Схватив горшочек и отбежав подальше, я выкрикнул:

— Ах ты, курица мокрая, я все мамки расскажу и еще добавлю, что вы целовались, сама не замужем, а уже с парнями целуешься бе-бе-бе.

— Рингольд, только посмей что-то сказать, что смелым стал, что ли? — а это уже раздался голос парня.

— А я тебя не боюсь, расскажу, — я предусмотрительно отбежал подальше и тихонько прошептал: — Даже не заступился, тоже мне, брат.

И вновь картина перед глазами сменилась. Только в этот раз я ощущал страх и грусть, боль и неверие в то, что это произошло.

Я находился на том же причале, что и в первой сцене. Вокруг большая толпа народа, кто-то молчит, а кто-то тихо переговаривается. Мать рядом, а также брат. На волнах возле причала покачивается лодка. Она полностью наполненная хворостом, а сверху на ней лежит человек, мужчина, облаченный в доспехи, рядом с ним покоятся щит и топор.

Я разглядывал его лицо. Спокойное, я бы даже сказал, умиротворенное, какое обычно и бывает у мертвецов.

Мать повернулось и кивнула куда-то в сторону. Тут же подскочил мужчина и положил факел в лодку, пламя начало жадно облизывать хворост, пропитанный маслом, подхватив длинную палку, он принялся ее отталкивать в глубь бухты.

Спустя пару минут лодка уже вовсю полыхала. Я же ощутил, что мне кто-то положил руку на плечо и сжал. Обернувшись, увидел, это брат, который даже не смотрел на меня, его лицо было направлено на догорающую лодку.

И новое видение: темная комната, горит пара свечей, которые дают мало света, и тени гуляют по стенам. Я сижу на стуле, обитом какой-то тканью. Душно. Полная апатия, неверие и непонимание довлеют над всеми чувствами.

В комнату заходит парень из давешних картин с какой-то кружкой.

— Как ты, Рин? — потрепал он меня по голове. — Я слышал, ты ночью кричишь.

— Нормально, только отец снится, знаешь, я до сих пор не верю, что он умер. Кажется, спустишься к причалу, а он там копается или с Сигурдом или другими тренируется. А так смотришь, все есть, а его не видишь и думаешь, что он опять ушел к берегам Цинтры, но потом раз — и его нет.

Всхлип, еще один всхлип — и из глаз потекли слезы.

— Почему, Олаф, почему так случилось, почему отец? — Соскочив со стула, я прижался к брату. — Ты же мне поможешь, не уйдешь как Отец, а, Олаф?

— Все будет хорошо, Рин, на, выпей, и мне будет спокойней.

— А что это? — я взял кружку и принюхался.

— Травы, чтобы ты спал хорошо, — Олаф отвел взгляд в сторону, — чтобы ты больше не кричал, только выпей все.

Я сделал пару глотков:

— Фу, горько.

— Надо выпит все, — меня вновь потрепали за волосы.

— Хорошо, — и, приложившись за раз, я выдул всю кружку.

В следующей сцене меня окутывает темнота. Темнота и боль, я лежу и не могу пошевелиться. Под кожей как будто тысячи червей копошатся и поедают мою плоть. Кости горят, так и хотят вывернуться из своих мест, а вот кровь, она, наоборот, холодна, словно замершая вода, она не течет, она застыла.

Охота кричать, но не можешь, от судорог свело все мышцы и хочется пить, ужасно хочется.

И вся это боль сводит с ума, и краткий миг растягивается на час.

Спустя пару таких мгновений хочется только, чтобы это прекратилась, желается тишины и покоя. Смерти.

И вот в твой уже почти сошедший с ума мозг что-то пробивается, и я словно слышу голос, тот голос, который уже давно не слышал.

— Не свезло тебе, отрок.

То, что последующих воспоминаний не будет, я уже понял, падая на колени. Мне не хватало воздуха, и дышал я как выброшенная на берег рыба и так же разевал рот, пытаясь протолкнуть воздух в легкие. Вот только мало, еще и еще. Голова кружилась, словно я катаюсь на карусели, как в детской песенке: карусель, карусель, кто успел, тот и сел, прокатись на нашей карусели. Пальцы же взрыхлили землю.

— Эй, ведьмак, с тобой все хорошо? — перед собой я увидел озабоченное лицо Данральда, его голос был приглушен, как будто он шептал.

Я же смог только кивнуть, потихоньку приходя в себя после столь замечательного кина. В котором я был Рингольдом, настоящим Рингольдом, видел его воспоминания и ощущал его эмоции. Да после такого долг перед братцем перестал быть фиктивным. И перешел в разряд взыскать по полной. Это стало полноценно моим делом и моей местью.

Усевшись поудобней, я прикрыл глаза и просидел пару минут под какой-то треп Данральда, я даже не обращал внимания на то, что он говорит.

— Все хорошо, уймись уже, — я полез в сумку и, найдя меха с вином, приложился от души, а после протянул и друиду.

Он, конечно, не отказался и спустя пару хороших глотков вернул мне.

— Так, что это было-то, ведьмак? Ты спокойно стоял, а потом вдруг рухнул, я к тебе наклонился, а у тебя лицо бешеное, я аж испугался, думал, бросишься на меня. И часто у тебя такие приступы?

— Все хорошо, все хорошо, прекрасная маркиза. Не приступ это был, вспомнил кое-что, то, что давно забыл и не хотел вспоминать.

— Ну ты того, — он заткнул руку за пояс, — предупреждай, что ли, — я подальше отойду, а то вдруг в следующий раз бросишься, а я парень того, беззащитный, птичек люблю.

— Как скажешь, мой дорогой зверолюб, — поднявшись, я попытался отряхнуться от земли, вышло не особо успешно, и руки оставались грязными.

— Так, что с тобой случилось-то? Что за воспоминания? — лицо Данральда так и лучилось любопытством.

— Я же говорю, воспоминания, тяжёлое детство ведьмака, вместо игрушек меч и зуботычины, вместо сказок на ночь рассказы о чудовищах, что живут во тьме, так что потом с неделю уснуть не можешь. Тебе могу рассказать, очень познавательно, особенно в темноте, — лицу я попытался придаться злобное выражение.

— Нет уж, спасибо, я как-нибудь без этого проживу.

С холма спускались в тишине. В голове мелькали мысли на счет произошедшего, но рассуждать здраво было невозможно. Быстрей бы прийти в себя.

А еще ужасно раздражали грязные руки, сам не знаю почему. Хотелось смыть с них землю и умыться.

— Э, ведьмак, я, кажется, немного ошибся, — разглядывая развилку дорог, пробормотал друид.

— И в чем же?

— Ну-у, — он протянул и указал рукой налево, — мы не там пристали к берегу, отсюда ближе к твоему дому.

— Вот это ты молодец, вот это ты красавец зверолюб, к вечеру-то дойдем хоть?

Взглянув на небо и прищурив глаза, он задумался.

— Наверно, — просто пожал плечами.

— Пойдем тогда, раз наверно, — и, повернув на левую дорогу, я потянул за собой Данральда.

— И, ведьмак, не называй меня зверолюбом, мне это не особенно приятно.

— Ты это погоди, ты же друид, растения там травки и любовь к природе и животным большая, значит, ты звероюб, что начинаешь-то?

— А ты знаешь тогда кто, — Данральд аж зашипел, — монстролюб ты, вот ты кто, самый настоящий монстролюб.

— Ага он самый, — я даже поднял указательный палец вверх, — мы будем убивать баб и трахать чудовищ, мой друг, — и хлопнул его по плечу.

Данральд замялся и все-таки выдал:

— Может, все-таки наоборот надо?

Попытавшись придать лицу как можно более беспечное выражение, хотя самого тянуло рассмеяться, я протянул:

— Может быть, может быть.

В тишине мы продолжили путь, Данральд, походу, сильно задумался над последним и украдкой кидал на меня взгляды. Да и мне было где соображалачку раскинуть.

В том, что эти кусочки воспоминаний оставил многоуважаемый предок, сомнений не было. Да и зачем он это сделал, в принципе, тоже понятно. Вот только вызвало сомнения то, что он рассчитывал, что я, воспылав праведной яростью, побегу мстить. Хотя по факту я иду мстить и прекрасно понимаю, что душевного диалога с братцем у меня не выйдет. Значит, в мою голову он мог вложить еще что-то. Не, ну так, если рассудить, если бы я увидел эти воспоминания в том же Каэр Морхене, вряд ли бы все бросил и ринулся на Скеллег, дабы устраивать семейные разборки. А вот уже находясь здесь, как бы и смысла нету сопротивляться таким желаниям. Да и зачем, здесь же рядышком. Нет, сделано-то красиво, тут, бесспорно, интерес вызывает, через какое количество времени меня бы сюда потянуло, и как бы это было, тоска по «родным краям», любопытство или еще какое чувство, с другой стороны, это неважно меня бы сюда тянуло или не сюда, а к родной крови, предавшей Рингольда. А потом — бах! — воспоминания, и все, у меня выбора по факту нет.