Ладно, сначала я стал богатым, а спустя несколько минут очень богатым. Как водитель губернатора.

Догадываюсь, почему деньги не указаны в завещании: во-первых, источник их может быть небезупречным, во-вторых, государство обложит налогом. А дядя, похоже, государство кормить не собирался. Не в его стиле. Хотя что я знаю о его стиле?

Другие сундуки отложил на потом. Вдруг и там золото, тогда недолго и лопнуть от богачества.

Подошёл к шкафу, тоже старинному, немецкой работы – или венской, или английской, уж не знаю, ни разу не знаток, просто мебель выглядела и добротно, и стильно. В музеях такая стоит, но в музеях не прислоняться, не садиться, не касаться. А тут – вполне действующая мебель. Сейчас такую на местной мебельной фабрике под угрозой расстреляния не сделают – не сумеют.

Открыл. За непрозрачным стеклом нашёл коллекцию восковых фигурок, выполненных с большим изяществом. Маленькие копии с больших людей. Стояли на крохотных постаментах. А ещё – заготовки фигурок, без лиц. Главное же – иголки. Золотые, стальные, костяные.

Ай да дядя…

Походил, глядючи на комод, но открывать не стал. Тут свежая голова требуется, а я немного утомился.

Я вышел на крыльцо. Подышать и подумать. На просторе думается яснее, и видно дальше. Правда, и сам на виду, но сейчас, судя по всему, бояться некого.

И тут дверь флигеля открылась, из него вышли двое и направились ко мне. Мужчина и женщина. Оба лет пятидесяти. На обоих – полевая офицерская форма, мужская и женская соответственно. Но без погон.

Ну-ну.

Шли неспешно, но и не мешкая. По-деловому шли. И дошли быстро, сколько тут идти, метров пятьдесят.

– Добро пожаловать, Иван Петрович, – сказал мужчина.

– Нам бы у ворот вас встретить, но решили – вам сначала осмотреться нужно – сказала женщина.

– Мы у вашего дяди, Федора Федоровича, служим, – пояснил мужчина.

– Двадцать восемь лет уже, – добавила женщина.

– Ну, и у вас будем служить, если не прогоните, – сказал мужчина, но так сказал, что ясно стало: прогнать их захочет только совсем уж глупый человек.

– Откуда вы меня знаете? – первый вопрос я задал простой и естественный.

– Дядюшка ваш, Федор Федорович, много о вас рассказывал. И фотографии показывал, и видео, – сказал мужчина.

– И мы свидетели завещания, – добавила женщина.

– То есть Войкович Владимир Васильевич и Яцукевнова Анна Егоровна, – блеснул памятью и я, вспомнив завещание.

– Точно так. Я – Владимир, она – Анна, – сказал очевидное мужчина. Странно, если бы было наоборот. Хотя нынче всякое бывает.

– В чём же заключается ваша служба? – задал я второй вопрос.

– Занимаемся хозяйством. Дом, животные, растения – всё на нас, – сказала Анна.

– Животные? Растения?

– Куры, гуси, три козы, ещё кролики. Небольшой виноградник, небольшой огород. Натуральное хозяйство. Квазинатуральное, конечно, кое-что приходится закупать. Муку, растительное масло, рыбу… – просветил меня Владимир Васильевич.

– Простите, вы учитель? – рискнул перебить я.

– Да, после университета я пять лет год в год проработал учителем, – подтвердил Войкович, ничуть не удивясь моей проницательности.

– Пойду, стол накрою, – сказала Анна, – а то вы, хозяин, верно проголодались. Мы не знали, когда вы приедете, так что не обессудьте, обед будет простой.

– А мы пока осмотрим нашу ветростанцию, если хозяин не возражает. И вообще осмотримся.

– Зовите меня Иваном, – попросил я.

– Будет неловко. Особенно для нас.

– Тогда Иваном Петровичем.

– Это можно, – и мы пошли к постройке метрах в ста от усадьбы.

– Много работы? – спросил я учителя.

– Немало, но если делать её планомерно и равномерно, то не труднее, чем в колхозе, на заводе и даже в школе.

– А почему вы…

– Почему я из учителя стал слугой?

– Ну… – я сделал вид, что смутился.

– Слугой, ничего плохого в этом слове нет. Служить Родине – почётная обязанность, почему бы не служить и человеку?

Я не нашёл, что сказать. Да и не искал. Собственно, я ведь и сам официант в свободное от учёбы время. Не исключаю, что Войкович об этом знает.

– Усадьба построена в начале восемнадцатого века графом Карагаевым, героем Бородинского сражения. Но в Эрмитаже, в зале славы войны двенадцатого года, портрета Карагаева нет: генерал оказался в числе заговорщиков, принадлежал к Южному обществу. Однако в Сибирь не попал. То ли не хватило доказательств, то ли Карагаев искренне раскаялся, неизвестно, в документах следственной комиссии отмечено, что соответствующие листы изъяты по приказанию императора. Опальный генерал не был лишен званий и наград, ему лишь предписали не покидать имения, что было несомненной милостью. Он и занялся виноградарством, в лучшие годы имение продавало до ста тысяч бутылок игристого вина. Потомки графа тоже придерживались либеральных взглядов, переписывались с Некрасовым, но главное – с декабря шестнадцатого года вплоть до февральской революции здесь восстанавливал здоровье Иосиф Сталин, бежавший из туруханской ссылки.

По этой, или по какой другой причине имение уцелело. В доме завели коммуну для беспризорников, но коммуну очень строгую. А в тридцать седьмом году, к двадцатилетию Октября, решили устроить здесь музей революционного движения. Директором назначили молодого даже по революционным меркам Владимира Тукмаркова, сына местной крестьянки. Молва считала, что отцом был Сталин. Вернули уцелевшую мебель, провели ремонт, но дальше случилась война, восстановление, борьба с космополитами. Не до процветания. После смерти Сталина музей жил ни шатко, ни валко – слишком далеко оказался от магистральных путей. В начале девяностых его лишили жалкого финансирования и статуса “памятника истории”, выставили на продажу за совсем небольшие деньги, под конкретного покупателя. Им был местный крёстный отец, депутат и губернатор, но прежде, чем оформить сделку, он отлучился по неотложной надобности в столицу, где его и застрелили прямо у входа в бордель. Нашёлся другой покупатель, тоже из миллионеров во власти, но внезапно исчез. Выехал из дому и исчез. Автомобиль нашли, коллекционный “Роллс-Ройс”, а хозяина – нет. Вот тогда ваш дядя и стал владельцем и дома, и прилегающих гектаров. Никто покупку не перебил, всем было интересно, что из этого получится.

Мы шли неторопливо, и Войкович, убедясь, что его слушают, продолжил:

– Усадьба стоит на меловой породе. На глубине в сорок метров мел практически сплошной, и он подступает к самой поверхности. Плодородный слой почвы тонкий, распашке не подлежит, это не метровые чернозёмы. Для огородных нужд сюда завезено пятьсот тонн чернозёма, размещенных на площади в двадцать пять соток.

Из-за особенностей породы здесь особый микроклимат: земля легко нагревается, воздух идёт вверх, разгоняя ненастье, и потому над усадьбой почти всегда ясно.

Мы подошли к ветряку.

– Ветродвигатель конструкции Прянишникова, изготовлен в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Предназначался для отдалённых гарнизонов. Фёдор Фёдорович его в таком гарнизоне и отыскал, в Туркмении. Максимальная мощность пятнадцать киловатт, практическая – семь-восемь.

– Работает?

– Электронику мы обновили, аккумуляторы, инвертор. А механика – ту на страх делали. Плюс комплект запасных частей – подшипники, лопасти. Думаю, механика сто лет отработает. Или двести.

– Я что-то не заметил в доме ни розеток, ни лампочек.

– А их нет. Чтобы не нарушать дух времени. Фёдор Фёдорович предпочитал дом держать отключённым. Электричество мешает эффективно мыслить.

– Что, впотьмах жил?

– У него отличное… было отличное ночное зрение. А для бытовых нужд обходился свечами и керосиновыми лампами.

– Керосиновыми? А фонарики хотя бы есть?

– Найдем. Я принесу их к вечеру.

Мы зашли в небольшую пристройку рядом с ветряком.

– Вот здесь аккумуляторы, вот распределительный щиток, затем кабели идут в курятник, крольчатник, гараж, на кухню, во флигель… Опять же культиваторы электрические, на аккумуляторах. Мы потихоньку огородничаем,. Чуть-чуть, чтобы своё есть.