ЖЖЖ

  Вначале они оба были погружены в свои мысли, в воспоминания прошедшего вечера. Васька был совершенно восхищен Таней и, если можно так выразиться, был полон ею. Сильнейшее впечатление на него произвел ее тост. Он видел ее с бокалом в руке, медленно и задумчиво говорящей слова, каждое из которых находило горячий отклик в нем. Она высказывала его самые сокровенные мысли, которые он никогда бы не решился, да и не смог выразить так просто и задушевно. Перед ним сверкали ее глаза, такие яркие и вместе спокойные, насмешливые, внимательные и скептические. Сколько бесконечно разнообразных оттенков в выражении ее глаз. Облученный их сиянием, он весь чувствовал себя насыщенным энергией восторга.

  Васька вспоминал разговоры, в которых участвовали она и он, продолжал их, представлял, что она сказала бы, если бы он сказал так или иначе, придумывал яркие и красивые мысли и слова, которые понравились бы ей и заставили бы ее посмотреть ему в глаза внимательно и задумчиво. Он представлял себе этот ее взгляд и воображаемые лучи его, проникая в душу, рассеивались там нежно-волнующим сиянием.

  Эти мысли приносили радость, разбавленную неосознанной горечью - ведь это только мечты, очень далекие от жизни; он для нее не больше значит, чем любой другой ее знакомый. Хотелось говорить о ней, как будто слова больше приближали к ней, чем мысли.

  Сергей думал о Виоле; вспоминал, не совершил ли он каких промахов, которые бы испортили ему дорогу к ней. Вспоминал дразняще - красивые губы, умный, насмешливый, небрежно оценивающий взгляд, который он однажды уловил на себе. Он хорошо помнил ее всю - и тонкую прелестную фигуру, и высокие, стройные ножки. Неожиданно, горько вспоминалось, как они с Павликом, попрощавшись с остальными, завернули в темный переулок. Но эти мысли только попусту раздражали. Решение принято и точка.

  - А твоя Таня прехорошенькая и, кажется, интересная, - первый прервал он молчание.

  - Или! - коротко и многозначительно, с тоном превосходства и насмешки, ответил Васька.

  Он уловил иронию в слове "твоя", но поскольку она относилась к нему самому, он пропустил ее мимо ушей.

  - Я заметил, - продолжал он, - ты ей тоже пытался куры строить.

  - Ну, где нам, дуракам, чай пить, - ответил Сергей печоринской фразой.

  - Брось, брось, - довольно засмеялся Васька. А потом продолжал, убежденный, что теперь-то Сергей поймет его: - Послушай, а она действительно замечательная девушка! Без всяких преувеличений, - ни одна из твоих томных красавиц всех мастей не стоит ее мизинчика. Это настоящая девушка! - все более увлекаясь, говорил он, тем более что Сергей ему не возражал и, казалось, слушал с сочувствием. - А ее тост... Это и есть девушка с большой буквы!.. А знаешь, что она сказала Буривою? - и он, вспомнив об этом, расхохотался. Он с увлечением стал рассказывать Сергею о ее высказываниях, ответах, шутка, остротах. Ему доставляло удовольствие не только воспоминание о ней, но и то, что он рассказывает это Сергею, как человек, бывший в ее круге и близкий к ней, человеку, постороннему ей. Он знал, что не может считать себя близким к ней, но и то, что он к ней более близок, чем товарищ, доставляло ему чистую радость.

  - А какие у нее глаза! Знаешь, когда она как-то особенно, по-своему, взглянула на меня, мне захотелось, как щенку, опрокинуться на спину, заболтать лапами и блаженно завопить: "Караул! Не спасайте!"

  - Друг мой, - перебил восторженную речь холодный и слегка печальный голос Сергея, - ты стоишь на опасном пути... ты плохо начал; влюбленные, которые начинают с того, что представляют себе ее, вспоминая хорошенькие ножки и прочие достоинства скульптуры и анатомии, никогда не теряют ориентации и быстро достигают своего. Те же, которые начинают с глаз и тенистых ресниц, долго плутают по закоулкам любви, и очень часто совершенно безрезультатно.

  Сергей замолк, а Васька несколько мгновений не находил слов.

  - Ты лопух! - наконец сочно выпалил он. - Ух, ты кретин! - добавил он тотчас обозлено, удивляясь тупости товарища и не находя достаточно слов, чтобы определить чудовищную нелепость выходки того. Васька привык к насмешкам товарища, он и сам в долгу не оставался, но то, что Сергей посмел перевести на язык пошлости самые искренние и глубокие чувства, возмутило его.

  - Ты напрасно ругаешься, - спокойно возразил Сергей. - В настоящее время известно 703 способа охмуривать женщин, они очень разнообразны, но ни один из них не начинается с галлюцинаций о проникающих в душу взглядах.

  Васька хорошо знал, что чем больше он будет злиться, тем спокойнее и язвительнее будет Сергей.

  - Ты думаешь, что это остроумно? Остап Бендер знал 408 способов приготовления сои, а Сергей Астахов знает 703 способа охмуривать женщин. Ясно, что Сергей Астахов на 295 единиц остроумнее и ловчее Остапа Бендера.

  - В твоих словах, Базиль, много перцу, но мало истины. Во-первых, не Остап Бендер говорит о способах приготовления сои, а во-вторых, количество способов в том и в другом случае связано не с остроумием того или иного специалиста, а просто с тем, что охмуривать женщин легче, чем приготовлять сою.

  - Ну, и ты думаешь, что это остроумно? Это же самая банальная пошлятина!.. Ну, признайся сам, ведь это же пошлость? - заглянул Васька ему в глаза.

  Сергей рассмеялся. - конечно, теперь тебе с высоты возвышенных переживаний обычная рассудительность кажется пошлостью. Не дай бог, она ответит тебе взаимностью, тогда с тобой можно будет говорить о чем-нибудь... только трансцендентальном. "О, Базильдон! Ее глаза, сиянье их - лучей астральных интеграл... До дна испил я чашу наслаждений - после бессонной ночи узрел я на заре, в небес бездонной синеве, ее звезду. Хотел молитвенно приветствовать Аврору, да жаль, не знаю по-латыни разговору....И знаете, синьор, ее звезду возможно наблюдать, чтоб шею не сломать, лишь лежа на спине - так голову кружит ее возвышенный зенит! Беда с этими влюбленными!"

  - Ты просто пижон, - уже беззлобно сказал Васька.

  Им обоим было хорошо, и они шли, препираясь и смеясь, пока не расстались на углу Дерибассовской и Карла Маркса.

  Когда Сергей проходил по коридору своей квартиры, то в кухне уже шумели примуса. Из ванной вышел отец, его лицо и волосатая грудь, видневшаяся через разрез халата, были красными после растирания; он весело подмигнул: - Ну что, сынок, кутнули?