– Вообще-то нигде, мадам.
– Мадемуазель. Брак для бесхребетных, я предпочитаю любовников, – она гордо вздёрнула голову, а потом игриво подмигнула Аластору, – Только вот этого красавчика мне не заарканить. Ну да пусть побегает на свободе, должна же у женщины быть мечта, которая не сбывается… Но твоя сегодня сбудется, сахарок. Обещаешь трудиться на славу?
– Обещаю, мадемуазель! – с жаром закивала я.
– Раз так, изобрази уже что-то на этом контракте и подшей пиджак своему благодетелю. Справишься?
– Ещё бы!
Пока я снимала с радиоведущего мерки, на моём языке вертелась тысяча слов, и я была готова буквально кашлять ими не то что пару минут, а как минимум несколько часов. Правда, когда я уже набрала в грудь побольше воздуха, мужчина наклонился ко мне:
– Верь в себя, твори и почаще улыбайся, и у тебя всё получится. Не благодари меня, ты сама решилась прийти сюда.
– Но…
– Всё, – он взъерошил мне волосы, и, когда пиджак был подшит, мы расстались.
Ал периодически приходил в салон, подбирая себе что-то из одежды. Он жил один и заботился только о себе, хотя, похоже, те вещи были нужны ему исключительно для поддержания имиджа. Ну и он с удовольствием болтал со мной и Рози. Пару раз он даже заглядывал туда вместе с Мимзи, но было непохоже, чтобы ей удалось его «заарканить». Аластора не брали ни деньги, ни слава, он был верен только дружбе. Наш джентльмен, один на троих, и мы его обожали.
Не знаю, что это за вид извращения – а я видела их предостаточно, рассказывать обо всех и ночи не хватит – но мы были счастливы. Вот только никак не могли понять, был ли счастлив наш рыцарь.
Временами, когда он смеялся над нашими глуповатыми шутками, играл для нас на фортепиано или учился каким-то мелочам, мне казалось, что Ал собирает призрачные отражения, какой-то силуэт реальности, которая либо была разрушена, либо так и осталась миражом. В любом случае тема его прошлого была под запретом, у каждой из нас были лоскутки, никак не складывавшиеся в единое целое, хотя мы и могли теоретизировать сколь угодно долго, собираясь женской компанией.
Например, несмотря на напористость и беспардонность профессии, у него был мягкий характер, так что мы решили, что в детстве Аластор был близок с матерью, и она была очень хорошо образована. Ал даже умел изъясняться на французском, за что мы частенько упрашивали его сказать нечто волнующее. Правда, сколько бы слов любви по нашей просьбе он ни произносил, герой нашей совместной повести не обнаруживал никаких чувств. Что-то в нём умерло, и я была уверена, что это «что-то» – любовь к его рано ушедшей из жизни подруге, а монокль, который он не снимал, даже если мы предлагали модели лучше, был её подарком.
Возможно, Марди могла бы многое нам поведать, но она молчала, как и положено кошкам, и, судя по выражению мордочки, просто обожала восседать у хозяина на плечах.
Но, конечно, любая дружба когда-то изменяет форму. Если друзей двое, они могут стать любовниками, а когда больше, то, чаще всего, жизнь разбрасывает их в разные стороны, словно метла – осенние листья.
Мимзи стала популярной и отправилась в тур по стране, да так и не вернулась, решив переждать Великую Депрессию за пределами Нового Орлеана. Аластор продолжал работать на радио, а мы с Рози…
Словом, удача отвернулась от нашего салона. Настал экономический кризис, людям было не до дизайнерских вещей. Поток постоянных клиентов иссяк, зеваки приходили поглазеть на витрины и поцокать языком, не более того.
И вот однажды утром Рози вошла в мастерскую, таща за собой чемодан:
– Мои драгоценные. Не думаю, что в нашем положении имеет смысл понукать дохлую лошадь. Простите меня, я делала всё возможное, но салон не спасти. Единственный выход – ехать куда-то в другое место. Я одиночка, и здесь меня ничто не держит, но у большинства из вас есть семьи и дети, так что… – она впервые на моей памяти так нервничала, теребя полы шляпки, – Я помню все ваши адреса и свяжусь с вами, если найду новое место.
Мы, её работницы, кивали, вытирая слёзы обрезами дорогущей ткани, которая теперь была совершенно никому не нужна.
– Я собрала денег для вас. Это, конечно, не полноценная зарплата, но…
Мы полезли обниматься. Меня Рози стиснула крепче остальных, намекая, что хочет поговорить. Я наперёд знала, о чём: я тоже была одиночкой, и меня, по идее, ничто тут не держало, но…
Не знаю, что тогда перемкнуло во мне, что не позволило уехать, но явно не новый любовник, почтенный отец семейства, который любил, когда я понарошку кричала и отбивалась. Да и патриоткой до мозга костей я не была. По всему получалось, что я тупо хотела умереть от голода, но зато в каком-то хорошо известном мне месте – больше дельных причин я не отыскала.
Хотя нет, не так. Я нашла какие-то причины в последний момент, когда мы уже отъехали, наобнимавшись с Алом и наревевшись в его багровый пиджак.
Увидев, как в окне отдаляется Новый Орлеан, я взметнулась, и словно в горячке несла самую настоящую околесицу, пока не выскочила на следующей станции, крича Рози, что мне очень жаль, но уехать я не могу. Она даже не успела сунуть мне денег: я извернулась, чувствуя себя виноватой и за проезд, оплаченный из её кошелька, и за возложенные на меня надежды.
Как бродячая собака, учуявшая родные улицы, я примчалась обратно, чтобы… Нет, в этой истории не будет принца, богатого дядюшки и феи-крёстной. Я вернулась в разруху, место, где не было работы и воцарились продуктовые карточки.
Тут-то я и узнала о своей болезни. Мимзи ошиблась – это был не солитер, а закидоны моего собственного тела. Оно жгло энергию так, будто я не только походила, но и являлась маленьким зверьком вроде землеройки, которой было положено есть во сколько-то там раз больше веса собственного тела ежедневно. Да, быть может, в таких объёмах пища мне не требовалась, но однажды я попросту дошла до точки.
Во время голода не до любви, не до секса. Всё отключается, поскольку нет сил. А без этого я была не нужна своим любовникам: теперь я стала для них непозволительной роскошью, стулом из красного дерева, который безжалостно сжигают в лютую зиму, понимая, что для него нет дороги назад. Но я была тем самым стулом, который, будучи брошенным, в состоянии сжечь себя сам.
Голодная и слабая, я не оказала никакого сопротивления, когда какая-то гопота прижала меня в переулке, подбираясь к спрятанным в чулке продуктовым карточкам.
– Берите… моё тело, делайте… что угодно, только оставьте… Оставьте еду, – шептала я, уже понимая, что это бесполезно. Они измяли и изорвали меня, оставив умирать на грязном асфальте. Всё, что я могла предпринять, это выползти на главную улицу, чтобы те, кому повезло больше, презрительно поджимали ноги и обходили меня, качая головой и про себя говоря что-то вроде «Маленькая потаскушка умирает, вот же какое дело». Сейчас я понимаю, что, наверное, не имело смысла винить их, но тогда во мне оставалась только усталая ненависть да голодная, прожигающая пустота в желудке, силящемся переварить самого себя.
– Ох, милая, – прозвучало вдруг надо мной. Этот голос… Я прохрипела его имя, но воспалённые связки не выпустили ничего, похожего на речь.
Ал. Это был он, его прохладные руки, его пиджак. Он взял меня, положив головой на плечо, как маленького ребёнка, и я, помнится, подумала о том, что моё чумазое платье перепачкает его с ног до головы.
Я не видела Аластора с самого начала кризиса, избегала встречи с ним, хотя это и было глупо с моей стороны. Бессмысленная бравада некоей гордости, которая мнила себя флагом, а на самом деле была старой газетой, треплющейся на ветру. Но что бы я ему сказала? «Прости, я похерила шанс, который ты подарил мне»?
Мысли вроде этих вяло бороздили мой мозг, пока саму меня куда-то несли. Каждый раз, когда я разлепляла глаза, жизнь отказывалась давать мне подсказку насчёт маршрута. Должно быть, Аластор больше не смог снимать квартиру в городе и вернулся в егерскую сторожку, где и жил когда-то. Но, честно говоря, мне было наплевать на то, каким окажется мой пункт назначения.
