Конспектируя рекомендованные работы Ленина по полному собранию сочинений, Сергей стал читать и другие его произведения. Так он прочел все, написанное Лениным в период нарастания и течения революции 1905-1907 г.г. Большинство работ носило боевой, полемический характер и читалось с большим интересом. Полемика с Масловым по аграрному вопросу была столь же интересна, как и работы, бывшие гораздо ближе Сергею по тематике. Тогда он впервые ощутил дыхание ленинского гения. Невольно сравнивал Ленина со своим кумиром Плехановым. У последнего замечательная эрудиция, чудесный ясный ум, опирающееся на глубокое проникновение в дух марксизма блестящее остроумие, все ярко и увлекательно.
Ленин и проще и сложнее, как сама жизнь. Это было время, когда история России вдруг закружилась в бешеном вихре, сорвала все с насиженных мест и понесла... для многих неизвестно куда. Россия была подобна кораблю, мятущемуся среди ревущего пастями разверзающихся бездн океана, когда горизонта нет и вместо него из мглы на корабль опрокидываются горы тяжелой, как свинец воды. Эта буря была революцией. Только Ленин, большевики знали курс, видели, куда нужно вести корабль.
Плеханов - это блестящий профессор в элегантном костюме с накрахмаленной манишкой и черным бантиком. Ленин, это шкипер, ведущий корабль в бурю, видящий то, чего никто не видит. Парадный костюм и внешний эффект ни к чему, он не читает лекцию, а работает, ведет корабль в жесточайшую бурю, ведет Россию в революцию, путями, которые видит только он. Оттого его слова увесисты, как слитки золота. Так думал Сергей, впервые ознакомившись с работами Ленина.
"Вопросы ленинизма" открыли ему новую страницу науки. Здесь он встречался с теми явлениями, которые окружали его в жизни. Это было сегодня Сергея и его страны. Вопросы, которые волновали каждого сознательного человека, здесь выяснялись с поразительной ясностью и научной убедительностью. Умение увидеть в каждом, самом сложном явлении, самое главное и стальная логика бросались в глаза в произведениях Сталина. Каждая мысль и все ее разветвления приобретала географическую ясность. Сергей мог начертить на бумаге схему хода мысли каждого произведения с исходной точкой, развитием, основными узлами и ее разветвлениями.
Учеба в университете занимала гораздо больше времени, чем в школе. Однако Сергей по-прежнему увлекался беллетристикой и большую часть свободного от учебы времени отдавал ей. Во время зимних каникул на третьем курсе он познакомился с Б. Шоу и О. Уайльдом. Оба очень понравились. Особенно Уайльд. Начав с "Портрета Дориана Грея", он перешел к пьесам и был в восхищении. Блестящее остроумие Уайльда покорило его, очень чувствительного к остроумию. Он даже задумывался, кому отдать пальму первенства в остроумии, Франсу или Уайльду. И решил, что Уайльд остроумнее, а Франс мудрее. Васька заметил, что странно в одном пантеоне иметь Горького и Уайльда. Но Сергей объяснял, что Уайльд относится к последней плеяде крупных писателей буржуазии, тех писателей, которые своими произведениями хоронят ее. И здесь он замечательной силы помощник Горького. Конечно, у Уайльда нельзя искать положительных идеалов. Он знал только одну мораль - буржуазную и блестяще показал ее маразм. На этом ему и спасибо. Новую мораль создали новые люди. Заговорив о новой морали в литературе, Сергей вспомнил "Педагогическую поэму" Макаренко. - Замечательная книга! С этим Васька полностью согласился. И они стали вспоминать чудесных "пацанов" Макаренко.
Годы сильно сказывались на их разговорах, теперь в них иногда появлялись такие вопросы, которые раньше никогда не приходили им в голову. С радостью узнали о том, что приехал из деревни знакомый, который рассказывает, что в этом году колхозники получили по три килограмма хлеба на трудодень. Это становилось предметом очень интересной для обоих беседы о перспективах села. Или возникал вопрос о серии судебных разбирательств о воровстве завмагов, директоров "Гастрономов". И это вызывало оживленные рассуждения о причинах этих явлений и о том, что нужно сделать для борьбы с этим.
Васька тоже с увлечением изучал основы марксизма-ленинизма, и они оба умели с достаточной глубиной взглянуть в суть подобных тем. Причем, в подобных вопросах между ними, обычно, серьезных разногласий не было и часто один подхватывал мысли другого. Это единодушие в больших жизненных вопросах еще больше сближало их.
Хотя они и теперь спорили часто, подолгу и горячо. Нередко предметами спора были они сами и тогда они не давали друг другу пощады. В таких случаях, не смотря на всю словесную, полемическую ловкость, Сергею иногда приходилось туго. Язвительные нападения Васьки часто бывали очень основательны. Многое из того, что Сергей принимал в теории как азбучные истины было далеко в нем от осуществления на практике. И наоборот, его практика часто была очень далека от той теории, на которой он воспитывался. И это Васька подмечал очень чутко. Особенно ядовито обрушивался он на эгоизм Сергея. Не то чтобы Сергей был плохим товарищем, сухим и черствым себялюбимцем, поступавшим только из расчетов личной выгоды; в этом его обвинить было трудно. Товарищество было даже семейной традицией его, и отец и братья отца всегда отличались своим компанейским характером, типичным для настоящих моряков. И Сергей был очень хорошим товарищем, всегда готовым помочь друзьям в беде и поделиться последним. Это Васька хорошо знал, но он очень ясно улавливал, что, тем не менее, в Сергее сильна манера видеть себя в центре мира. Васька не раз убедительно доказывал, что многое в его действиях и мыслях исходит, в сущности, из этого эгоистического взгляда на жизнь.
Часто они схватывались и не по вопросам их личной морали.
Но как бы горячо ни спорили они, как бы язвительно и беспощадно ни высмеивали друг друга - это никогда не оставляло ни капли обиды и ничуть не отражалось на их отношениях. Слишком хорошо они знали друг друга, чтобы подозревать в критике товарища неискренность или недобросовестность. А частенько они спорили, или, точнее, препирались из-за свойственной им обоим манеры подзуживать товарища. Это для них было очень характерно. Такое подзуживание иногда было очень язвительным и беспощадным; бывало, что оно происходило на глазах у людей совсем посторонних. Однако при этом, по никогда не сказанному, но строго соблюдаемому правилу, ни в коем случае, материалом для колкостей не могло быть то, что они знали друг о друге из разговоров с глазу на глаз. Затрагивались подчас очень щекотливые вопросы, но только в той мере, в какой они были известны от третьих лиц. И в то же время, не смотря на самые ожесточенные перепалки, они всегда очень чутко и тактично умели приходить на помощь другу, или деликатно оказать нужную поддержку.
Сергей с удивлением читал в одной из своих самых любимых книг - "Былом и думах" Герцена описание дружбы автора с Огаревым. Его удивляла мелодраматическая сторона этой дружбы: объятия, слезы и прочие сентиментальности. В этом он видел много шиллеровского, приторно-чувствительного и, как ему казалось, фальшивого. У них с Васькой ничего подобного не было и не могло быть ни в детстве, ни в студенческие годы.
Пожалуй, нежные изъявления дружбы у них заменялись частыми препирательствами, иногда очень ожесточенными. Нечто подобное у них произошло и сейчас, когда они возвращались домой после празднично проведенной ночи.
