Утром мы собирались в сад. Сложнее всего отцу давалась моя прическа. По хаотичной вспученности двух хвостиков воспитатели всегда ловко распознавали – собирал папа. В тот день не получались даже хвостики. С трудом расчесав меня, он искренне воскликнул: «Какая красивая девочка!». На том в образе прически и остановился.

Летний денек и семейная тяга к животному миру спровоцировали папину негуманность. На беду пролетавший, однако ничего не подозревающий майский жук пришелся кстати. При помощи подручных средств он был ловко модифицирован в живой воздушный шарик. И привязанный ножкой за нитку вручен мне как лучшая альтернатива собаки, которую всегда так хотелось, но никто так и не купил.

Оказалось – счастье ребенка и мужчины средних лет несколько совпадали.

В сад шагали два довольных человека. Пятилетняя я, воодушевленная перспективой зависти одногруппников по саду, и 40-летний папа, осчастливленный ловкой реализацией задумки. Увы, как это и положено, любое приличное счастье должно недолго длиться. До сада в тот день мы так и не дошли. Во имя попытки спасения в рандоме отчаянья жук влетел мне в голову. От столкновения, потеряв ориентацию, он пал в юные дебри волос. Борясь за свободу, а позже за жизнь, в хаосе конвульсий жук обрек нас обоих. Себя – на мучительную смерть. Меня же – на новую прическу.

Утром мама торопилась на важную встречу, проводив нас с папой в сад, она обновила глубоким выдохом полость внутри легких и принялась собираться. Успев накрасить лишь один глаз, в дверь позвонили. (Сказать честно, с папой и живым жуком мы недалеко ушли). Открыв дверь, мама увидела нас: папу, скромно смотрящего в пол, меня с высохшими слезами на глазах и его – большой ком волос, творчески торчащий вбок. Где-то внутри него и покоился замурованный жук. Волосы мои всегда сложно поддавались расческе, и в том случае мама сразу взяла ножницы.

С тех же пор я носила всегда короткие стрижки, не любила майских жуков, и была дальновидна на последствия в реализации идей.

По традиции каждую зиму мама с подругами уезжала в санаторий. Развеять хандру и холод Урала. Иногда она брала меня, реже папу, с собой.

Тот год предшествовал лету в Сочи, когда меня научили уверенно плавать. Оттого в бассейне мама строго очертила ментальный контур доступной мне территории. Уже ребенком я была отчаянна и без тормозов. Бассейн же был большим и имел одну особенность, он резко делился по глубине. В моем заплыве «смотри как могу» силы кончились на броске в одну сторону. И когда нога не достала до спасительного кафеля, внутренний голос сделал протяжное «о-о-у». Тут-то тело, барахтаясь в панике, пошло ко дну. Благо мама была бдительной дамой и отлично знала мою дурную натуру. Плавала она рядом, дабы подстраховать. Только вот в панике я не распознала ее стратегии и, намертво вцепившись телом в нее, камнем парализовала все движения. На глубину я заплыла приличную даже для взрослого, и теперь уже вместе мы начали тонуть. Чем больше мама пыталась вытолкнуть меня на мелкое, тем более мертвой хваткой я вцеплялась в нее, как в спасительный круг, который, однако, шел ко дну. Напомню, дело происходило в бассейне, полном людей. Из-за нестандартности для утопленников местечка все отдыхающие сие обреченное действо воспринимали не иначе как семейную игру. И мирно проплывали мимо. Конечно, тут нет интриги, ибо ясно, что из этой истории мы с мамой выплыли хоть и напуганными, но живыми. В тот день мы чудом избежали самой нелепой смерти. Однако в истории есть мое любимое – мораль.

Порой люди не замечают, как ты тонешь. А порой кого-то не замечаешь ты. Со стороны все выглядит как игривое барахтанье, а тем временем кто-то отчаянно идет ко дну. Наверно, поэтому так многие «тонут», когда так многие вокруг. Слишком часто встречается, что психологи даже название этому придумали. Эффект свидетеля или консервативнее – синдром Дженовезе[2].

И в то время, как я дальше рассказываю свои истории, вы задумайтесь: пока мы «проплываем» мимо, возможно, рядом с нами кто-то «тонет»?

В тот год я была еще совсем маленькой Алиской. Когда ко мне пришло это важное осознание. Пришло оно вместе с мамой, в руках которой по стандартному сценарию вечера наблюдался пакет с продуктами. Пакет плюхнулся на пол коридора, а я восторженно заметила, как внутри него кто-то юрко подпрыгнул.

– Рыбка, рыбка, живая!

Тут же вмешался модус[3] папы-натуралиста. Если в вашей ванной не плавала рыбка, у вас не было детства или такого классного папы! Ванна набрана. Рыбка запущена. Юное любопытство рот разинуло да над гладью домашнего озера застыло.

Рассматриваю. Улыбаюсь. А с другой стороны мира на меня два влажных глаза, замерев, смотрят. Смотрят они пусто и как-то совершенно монотонно. Только вот ребенком мне отчетливо виделось, как их переполняет тоска.

Вся живость натуры рыбки проявлялась лишь в глухих движениях рта, кусок которого был растормошен неопрятным ошметком лоскута. Папа объяснил – он порван от рыболовного крючка. Жалко.

Периодически тыкая в рыбку пальцем, я провоцировала ее перемещения по ванной. Она делала бешеный круг и успокаивалась до следующего импульса извне. Рыба ждала. Ждала ли она смерти или следующего дня, я не знаю. Однако данная предсказуемость мне быстро наскучила. И я убежала делать уроки. Ведь мамин дедлайн был строг и опасен в его несоблюдении.

«Интересно, а Бог тоже тычет в нас пальцем, когда мы вот так смирно сидим в ванной? – подумалось тогда маленькой Алиске. – Интересно, оно ведь что? Что живое. Потому что движется, меняется, непредсказуемо потому что. Хочется понаблюдать и понять его». Такая случайная мысль добавила живости к выполнению домашней работы, да и в целом ко всей жизни после.

Через час мою комнату объяла томная пелена вуали перспективы ужина. Пахло бесподобно. Как вы догадались, на ужин подавали жареного карпа. Удался он так, что вилка тут же была отложена в сторону. В ход пошли руки. Покончив с ним, я помчалась умываться в ванну, а заодно проведать нового питомца. Только вот рыбки не было. В детском сознании аналогия отчего-то была проведена не сразу. За ужином казалось, что рыбка на тарелке и рыбка в ванной – это они зовутся только одинаково, черт их пойми, взрослых, почему. А на жизни оно ведь совсем разное. То ведь – живое, а это. Это еда. Тогда, при взгляде в пустую ванну, ко мне и пришло это осознание. Осознание смерти.

Позже в одной книге, где по иронии автора повествование о жизни ведет смерть, я прочла: «Избегаю тех, чье время еще не пришло». Раньше мне казалось, что это слова мудрости, хотя, возможно, смерть – она и есть абсолютная мудрость. И конечно, потом умирало много хомяков и прочей живности – расходный материал моей вселенной, но осознание пришло лишь тогда, один лишь раз. Смерть – она бессмысленна, неожиданна и проста. Она просто случается. А вот жизнь. Я впервые задумалась, был ли смысл во всем этом? Не знаю, была ли жизнь рыбки не напрасной, однако она однозначно была вкусной. А еще я не знаю, будет ли не напрасной моя жизнь, однако знаю точно, пока Бог тычет пальцем – я живая, а значит, стоит улыбаться, как в том анекдоте, когда двое самоубийц летят с крыши небоскреба. И один радостно улыбается. А второй спрашивает:

– Ты чего улыбаешься? Мы же сейчас умрем!?

– А первый отвечает:

– Но ведь пока все хорошо!

Я перешла в новый сад. Сад был хороший. Лучший, как подытожила мама. Но с одним минусом – далеко от дома. В первый раз мама привела – осмотрела, одобрила, утвердила. После чего делегировала эту участь папе.