Ну вот, поступим как завещал великий поэт Лермонтов. Нет, не мачта гнется и скрипит, это уже в прошлом. Из другого стиха. Спустя четверть часа бой закончился, оставшиеся немцы были добиты.

Когда считать мы стали раны, товарищей считать. Что-то чует мое сердце, сегодня всё получилось вовсе не так красиво как в предыдущие разы, когда мы немцев чуть не щелбанами били.

— Базанов! — крикнул я в наступившей тишине.

— Я! — крикнул в ответ майор. Мне даже легче стало, живой, значит.

— Проверить поле боя, доложить о потерях!

Пока наши проверяли что да как, я пошел в сторону передовой засады. Что там случилось хоть? Кто тот рукожоп, у которого пулемет заклинило? Ну, и Аня. Специально же послал туда, где угроза поменьше. А теперь, пока шел, кошки на душе скребут.

Сани с немцами стояли прямо посередине дороги, чуть свернув в сторону. Подстреленная лошадь хрипела кровавой пеной, завалившись набок и запутавшись в упряжи. Вот она, скорее всего, и решила исход боя, когда упала и начала дергаться. Оба немца лежали тут же, никуда не делись. Один — наповал, второй доходил, истекая кровью. Как до сих пор не умер — неизвестно, пуля попала ему в глаз и вышла у виска. Я не стал останавливаться и пошел дальше. Немца штыком упокоил старшина Витя Гаврилов. Ну и правильно, что зря патроны тратить?

Я же поспешил вперед, к позиции наших. Пулеметчика сразило сразу — разворотило всю голову. Как его звали, не помню даже, молодой парень совсем, пограничник, из тех, кого мы мобилизовали на хуторе. Второй номер лежал рядом с ним. Тоже не жилец, в живот ранило, бледный как снег, что-то бормочет, не расслышать. А где же Аня?

Радистка лежала чуть в стороне, с немецким карабином в руках, уткнувшись лицом в землю. Правая половина головы вся в крови, не шевелится. Неужели и ее? Жалко девку, блин. Я даже зубами скрипнул от досады.

Начал аккуратно переворачивать на спину, и вдруг наша радистка открыла залитый кровью глаз, сверкнув белком и сказала:

— Не трогайте, черти, голова… Как же болит, сволочи…

Подскочила Параска, начала перевязывать радистку. Я побрел в обратную сторону. Что все-таки там случилось? Кто открыл огонь по немцам?

— Никитин. Афанасий, — представился седоватый низенький крепыш с глазами навыкате. Рядом стоял, мялся молодой лопоухий парень с белой повязкой на рукаве короткого пальто.

— Сними, бестолочь! — Никитин дернул за руку соратника, указал на повязку.

— Тут такое дело, Петр, — к нам подошел хмурый майор. — Полицаи это. Немцам служили.

— Мы им в спину ударили! — набычился Афанасий. — Как только выдался шанс!

— Это правда, — согласился Базанов. — И двух своих потеряли. Вон, лежат.

В конце колонны действительно валялось несколько трупов.

— Нас считай насильно привлекли, — ушастый занервничал. — У Афанасия брат сидит в лагере под Черниговом. Сказали, если не пойдет в полицию — отправят в Киев, на экзекуцию!

Вот же твари. Все никак не угомонятся.

— Бараска говорит, что с Анной все будет хорошо, — подбежал улыбающийся Ильяз. — Босмотрел Маны… Богадство! Все есть. Еда, тулубы, валенки…

— Документы у вас имеются? — поинтересовался я у оставшихся в живых полицаев. На что получил два аусвайса на серой бумаге с гербом. Афанасий и правда оказался Никитиным. Второго звали Павел Кашин.

— Закуска у нас есть, — пробормотал майор, заглядывая мне через плечо. — Теперь будет «Путешественник». Обступившие нас бойцы заулыбались.

— Так, а чего это мы тут собрались? — набросился я на партизан. — Где передовой дозор, где тыловой? Енот! Ты иди вперед. Махно, бери Ильяза, сто шагов назад. Довженко! Ты что тут делаешь?

— Товарищ командир! — вытянулся наш ездовой. — Один Ман цел. Садись и едь. У второго осколками разбило радиатор.

— Так, а кто начал стрелять без команды?! — я вспомнил начало боя. — В нарядах сгною!

— Командир, давай перегружаться в целую машину, — остановил меня майор. — Не ровен час, немцы поедут по дороге. А уж на хуторе накажем невиновных и наградим непричастных! А что с этими гавриками будем делать? — кивнул Базанов на бледных «полицаев».

— С собой заберем. Искупят кровью, — ответил я. — Или еще чем-нибудь.

— Так мы уже как бы… — напрягся Афанасий.

— А хочешь я тебя свожу в село Подгорное? — повысил голос Базанов. — И покажу пепелища от карателей? Ты и десятой части не искупил!

— Ладно, замяли, — тормознул я майора. — Все перегружать хабар и оттащите, наконец, трупы немцев! И доклад давайте уже, что и сколько.

В ожидании, пока мой зам по боевой соберет в кучу сведения, пошел помогать подчиненным сберегать теперь уже партизанское добро. Видать, склонность к тому, что угодить начальству — дело первое, у нашего народа в крови закрепилась, потому что мне доставались не особо тяжелые свертки. Ладно, я не гордый, потерплю и без перетаскивания трехпудовых мешков. А почему не пошел осматривать поле боя? Да вот так, остался. Чуяло мое сердце, что всё хорошее я уже увидел.

Наконец, вернулся Базанов. Иван Федорович начал с приятного — с вражеских потерь и наших приобретений. Получилось, что на этой дороге полегли восемнадцать немцев и одиннадцать полицаев. Двое сдались в плен. Трое, а, может, и четверо, сбежали в лес. Скорее всего, немцев. По меньшей мере, один из них ранен. Если что, можно организовать преследование.

— Отставить преследование, — я эту идею не одобрил, не до того. — Усилить посты с той стороны. Не егеря же, барахольщики. Они сейчас сами где-нибудь под кустом мерзнут. Да и до своих им далековато выбираться, так что нужды в этом нет.

— По технике, — продолжил майор. — Ну, главное приобретение перед нами, — он кивнул на грузовик. Плюс две лошади живых и три побило во время нападения. Двадцать два карабина с…, — он задумался, оказалось, подбирал слово, чтобы помягче сказать, — ограниченным боезапасом. Два пулемета МГ-34, тоже патронов не густо… По гранатам…

— Это что же, если бы мы не совались вперед, они бы сами стрелять перестали? — перебил я его.

— Так тыловики, — пробормотал Базанов.

— И сколько же тыловики в компании с полицаями смогли наших уложить? Давай про потери, хорошее и позже рассказать можно.

— Наши потери — восемь убитых и четверо раненых, из них двое тяжелых…

— Чтоооо? — протянул я. — Охренеееть, твою ж… Они что, сами под пули встали? Мы в засаде были! С какого перепугу у нас безвозвратные потери в два раза выше санитарных, а не наоборот? — и тихо уже добавил, чтобы только Базанов слышал: — Что у нас за сброд в отряде?

— Да в принципе, так и получилось, что чуть ли не в полный рост как на параде пошли, — так же тихо ответил майор. — Погибшие все до одного — новички. Из наших, что с самого начала, ранена только Анна..

— Зато она и пулемет успокоила, — добавил я. — Не забудь отметить.

Да уж, послал господь подчиненных. Вроде и не первый день война идет, а у них всё в заднице песня «Если завтра война, если завтра в поход». Придется доводить до этих деятелей, что завтра уже наступило, если жить хотят.

На хуторе все оказалось не так печально, как казалось. Да раненые, да погибшие. Но, во-первых, выяснилось, что Анна ранена легко — пуля срезала ей часть кожи над ухом, контузила. К моменту приезда, она уже пришла в себя, даже грустно шутила:

— Все Соловьев, не возьмешь меня теперь замуж…

— Так-то я женат.

— А я и второй согласна…

Смеется. Я вот прямо места себе не нахожу. Волнуюсь за Веру, да и чего скрывать — по женскому теплу соскучился. Правда, уже задумался, не зря ведь командиры на фронте себе ППЖ заводили… Тот же Жуков. Реально боевой генерал, без дураков. Не щадил ни себя, ни других. Вывез всю войну, да и до этого успел повоевать с японцами, с румынами. Много чего про него говорили, но запало одно. Возил с собой везде военного фельдшера — Захарову. Видел я ее на одном из КПП — красивая женщина, с чувственными губами. Все саперы на нее глазели, пока Жуков разносил к чертям нашего генерала. И ничего. Все все понимали, даже партийные органы, которых привлекла настоящая жена в борьбе с Захаровой — особо ничего не сделали. У всех рыльце в пушку.