Тут я наконец-то справился с хреновиной, мешавшей мне ходить, и натянул сапог на ногу. Зашел в палату и сразу повинился, мол, стал невольным свидетелем. И категорически против всех измышлений товарища Базанова, как не соответствующих диалектическому материализму, научному атеизму и граничащих с поповским мракобесием пополам с потаканием малограмотным предрассудкам. Посмеялись, конечно, но Иван Федорович вроде как слегка ненатурально.

— Ты пойми, — сказал я ему, — что удача сопутствует только тем, кто тщательно подготовился и правильно использует в свою пользу все обстоятельства. А то так можно с верой в удачу и в лужу сесть.

Короче, вроде обиды не осталось. Да и что мы, барышни на выданье, губы дуть за любую хренотень?

Тем более, что нас отвлекли совсем на другое. В дверь кто-то постучался довольно требовательно, не сапогом, конечно, но близко к этому, и в комнату решительно вломилась слегка запыхавшаяся Прасковья Егоровна, которая тащила за собой Ильяза. Товарищ Ахметшин, в отличие от своей спутницы, выглядел как-то немного ошарашенно.

— Так, товарищ командир, вы должны зарегистрировать брак сию же минуту! — заявила Параска тоном, не предполагающим возражений.

А, ну теперь понятно, почему татарский лейтенант и надежда всего Агитпропа выглядит так, будто его стукнули из-за угла пыльным мешком. Видать, девушка озвучила условие для доступа к своему телу, а он, пока думал не той головой, что на плечах, согласился. Наверное, просто сказал: «Конечно, любимая!». Нет бы добавить «как только одержим полную и безоговорочную победу над германским нацизмом и мировой буржуазией». Молодой, не понимает тонкостей ухаживания. Это как в старом анекдоте про потерпевших кораблекрушение. Выбросило на остров троих мужиков: двадцати, тридцати, и сорока лет. Смотрят, рядом тоже остров, а там спасшиеся женщины. Вот молодой с воплями «Бабы!» бросается в воду и собирается плыть. Тридцатилетний останавливает его и предлагает: «Не спеши, сейчас плот построим». А самый старший мужик садится под пальму и говорит: «На хрена вообще париться, скоро сами приплывут».

Ладно, надо помочь товарищу хоть немного. По крайней мере, дать время в себя прийти.

— Прямо сию секунду не могу, — ответил я как можно серьезнее невесте. — У нас с товарищами совещание и прерывать его, даже по такому важному поводу, не вижу смысла. Заявление вы написали? — оборвал я зарождающийся протест.

— Н-нет, — мотнула головой Параска. Видать, думала, что всё пройдет без препятствий.

— Так напишите заявления. Жених кто?

— Как кто? Вы издеваетесь, Петр Николаевич? Вот же он! — она ткнула локтем Ильяза, закивавшего как китайский болванчик.

Так, глаза заблестели, сейчас слеза брызнет. Ничего, деточка, поплачь, меньше пысять будешь.

— С чего ты взяла? Я тебя недавно спрашивал, собираешься ли ты замуж, ты сказала, что нет. Теперь вот собралась, суток не прошло. Мне же надо выяснить все подробности. Всё, идите, завтра принесете заявления, посмотрим, — вытолкал я парочку за дверь. А то и самому смешно, и товарищи вон, давятся, скоро не выдержат.

— В Москве снежная буря, — из кабины Дугласа выглянул пилот. — Аэродром не принимает, ухожу на Рязань.

Мы с Яковом переглянулись. Как день начнется — так он и закончится. Сначала долгожданный самолет опять блуждал над полем, где мы готовили его прием. Утаптывали снег, жгли костры с дымом взамен шашек, чтобы показать ветер. Да и попробуй еще найти такую площадку, чтобы такая дура с пробегом в четыре сотни метров приземлилась. Потом при посадке Дуглас въехал в какую-то ямку и чуть не перевернулся. Всем отрядом вытаскивали его обратно, ругая пилотов. Разгрузка тоже шла с приключениями. Когда самолет приподнял хвост — весь груз сорвало и раскидало по фюзеляжу. А как народ увидел кучу детонаторов, вывалившийся из ящиков… мат стоял такой, что даже я, привычный к тюремным загибам, прихренел. Отличился Ильяз, который выдавал одновременно из русского и татарского. Собирать вручную всё это добро мало кому хотелось.

И вот теперь эта снежная буря…

— Ничего, — махнул рукой Яков. — Переночуем в Рязани, отдохнем, потом в Москву. Чую там нас припашут к чему-нибудь сразу.

— Жалеешь, что отозвали из отряда?

— По ребятам… ну и девчатам, — усмехнулся сын Сталина, — буду скучать, конечно. А по Брянщине… Я же артиллерист. Мне в действующую армию надо.

— Партизаны тоже воюют!

— Даже в мыслях не спорю. Но масштаб! Вот поставят меня опять на гаубичную батарею… — Яков мечтательно закатил глаза — Знаешь сколько немцев мы перемножим на ноль?

— Это ты просто не видел правильно пущенный под откос эшелон с живой силой фашистов. Такое месиво… Никакой гаубичный полк не повторит.

— В том-то и дело, что не видел! — ожесточился лейтенант. — Сидел сиднем на базе… Ну какой из меня замполит. Или особист…

— Но Кириченко ты вычислил.

— Я воевать хочу, а не шпионов ловить! Да и вычислять там было… один раз глянуть…

Пока мы спорили, самолет стал заходить на посадку. Над Рязанью тоже валил снег, но пилот как-то умудрился найти окно и начал строить заход. Болтанка усилилась, у меня опять разболелась голова. Да, отвальная выдалась на славу.

Самолетом передали всякие пока еще редкие лендлизовские вкусности — конфеты, тушенку, яичный порошок, который тут же нарекли «яйцами Рузвельта». Из последнего мы наделали разных омлетов. С колбасой, с сыром, с овощами… Благо, молоко у нас было. Ну само собой водка и вино. Москва расщедрилась на несколько ящиков грузинской Хванчкары и Цинандали. В одной из коробок лежали аккуратно пересыпанные стружками бутылки. Я достал одну: интересная этикетка, однако. Под гордой надписью «Александреули» приписка красивым девичьим почерком с завиточками «Дорогому товарищу Сталину от виноделов Кахетии». Показал стоявшему рядом Старинову, тот улыбнулся, подмигнул. Да уж, понятно от кого приветы и благодарности.

Как народ увидел подарок от вождя — тосты посыпались один за другим. И честно сказать, я перебрал лишнего. Во-первых, как за свое здоровье, за удачу, победу — и не выпить? Просто невозможно. Во-вторых, вино быстро закончилось, и мы повысили градус — перешли на разведенный спирт. И это была ошибка. Выйдя проветрится — я столкнулся нос к носу с Анной, которая возвращалась после радиосеанса. Ну и наговорили друг другу лишнего.

Аня считала, что из Москвы я уже в отряд не вернусь. Почти сразу заплакала. А женские слезы… это страшное оружие. Я вспылил. Сначала что-то начал обещать, потом пытался унять рыдания. Дошло до криков. Хорошо, что появилась Параска и мы замолчали.

— Эх, жаль на свадьбе не погуляем, — я выглянул в иллюминатор. Дуглас уже заруливал на стоянку.

— Из скороспелых браков редко что выходит, — вздохнул Яков. — Ну сколько Параска с этим твоим Ильязом встречалась? Пару недель?

— Он хороший парень! Шебутной слегка, конечно, — я задумался. Здорово бы вытащить за собой в Москву Ильяза, Аню, Базанова… Но моя собственная судьба была в тумане. Кто я? Адъютант у Кирпоноса? Не смешно. Мне же полкана дали. Подрывник-террорист Старинова? Его, кстати, так и не отозвали в Москву — остался налаживать рельсовую войну на месте.

Или я глава партизанского отряда? Родина, конечно, не забудет — все-таки Гиммлера я ухайдокал. Да и других фашистов накрошил немеряно. Война идет лучше, чем могла бы. Киевского котла, считай, не случилось. Разгром немцев под Москвой оказался сильнее, наши войска взяли и удерживают Вязьму, Ржев. Наступление правда, застопорилось, но оно и понятно — надо подтянуть резервы, перегруппироваться.

На взлетном поле Дягилево нас никто не встречал. Мимо бомбардировщиков, ИЛов мы побрели на КПП. А там нас первым делом оглушила выведенная в динамик сводка Информбюро:

«В течение ночи на 15 января на ряде участков фронта продолжались активные боевые действия наших войск.

Бойцы тов. Ефремова (Западный фронт) за один день боёв захватили 8 немецких танков, 22 орудия, 68 пулемётов, 8 автомашин и 40 повозок с боеприпасами.