметав по сторонам снеговую пыль.

Пытаясь унять подступающее кружение, Ева стянула шапку – в голове что-то плавно покачивалось и плыло.

– Три дороги, три пути! Что выберешь – то останется. – старушонка, замотанная по самый нос, появилась откуда-то сбоку. Из-под облезлой залатанной накидушки выглядывал одинокий громадный валенок.

– Она в нём скачет, что ли? – подумала Ева, поспешно отводя глаза.

– Скачет, скачет, – покивала старушонка, и Ева отчаянно покраснела. Стараясь загладить неловкость, поздоровалась как можно вежливее.

– И тебе не хворать, – хихикнула старушонка. – Про дороги-то поняла?

– Нет. – честно ответила Ева. – Разве это мне говорилось?

– А больше ведь некому. – старушонка извлекла из валенка коробок вроде спичечного. – На-ка. Прими.

– Зачем? – не поняла Ева.

– Прими, говорю. Нынче в полночь открой.

– Да зачем? Что там?

– Увидишь! – старушонка всё протягивала коробок. Бледная синеватая рука, покрытая пупырышками гусиной кожи, слегка подрагивала.

Ева пожалела бабку и послушно взяла коробок.

– В полночь открой! – повторила та. – Не попутай!

– А что за дороги-то? – переспросила Ева.

– Судьбина твоя.

– Вы гадалка? Откуда про них узнали?

– На лбу подсмотрела. – охотно объяснила старушка. – Сколько морщин – столько дорог!

И захихикала, заходила ходуном. Из-под широкой одёжки посыпались на снег такие же одинаковые коробки.

Ева сунулась было подобрать, да старуха остановила, взвизгнула пронзительно:

–Не тронь чужое! Не для тебя приготовлено!

– Я помочь хотела, – растерялась Ева.

– Не просят – не лезь! – отбрила старушонка недовольно и вдруг подобралась, будто кошка перед прыжком.

– Не звали! Не ждали! Вертайся назад! – издали орала Матрёша. – Не звали! Не ждали! Вертайся назад!

Старушонка зашипела зло, ощерилась мелкими острыми зубами, но задерживаться не стала, резво поскакала вдоль улицы. Валенок отлетел в сторону, обнажая огромную синюшную птичью лапу!

Ева так и осталась стоять с открытым ртом, сжимая в ладони коробок.

– Ты как, говорила с ней? Брала что-нибудь? – Матрёша бесцеремонно завертела девушку, озабоченно осматривая.

– Кто это был? – потрясённо выдохнула Ева. – Просто кино какое-то!

– Смутья! Почуяла в тебе слабину и сразу пристала. Сейчас многие из этих повылазили, поближе к людям пристроиться норовят. Время такое. Тёмное.

– Она… настоящая?

– Нет, игрушечная, – огрызнулась Матрёша, пытаясь выдрать из Евиной руки коробок. – Зачем взяла? На что польстилась?

– Не знаю, – увернулась Ева. – Как-то само получилось.

– Главное, не открывай! Оня подскажет, как с ним нужно поступить.

– Я его лучше выброшу.

– Не вздумай! Просто бросить нельзя – ещё подберёт кто. В печи сожжём. Или на костре.

– А что внутри?

– Не могу сказать. Не довелось открывать.

Телефон запищал, и Матрёша уткнулась в сообщение. Ева же осторожно потрясла коробок и, решившись, сдвинула крышечку. Совсем чуть-чуть, на миллиметр, не больше. Сквозь маленькую щель рассмотреть ничего не вышло, да ещё и сердце кольнуло внезапно, и такая тоска накатила разом, что захотелось завыть.

Никому-то она не нужна в этой жизни! Мать строит новые отношения, парень оказался предателем, подруга – тоже… В кого она такая невезучая? Как теперь с этим жить?

Ева вспомнила объятия и поцелуи перед библиотекой и неожиданно разозлилась.

Я им ещё покажу! Они ещё меня узнают!

Отомщу! Обязательно! Обо всём пожалеют!

В голове принялись разворачиваться планы мести – один изощреннее другого.

Ева разом вспотела и расстегнула шубейку.

– Да что ж ты делаешь! – Матрёша выхватила коробок и быстро задвинула крышечку. – Сказано было – не смотри! Вон, проняло как! Красная вся, глазюки разгорелись!

– Я их проучу! Они пожалеют!.. – забормотала Ева.

– Ты обороты-то сбавь! Не приваживай смутью!

– Нет её. Сбежала.

– Прям. Рядом невидимкой крутится, выжидает, когда в кондицию войдёшь. Тогда и выпьет!

– Что выпьет?

– Энергию, силу. Назови как хочешь. Ненависть организм подточит и всё, хана.

– Как вы не понимаете! – не могла успокоиться Ева. – Меня предали! Обманули!

– Всё понимаю. Сама попала. Рассказывала уже.

– Вы не договорили.

– Да?.. – удивилась Матрёша.

– На телефон отвлеклись…

– Далеко ли намылились, девки? – из переулочка вывернул незнакомый дедок с хворостиной.

– Прогуливаемся, Семён. Воздухом дышим.

– Дело нужное. – одобрил дед. – Я вот тоже на моцион вышел.

– А хворостина зачем?

– От вихревых отбиваться. Совсем ошалели к ночи, безобразники.

– Бывай, Семён. Некогда нам.

– Гляжу ты ресницы присобачила, – поддел дед. – Прямо щётки! Впору полы мести.

– Смейся, смейся, – отмахнулась Матрёша. – Сделаюсь знаменитой – по-другому запоёшь.

– Это кто ж с тобой? – дед прищурился на Еву. – Товарка по замыслу? Иль Анькина смена?

Но Матрёша проигнорировала вопрос, обогнув деда, потянула Еву к одному из ближайших домов.

– Вы не договорили, – снова напомнила Ева. – Про предательство…

– Да что говорить. Перехватила у меня мужика одна персона. Приворотом к себе привязала. Как бычок на верёвочке за ней ходил, совсем от чувств одурел…

Приворот! – возликовала Ева про себя. Как она сама не сообразила, как не вспомнила про него!

– Даже не думай! – Матрёша словно мысли прочитала. – Штука страшная! Сделать – сделаешь, да только шибко после пожалеешь.

Домик бабы Они напомнил Еве пряник в глазури. Маленький и ладный, выкрашенный бело-голубой краской смотрелся он до того красиво, что захотелось поскорее войти.

– Давай, давай, – подтолкнула к калитке Матрёша. – Не тормози. Двигайся.

Перед самым крыльцом тропинку перед ними перебежал кто-то вроде большой собаки – мигнул на опешившую Еву красными фарами глаз да потрусил мохнатой копной в глубь двора.

Над головой прокричали тоскливо и пронзительно, столкнули с краешка крыши пушистый снег.

Ева шарахнулась и без стука ввалилась в узкие сени. Давно позабытый из детства аромат окутал её тёплым душистым облаком – похоже пахло у бабули в деревне, когда та затевала пирожки. Ева совсем не помнила их вкуса. А вот запах остался с ней навсегда.

– Напекла, Оня! – довольно пробормотала Матрёша. – Словно почувствовала гостей.

Тихо прошелестел телефон, Матрёша поморщилась, но нажала на кнопочку, процедила недовольно в трубку:

– Чего надо?

Ева не стала прислушиваться к разговору, чуть приоткрыла ведущую в комнату дверь.

– Измучилси я! – послышалось через щель. – Присыпаю на ходу!

У занавешенного окошка за столом помещался знакомый котяра, обеими лапами заталкивающий в себя то ли сметану, то ли густые сливки. Хозяйка дома возилась у печи, тащила из духовки широкий противень, щедро заполненный свежевыпеченной сдобой.

– Дай пирожочка! – потянулся к противню кот. – Страсть, до чего хороши!

– Вот подостынут, тогда и угостишься, – баба Оня ловко накинула на выпечку светлое льняное полотенце.

Дворовый почесался и смачно зевнул.

– В спячку тебе пора. Зачем противишься природе?