— Товарищ лейтенант, у нас ЧП, — говорю я. — Документы наши в части.

— Номер части? Фамилия командира? — сразу начал наседать лейтенант.

А я стою и только глазами хлопаю. Ответов потому что не знаю. И фамилия командира вылетела из головы, как назло. Яков рядом со мной тоже шипит русским командным. Не на меня, а так, на общую обстановку.

— Давайте пройдем в комендатуру, там разберемся, — выдавил я. — Нечего уши кормить, — и кивнул на не собиравшихся расходиться женщин.

Лейтенант махнул рукой патрульным, скорее всего, взятым из команды выздоравливающих в ближайшем медсанбате, те изобразили служебное рвение и мы побрели в комендатуру. Главный же пошел сбоку, перепрыгивая через сугробы и держась рукой за кобуру. Будь мы диверсантами, его тело уже лежало бы в снегу, а сверху бы кучкой громоздились помощники. Но мы же свои люди, так что дошли без приключений.

В комендатуре нас завели в довольно прохладную комнату. Так что мы, как были в полушубках, так и сели, не расстегиваясь. Сделали мы это без разрешения, но меня выразительные взгляды лейтенанта, если честно, волновали мало. Якова, похоже, тоже. Ну выговор впаяют нам за прогулку без документов. Неприятно, но терпимо. Особенно по сравнению с тем, что и Якова, и меня собирались повесить. Посидели в тишине пару минут. Оказывается, ждали начальство.

Пришел артиллерийский капитан, в годах уже, постарше меня точно, худой как щепка, шея в воротнике болтается как птичья. Сел за стол, посмотрел на нас. Пододвинул чернильницу, взял ручку, и только после этого спросил:

— Вы в каком лесу воспитывались? Приветствовать друг друга, как это предписано уставами, уже не надо? К вам заходит представитель военной комендатуры, а вы тут развалились как баре в кабаке! Стыдно должно быть, товарищи!

Аж проняло. Умеют же люди! Мы вскочили, будто нас пружиной подбросило.

— Извините, пожалуйста, — решил я взять инициативу как старший по званию. — Наши документы на аэродроме, в Дягилево. Но мы некоторым образом действительно из леса. Нас со старшим лейтенантом буквально сегодня эвакуировали из партизанского отряда, из-за погоды наш самолет совершил вынужденную посадку…

— Представьтесь! — не стал дослушивать нашу эпопею до конца капитан.

— Полковник Соловьев Петр Николаевич! — гаркнул я. — Последнее место службы — адъютант командующего Юго-Западным фронтом.

— В таком звании — и адъютантом? — удивился комендач.

— Я тогда был старшим лейтенантом, — попытался объяснить я, но, судя по выражению лица собеседника, только запутал его еще сильнее.

— Ладно, вы, — капитан перевел взгляд на Якова.

— Старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович, — невозмутимо произнес мой спутник. — Последнее место службы — командир 6-й артиллерийской батареи 14-го гаубичного полка 14-й танковой дивизии 7-го мехкорпуса 20-й армии.

— В-вы что тут… ваньку валяете? — совершенно охреневшим голосом произнес комендач. — Один из старлея в полковники прыгает, второй… повторить страшно… Как вы смеете?! Думаете, раз капитан Терентьев контуженный и инвалид, издеваться можно? Да я!.. — и он выскочил из кабинета, хлопнув дверью.

Ну, закрутилось потом довольно быстро. Вместо обиженного Терентьева пришел целый майор. Этот, хоть и выглядел ветераном битвы при Порт-Артуре, но держался бодро. Наверное, он больше верил в чудеса и от фамилии Якова немного возбудился, но принял наши объяснения. Провел в свой кабинет, оказавшийся чуть теплее того ледника, в котором мы сначала оказались. И позвонил при нас кому-то в Дягилево. Даже непривычно как-то о сих пор — электричество, телефон. С аэродрома наш рассказ подтвердили, и тут же кого-то отправили в комнату, где документики до сих пор лежали, и нарочного отправили в комендатуру.

Конечно, с Яковом ходить по разным мелким начальникам — одно удовольствие. На этом уровне их семейные дрязги никого не волнуют, важна только связь отец-сын. Через десять минут мы уже пили какой-то заменитель чая с сахарином, а майор Кадкин пытался скормить нам закаменевшие «подушечки», которые сам, наверное, растягивал на десять стаканов одну. Короче, гостеприимство на высшем уровне. Ну, а после всего мы погрузились вместе с нарочным в пошарпанную «эмку», на которой нас домчали до аэродрома вмиг.

На прощание мы поручкались со всеми, кто только этого желал. Я, понятное дело, был в нагрузку, людям хотелось прикоснуться к сыну вождя. Яков мужественно это перенес, даже подошел в бледному и слегка трясущемуся Терентьеву и обнял его. Капитан после этого вроде немного успокоился. Да уж, ему не позавидуешь, он себя, наверное, с киркой в Магадане видел.

Но наше приключение оказалось единственным событием за этот день. Погода над Москвой портилась всё сильнее и прогноз отодвигал вылет на неопределенное будущее. Вот не знаю, как у моего спутника, а у меня терпение уже кончалось. Я был готов и на попутках ехать. Пока в лесу сидели — да, скучал, конечно, но понимал, что Вера далеко и встретиться невозможно. А здесь — каких-то жалких две сотни кэмэ, и не по вражеским тылам, а по нашей территории, а я сижу в этой Рязани.

Оказалось, Яков тоже не горел желанием любоваться аэродромными красотами.

— Слушай, а что мы привязались к этому самолету? — спросил он. — Поехали на поезде. Даже если на каждом полустанке останавливаться будет, все равно доберемся быстрее.

Сказано — сделано. Мы надели форму, уже со всеми нужными петлицами и шевронами, пошли к начальникам и очень скоро были в такой родной комендатуре. Там, наверное, спали и видели, как бы спровадить из спокойного до этого дня города парочку командиров, лицезреть которых комендачам хотелось только на страницах газет. Предписания выдали с завидной скоростью. И довезли до вокзала (хотя и пешком не очень далеко). И запихнули в проходящий поезд. Вся операция заняла меньше часа. Вот что значит правильная мотивация сотрудников!

Вестимо дело, комендачи в компании с чекистами посадили нас с шиком, в купейный. Не самого высокого класса, жесткий, но это не страшно. А то по дороге пришлось пробираться через плацкарт. То еще удовольствие, скажу вам. Густой дух, исходящий от портянок, носков и просто не очень чистых ног, быстро напомнил нам о казарме. А мы даже соскучиться не успели. Пришли в свое купе, познакомились наскоро с попутчиками, молчаливыми инженерами Володей и Сашей, расстелили постельное и легли спать. А что еще делать?

Яков уснул быстро, лежит, посапывает. Видать, за прошлую ночь решил отквитаться. А я с ним местами поменялся, получается. Мне вот эти бу-бу-бу, долетающие из соседнего купе через стенку, всё же мешают.

Отчаявшись добрать после непростой ночи, я иду за кипятком к проводнику. Молоденькая девушка, кинув быстрый взгляд, на мой нарукавный знак, расщедрилась морковным чайком.

— Извините, товарищ полковник. — проводница мило покраснела. — Настоящего чая у меня нет.

— Пойдет и морковка, — махнул рукой я. — Из одуванчика еще хуже.

— Приходилось пробовать?

— Из смородины тоже. Лишь бы горячий был. А если с сахарином — совсем праздник.

Я вспомнил о голодном 42-м. Если первый год войны были еще запасы, потом пошел ленд-лиз, то зима сорок второго — вспомнишь и вздрогнешь.

Проводница убежала по своим делам, а я встал у окна в коридоре и принялся напитываться морковными витаминами. Попутно прислушиваясь к яростному спору в тамбуре. Там, судя по всему, какие-то ученые собрались.

— …не тычь мне Отто Ганом. Ты вспомни еще Жолио-Кюри. Это ведь он обнаружил, что деление носит взрывной характер и запатентовал урановую бомбу!

— …циклотроны и тяжелая вода — это тупиковый путь. Я уверен, что обогащать уран надо иным способом…

— Каким?

— По методу Лео Силарда!

— Это пустые фантазии! Расчеты показывают…

Услышав про урановую бомбу, у меня что-то громко щелкнуло в голове и я смело толкнул дверь тамбура. Там курили двое мужчин. Один чернявый, семитской внешности, с залысинами, в круглых очочках. Другой худощавый, с чеховской бородкой и усами. Пожилой такой. Почти старик.