– А знаешь ли ты, добрый молодец (тут Витька подбоченился, выпятив свою богатырскую грудь), что прихожусь я двоюродной сестрой Кикиморе. Может, слыхал о такой?

Витьке вспомнилась старая книга русских сказок и былин. Там было одно существо такого противного вида, какого в наше время только на картинке и увидишь. Он туманно ответил:

– Да… то есть нет!

Старушка ещё раз к нему пригляделась и вздохнула:

– Мы все больше по избам поселялись… хозяюшкам помогали. Кикиморы, те, как правило, шитьём занимались… а мы, духи-Бабаськи, пряли. Ох и мастерица я была прясть. Бывало, за ночь столько напряду пряжи… что самой не верится. А сейчас что ж… Нет того куража. А всё оттого, что хозяева настоящие перевелись… Никто уже не водит ни овец, ни коз… Вот и шерсти браться неоткуда. Какой век так в рваном платке и хожу. Ох и стыдобушка.

Витька, любитель всяческих тайн и секретов, стоял, широко открыв глаза, и жадно слушал.

– Так испокон века у прялки и нахожусь. Вроде как её охраняю. Бывало, нас радовали чаркой браги и чашкой снеди. Считалось, как нас задобришь, так и жить будешь. Это теперь я перебиваюсь, чем придется…

– Вы что ж, мышей ели? – ужаснулся Витька.

Старушка постучала согнутым пальцем его по лбу:

– Ты что, милый, того? Аль у тебя голова чепухой всякой забита? Дурашка, ты и есть дурашка.

Витька надул губы, ему до слез было обидно слышать о себе такое.

– Чего вы обзываетесь, – сказал он дрогнувшим голосом.

– Сам хорош, – укоризненно ответила старушка и, нарочно косноязыча, противным голосом передразнила: – Вы мы-ы-ышей ели… Надо же такое придумать! С кошкой меня сравнил. Тьфу, срамник!

Витька и сам уже сообразил, что, если долго находиться в одиночестве, любой человек поневоле одичает, но вот с мышами он, конечно, перегнул. Он виновато взглянул на старушку, которая стояла с обиженным видом, демонстративно отвернувшись. Выказывая своё дружелюбие, Витька примиряюще сказал:

– Бабась, а Бабась… давай мириться.

В глазах старушки пробудился интерес:

– Как это… мириться?

Обрадованный тем, что Бабася оказалась незлопамятной, Витька торопливо и горячо объяснил ей церемонию заключения мирного договора. Они сплели свои мизинцы.

– Мирись, мирись и больше не дерись!

Витька, гордый тем, что завёл дружбу с таким замечательным существом как Бабася, преисполненный важности момента, еще от себя добавил:

– Мир заключается на вечные времена.

Процедура заключения мира на вечные времена получила полное одобрение старушки:

– Ишь ты, как сказано… Значит, мирись, мирись… И не абы как… А на вечные времена!

Витька с готовностью кивнул:

– Ага!

Бабася наморщила свой крошечный носик, будто собираясь чихнуть. Но, к удивлению Витьки не чихнула, а тихонько захихикала:

– Хи-хи-хи!

Это она так смеялась.

Догадываясь, что её писклявый смех – предвестник веселья, Витька радостно запрыгал на месте:

– Ура!

Его настроение передалось и Бабасе. Давно она так не веселилась.

– Жить мне, не пережить! – воскликнула старушка и так лихо притопнула великоватыми башмаками, что Витька даже испугался за её здоровье. Но Бабася от древности, как ожидалось, не развалилась, чем ещё больше вызвала к себе уважение.

– Ну, Бабася, ты даё-ёшь! – восхитился Витька.

– Это еще что, – похвалилась старушка. – Я и не такое могу.

Она по-молодому взмахнула руками, срывая голос, крикнула:

– Э-эх, милай!

И хотела уже пойти плясать вприсядку. Но вот тут-то и случился с ней казус, который впоследствии Витька без гомерического хохота не мог вспоминать. Стоптанный каблук старушки задел нижний конец доски, прислонённой к стене.

– Бабася! – крикнул, упреждая, Витька, но было уже поздно.

Висевшая на гвозде плетёная корзина, сбитая доской, свалилась сверху прямо на старушку, да так удачно, что накрыла её с головой. Перепуганная от неожиданности Бабася одичало ухнула из-под корзины. Может, на этом всё и закончилось бы, но опять подвела коварная доска. Её верхний конец, потеряв опору, обрушился на старушку, ударив по днищу перевернутой корзины.

Витька крепко-накрепко зажмурился, даже ладошками торопливо прикрыл свои глаза. Раздался неимоверный грохот, который, наверное, был слышен на другом краю деревни. А когда он глаза открыл, старушка, придавленная доской, лежала на полу, высоко задирая башмаки. Витька поспешил ей на помощь.

Видя, как старушка, пытаясь подняться, напрасно сучит в воздухе ногами, Витьку начал душить смех. Вначале он изо всех сил крепился, подозрительно хрюкая себе в губы. Но, когда убрал с неё тяжеленную доску и помог освободиться от корзины, не выдержал, от души расхохотался во всё горло. Лицо Бабаси украшал синяк, величиной со здоровенную сливу, который прямо на глазах наливался лиловым цветом, отчего левая сторона её лица стала заметно криветь.

Как все порядочные мальчишки, Витька понимал, что смеяться над пожилым человеком неприлично, но, к своему стыду, остановиться не мог. Он сложился пополам и вывалился на улицу. Прижимая к животу руки, катался по тёплой траве и хохотал так, словно ему щекотали пятки.

Соседский петух, слегка оправившийся от позора, в одиночку бродил по своему двору, мстительно косясь в Витькину сторону. После утреннего конфуза, когда ему пришлось сломя голову убегать с чужого двора, он, может, и не решился бы в очередной раз ступить на неприятельскую территорию, не произойди в этот момент одного весьма существенного обстоятельства. Ему посчастливилось найти очень жирного и вкусного даже на вид червяка, и он собрался совсем уже было его проглотить, но вот тут-то и раздался громкий хохот ненавистного ему мальчишки. Петух только на секунду отвлекся, как расторопный червяк успел благополучно скрыться в своей норке. От такой неудачи петух прямо рассвирепел. Он не мог не поддаться такому соблазну, как задать взбучку этому нахальному сорванцу. Распушив крылья, с грозным видом петух со всех ног понёсся к ничего не подозревающему Витьке. Произошло короткое, но кровопролитное столкновение, в результате которого у мальчишки до крови были поцарапаны руки, а мстительная птица понесла урон в виде выщипанного хвоста. С паническим квохтаньем «Спасайся, кто может!» петух пустился бежать, не оглядываясь и не выбирая дороги. Победно размахивая переливающимися на солнце перьями, с громким криком Витька преследовал своего врага аж до самой межи, разделяющей два огорода. А вот пересечь саму межу он не осмелился.

Хозяином коварного и мстительного петуха был страшный на вид дед Левонтий. С вечно угрюмым выражением на лице, с бородой как у колдуна (жёсткие волосы росли у него даже из ушей и носа), он внушал Витьке беспричинный страх и беспокойство. Говорили, что дед Левонтий обладает невиданной в этих краях силой. Железные подковы он гнул так же легко, как какую-нибудь алюминиевую проволоку. За нелюдимый характер бабушка его недолюбливала и за глаза называла Лешим. Попадаться в его клешнятые руки, больше похожие на огромные лошадиные копыта, Витьке совсем не хотелось. Поэтому он остановился на безопасном от его дома расстоянии и запустил в петуха комом тёплой земли, издалека пригрозил:

– Попробуй ёще приди на наш двор!

Неизвестно, слышал его петух или нет, но после этого случая он словно в воду канул. Очевидно, затаился где-то в укромном месте, вынашивая злобные планы и готовясь к новому нападению.

Витька, возбуждённый дракой, повернул назад, прошёл вдоль изгороди, время от времени всё же опасливо оглядываясь. Своей победой над неприятелем ему захотелось поделиться с Бабасей. Он пожалел, что она не видела его геройской битвы.

В сарае стояла пропахшая пылью тишина.

Витька негромко позвал:

– Бабася!

Нет ответа.

– Бабася!

Опять нет ответа.

Только в углу, там, где находилась старая прялка с потрескавшимся от времени колесом, кто-то издавал протяжные негодующие звуки: «У-у-у!»