— Опусти глаза.
И я нехотя повиновалась. Пленивший нас главарь, поклонился и начал что-то втолковывать кагану на очень неблагозвучном языке, но каган прервал его коротким, похожим на хрюканье звуком и обратился по-китайски к Фа Хи:
— Бяслаг говорит, ты один убил тридцать моих солдат.
— Если Бяслаг говорит, значит, так и есть, — спокойно ответил мой учитель. — Я не считал.
— Осторожее, монах!
Каган, подался вперёд на своём троне — я и не заметила, как снова уставилась на него. Неприятное обрюзгшее лицо, лысая макушка, но почему-то не сбритая "чёлка" на лбу и длинные волосы, заплетённые над ушами в две косички, свёрнутые в кольца и украшенные нитками жемчуга. Истинный властелин диких кочевников!
— Будь на моём месте менее снисходительный повелитель, твой язык уже лежал бы у меня на ладони, — запальчиво проговорил он.
Фа Хи ничего не ответил, и каган, откинувшись на спинку трона, скосил глаза на меня.
— А это?
— Один из моих учеников, — ровно проговорил Фа Хи. — Торговцы-латиняне, среди которых был и отец этого мальчика, останавливались в монастыре несколько месяцев назад. Мальчик захворал лихорадкой, и его оставили на наше попечение, опасаясь, что дорога его убьёт.
— Латиняне, — каган посмотрел на меня внимательнее. — К моему трону приходят представители всех народов, в том числе и латиняне. Ты похож и не похож на тех, кого мне доводилось видеть до сих пор. Как твоё имя?
Фа Хи уже открыл рот, собираясь ответить за меня, но я его опередила:
— Марко Поло.
Фа Хи едва слышно выдохнул, а каган продолжил допрос:
— Откуда ты родом?
— Из Венеции.
Надеюсь, с географией местной Европы этот расфранченный дикарь знаком не настолько хорошо, чтобы поймать меня на вранье, если в этой реальности Венеции не существует.
— Венеции? — он озадаченно наморщил лоб. — О таком селении не слышал.
— Селении! — фыркнула я. — Это — город на воде, очень красивый и необычный. По его улицам передвигаются не на маш… лошадях, а на лодках.
— Красивый? — переспросил каган. — Красивее, чем моя столица?
— Да, — не задумываясь, ответила я. — И намного.
По рядам присутствующих пронёсся ропот, а в моём сознании прозвучал предостерегающий голос Фа Хи:
— Не говори больше ничего.
Но каган, переглянувшись с ханшей, усмехнулся:
— А юнец — смел. Может, даже слишком. Скажи что-нибудь на своём языке.
Физически ощущая исходившее от Фа Хи напряжение, я невозмутимо выдала:
— Лашате ми кантаре, уна канцоне пиано, соно ун италиано веро, — папа обожает Тото Кутуньо. А в качестве последнего штриха добавила:
— О соле мио.
— Что это значит? — вмешалась в разговор ханша, и я рассмотрела, что глаза её — необычного желтоватого оттенка, как у рыси.
— Что-то про солнце, — дёрнула плечами. — Дословно не переведёшь.
— Занятный юнец, — снова усмехнулся каган и посмотрел на Фа Хи. — И дорог тебе, если ради его жизни ты пожертвовал свободой.
— Я бы пожертвовал свободой ради жизни любого из моих учеников, — отозвался Фа Хи.
— Мой предок Дэлгэр проявил милость, оставив твой монастырь нетронутым на завоёванной им территории, — сурово проговорил каган. — И теперь вы отплатили за эту милость, оказав приют злейшему врагу каганата — мятежнику Сунь Ливею, который…
— Это ложь! — вопль вырвался у меня сам собой.
Каган, казалось, окаменел от такой дерзости. Фа Хи едва слышно простонал:
— Замолчи, наконец…
По рядам приближённых кагана снова прокатился ропот, который тут же стих. Но наступившую тишину нарушил свист меча, и, не успев понять, что происходит, я растянулась на каменном полу. А оттолкнувший меня Фа Хи поймал чуть не переполовинивший меня клинок в цепи, опутывавшие его запястья, и выдернул его из руки главаря халху. Тот заревел и попытался ударить моего учителя, но Фа Хи с лёгкостью увернулся, продолжая оставаться между мной и рассвирепевшим монголом. Но тут прозвучал грозный окрик кагана, и главарь упал на одно колено, прижав согнутую руку к груди и склонив голову. Благодарно глянув на Фа Хи, я поднялась на ноги.
— Прости моего ученика… — начал Фа Хи, но каган только махнул рукой и сурово обратился ко мне:
— Ты смеешь утверждать, юнец, что произнесённые мною слова — ложь?
Фа Хи явно собирался вмешаться, но я не дала ему такой возможности:
— Тебя ведь там не было, так как твои слова могут быть ложью или правдой?
— Тогда обвиняешь во лжи моего темника[1], Бяслаг-нойона[2]? — каган кивнул на коленопреклонённого главаря.
Фа Хи снова попытался заговорить, но каган махнул рукой, чтобы он замолчал, и тогда учитель мысленно обратился ко мне:
— Попроси прощения и не говори больше ничего, или погубишь себя окончательно!
Может, и правда следовало вести себя осмотрительнее. Но чванливые варвары убили моего Вэя… и многих других, и, кроме ярости, я не испытывала ничего.
— Если он утверждает, что тьяньши принял этого вашего Сунь Ливея, как дорогого гостя, и этим оправдывает нападение на монастырь, то да. Я обвиняю его во лжи, в беспричинном осквернении чужой святыни и смерти невинных. Я призываю на его голову гнев всех существующих богов и обещаю, что это злодеяние не останется безнаказанным. Ровно через год в этот самый день он отправится на высший суд, который не признает никаких оправданий и бросит его в море адского огня, в котором он будет жариться вечно!
Не знаю, что на меня нашло. Мало того, что впала в такой пафос, так ещё и приплела обещание, похожее на то, каким в "Анжелике" Жоффрей де Пейрак пугал приговоривших его судей. Фа Хи на мгновение прикрыл глаза — ещё не видела учителя настолько выведенным из обычного состояния невозмутимости. Кагана и каганшу вроде бы удивила моя страстная тирада, а Бяслаг-нойон вскинул голову и просверлил меня испепеляющим взглядом, в котором, мне показалось, мелькнул страх. И, уже не в состоянии остановиться, я направила указательный и средний пальцы в свои глаза, а потом ткнула указательным в темника, изображая жест "я не спущу с тебя глаз", каким мы часто развлекались в школе. Темник в бешенстве подскочил, каган угрожающе подался вперёд, но тут заговорил Фа Хи:
— Мой ученик… Марко говорит правду, великий хан. Сунь Ливей появился в нашем монастыре без приглашения, но тьяньши той же ночью отослал его прочь, отказав в приюте. Нападение на монастырь было неправомерным. Жизни моих братьев и учеников загублены напрасно.
— Хан ханов… — начал было Бяслаг, но каган что-то рыкнул сквозь зубы и, смерив нас с Фа Хи мрачным взглядом, распорядился:
— Этих двоих увести.
К нам тотчас подскочили стражники и, подхватив под руки, потащили прочь. Прежде чем меня выволокли за порог, я ешё видела Бяслаг-нойона, снова упавшего на колени перед троном.
Из тронного зала нас доставили прямиком в «камеру», отделённую от внешнего мира решёткой от пола до потолка, и, сняв оковы, удалились. Я начала растирать ноющие запястья и, поймав взгляд Фа Хи, фыркнула:
— Что? Сам ведь говоришь, я не умею держать язык за зубами, так что всё равно бы выдала, что не немая, рано или поздно.
Но учитель только покачал головой и опустился на пол. Я села рядом, подогнув под себя ноги, и вдруг, глянув на саднившие запястья, вспомнила:
— Браслет, которой подарил Вэй… так и остался у Жу… а у меня теперь нет даже памяти…
Перед глазами возникло мёртвое лицо моего гэгэ, потускневший взгляд и, захлебнувшись словами, я разревелась, закрыв лицо ладонями… и слабо вздрогнула, почувствовав на плече руку Фа Хи. Приобняв, он мягко привлёк меня к себе, и, судорожно вцепившись в одежду на его груди, я зарыдала ещё горше. Учитель ничего не говорил, не пытался меня утешить — просто держал так, в полуобъятии, позволяя выплакаться. И лишь когда мои рыдания перешли на всхлипывания, тихо проговорил:
— Ты значила для Вэя очень много. Уверен, он умер, защищая тебя. Поэтому не превращай его жертву в ничто. Будь осмотрительнее и не рискуй жизнью, как сделала это только что.
