«Какого черта я подвизался в этой муторной дурацкой разведке? — размышлял Питер, бессмысленно наблюдая, сколь ловко Джо Вандефул манипулирует картами. — У него все так легко выходит, без напрягов и раздвоения личности, — одни завидки берут».

— Возьми меня к себе! — предложил Питер.

— У тебя мозги работают только в одном направлении, не подойдешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Деньги-продюсеры-бабы. Или бабы-продюсеры-деньги, — пояснил Джо.

— Разве это настолько несовместимо с твоим ремеслом?

— Совместимо самую малость. Главное — полнейшее отрешение от всего личного, полная отдача моему искусству и работе. Но основное — честность. И не продажность. За самые баснословные деньги!

Питер засмеялся:

— Все гарантирую за исключением последнего.

Вопрос, с которым Питер задумал «подкатить» к фокуснику, не стоил для Джо, как полагал он, больших усилий. Вообще-то, подобными трюками занимались и в ФБР, как впрочем, и в других спецслужбах. Однако дело было щепетильным, деликатным и стоило престижа огромного государства как в денежном, так и в политическом аспекте, здесь даже чуть-чуть «засветиться» — было для ФБР настоящим крахом..

— Скажи-ка, Джо, — осторожно начал Питер, — много ли в твоей иллюзорной империи… двойников?

— А ты как полагаешь?

— Думаю, немало.

— Вот как? Почему же?

— Сам посуди: ты прячешь человека в ящик, а через доли секунды этот человек обнаруживается где-то в противоположном конце зала…

Джо Вандефул внимательно посмотрел на друга:

— Пожалуй, я поспешил отказать тебе в работе.

— Принимаю это как комплимент выдающегося чародея.

— Зачем вам нужен двойник?

В этом вопросе «вам» прозвучало пониманием того, с кем Джо в лице Питера имеет дело, что в свою очередь ошарашило последнего. Значит, служба охраны Вандефула успешно просвечивает всех вокруг него. Нет, в самом деле — они достойны друг друга!

— Как ты относишься к России? — спросил напрямую Питер.

— Никак, — ответил Джо. — Я люблю Одессу, люблю издалека, будто вспоминаю поблекший фотоснимок далекого детства… А в той огромной семье народов, которой является Россия, мне уже никогда не будет места.

— В семье не без еврея, — пошутил Питер.

— Даже не в этом дело. Там не умеют и не любят по-настоящему работать, а значит, не могут дать истинную оценку труду. Какому угодно, не обязательно моему. Здесь наши мысли созвучны, не так ли?

— Вполне.

— В Россию лучше всего въезжать на белогривом коне эдаким победителем, снизошедшим до своего бывшего, вечно раздрызганного государства и столь же безнадежно униженного народа.

— В тебе говорит жалость или ностальгия?

— И то, и другое. Жалость унизительна, но таков уж народ: какой путь ни выберет — все не туда!

Кажется, Питер услышал главное. И в этом главном, при всей симпатии к России, у Джо сквозил негативизм.

— Что скажешь, если мы поставим дураков на колени? — спросил Питер.

— По-моему, они уже давно на коленях, куда больше…

— Это по-твоему. И ты имеешь в виду прежде всего народ.

— А кого еще я должен иметь в виду?

Питер помедлил:

— Правящую верхушку, к примеру.

— Ого! — воскликнул Джо. — Здесь отдает марксистко-ленинской терминологией из совкового учебника истории. Угнетатели и угнетенные — нам это вдалбливали с малых лет.

— Видишь ли… Мне плевать, что там кому вдалбливали, но, согласись, жадность и алчность президентского окружения в России уже перешла все мыслимые границы.

— Который час? — вдруг спросил Джо.

Питер взглянул на левое запястье:

— Что за чертовщина!? Я потерял свои часы!

— Отрадно еще, что не голову, — заметил Джо, протягивая другу его часы.

Питер надулся.

— Хорошо, хорошо… — примирительно сказал приятель. — Извини, конечно, но я слишком далек от высокой политики. Понятно, в президентском окружении жадность и коррупция идут рука об руку. Да, вседозволенность не знает удержу. Но что волен сдвинуть я, простой артист, в этой, старой как мир, ситуации? Я в состоянии сделать так, чтобы на глазах изумленной публики исчез вагонный состав, могу, закованный в цепи, выбраться невредимым из Ниагарского водопада, или плавно, воспарить в огромном зале над головами зрителей, но, увы! — я не наделен магической силой, способной одолеть стяжательство и коррупцию.

«Все они такие, люди шоу-бизнеса, — решил Питер, — словоохотливые, высокопарные и самовлюбленные». Он извлек из кармана пиджака снимок и протянул его приятелю.

— Занятная физиономия, — заметил Джо. — Кто это? Актер?

— Ты его не знаешь.

— Политик?

— Нет.

— Угадаю с третьего раза… Банкир?

— Точно! В самое яблочко!

— Вот видишь… — самодовольно ухмыльнулся Вандефул. — Кстати, весьма своеобразное лицо: неуловимая смесь трагизма, лирики, юмора и эгоцентризма. Не думаю, что его дела идут успешно.

— Его дела просто-напросто стоят.

— Видимо, ему не хватает везения или удачи. Однако заметно, что человек незаурядный, талантливый.

— Более чем. И невостребованный.

Во взгляде Джо читался вопрос — что дальше?

— Ты бы сумел… — Питер немного замялся, — оказать мне маленькую услугу?

— Смотря какую?

— Подобрать двойника этому типу.

Джо медленно произнес:

— Если считать это маленькой услугой…

Питер сразу подхватил:

— Твоя цена?

— Дело не в цене, хотя в любом случае она вполне конкретна. Зачем вам двойник?

— Если, проснувшись завтра, ты узнаешь, что вся твоя Империя иллюзий куплена с потрохами русскими братками — как ты к этому отнесешься?

— Не пори чепухи…

Питер сделал небольшую паузу:

— Все слишком серьезно, Джо, чтобы называться чепухой. Русские мафиози берут под финансовый контроль почти все наши экономические институты и уже обходят по многим позициям. Если эту тенденцию не пресечь, доллар задушит сам себя! Тогда придет конец намного более крепким империям, чем, к примеру, твоя. Потому и затевается крупная, очень крупная игра, Джо. Не могу тебе объяснить все наши действия по понятным причинам. Знай только, что твоя помощь и явится неоценимым вкладом против русской экспансии. Хоть мы оба и выходцы из России, но выбор свой уже давно сделали, и в чью пользу, думаю, нет смысла уточнять…

Джо махнул рукой:

— Понял, коллега. Говори, что и как нужно…

Так все и стояли, замерев, кто с ужасом, а кто и с неприкрытым отчаянием глядя на Савелия Новикова. Столь бездарно умереть, а попросту говоря, сдохнуть… Лишь молодой доктор оставался невозмутимым и, странно ухмыльнувшись, заявил:

— Все в порядке.

Вовчик исподлобья пронзил его тяжелым взглядом:

— Как ты сказал? Повтори-ка…

И здесь произошло нечто невероятное, нечто совершенно необъяснимое — труп, распластанный на полу, неожиданно громко… чихнул! Затем чихнул еще раз, и еще, и, в общем, принялся громко противно чихать, брызгая слюной.

— Он… что? — выдавил Вовчик.

— Что с ним, доктор?! — радостно завизжали девочки.

Врач пожал плечами:

— Чихает…

Дальше все завертелось, закрутилось, словно в дикой карусели: шум, визги, топот каблуков, мелькание счастливых пьяных лиц да… непрерывное настойчивое, перекрывающее общий гомон, чихание кандидата в депутаты.

Неожиданно Савелий присел, к его лицу прилила пунцовая краска. Похоже, он догадался, что с ним произошло что-то неладное.

— К чему шухер? — промямлил он и снова чихнул. — Дайте сопли вытереть…Тьфу! В носу какая-то гадость, нашатырь что ли…

Тут все наперебой принялись рассказывать ему, как он чуть было не откинул копыта в самый разгар веселья, как все до смерти перепугались, а одна девица с гордостью призналась, что со страха наделала в штаны.

— Ласточка моя! — растрогался воскресший. — И я маленько напрудил…

Вновь завертелось, закружилось хмельное веселье, бесшабашное и бестолковое. «Пьяницам и дуракам везет, — подумал Сомов, — хоть Новиков далеко не дурак».