Сразу после окончания боя мы с Роландом и близнецы кинулись к Барзаги, лежавшему у повозки. С нами подошёл и Пьер, поддерживая хромающего Вима. С первого взгляда было ясно, что дела ассирийца плохи. Копьё «медведя», воткнувшись живот, явно очень серьёзно повредило внутренности, несмотря на то, что купец успел перерубить древко саблей и, рванувшись вперёд, соскользнуть с обломка.
Да, гвозди бы делать из этих людей! Как он вообще ухитрился сразу сознание не потерять?! Это же наверняка дикая боль! Я бы на его месте наверно орал на весь Швабский Лес, а Барзаги только стонет сквозь зубы.
Но его рана выглядит крайне хреново. Я, конечно, не медик, но сильно сомневаюсь, что купца вытащили бы и в XXI веке. Судя по брошенному на нас взгляду, он и сам всё прекрасно понимал.
— Вот и закончились мои путешествия, молодые люди, — кривясь от боли, произнес Барзаги на латыни, с которой нам переводил Вим. — Верно мне нагадала в юности езидская колдунья, что умру в дороге, в чужой стране, вдалеке от родного дома. Жаль, я вас не послушал, благородные рыцари, поторопился. Прошу, ради Христа, достаньте из этой повозки ларец красного дерева.
Мы поспешили выполнить просьбу. Купец, из последних сил отомкнув ларец ключом висевшим на шее, достал оттуда бутылочку с какой-то жидкостью, попросил помочь откупорить пробковую затычку, после чего сделал небольшой глоток.
— Маковое молоко, — пояснил Барзаги, заметив наши взгляды. — Не хочу терпеть боль, дальше будет только хуже.
Средневековое болеутоляющее. Купец, похоже, и правда почувствовал себя несколько лучше. Достав из ларца серебряную чернильницу, заострённую палочку из тростника (кажется, их на Востоке называют калам) и три куска пергамента, он начал быстро писать, временами морщась. Видимо, рана, несмотря на наркотик, всё же давала о себе знать. Сначала написал на одном из пергаментов что-то непонятными буквами, судя по всему, на родном языке, потом на двух других кусках пергамента, уже на латыни. Достав из ларца огниво и трут, поджёг последний, от него запалил извлечённую из того же ларца восковую свечу и, накапав расплавленного воска, запечатал первый пергамент своим перстнем. Тем временем по приказу Роланда, подтверждённому моим кивком, наши слуги обошли поле сражения, деловито добивая тяжело раненых разбойников.
Негуманно? А куда их девать? Полевого госпиталя под рукой нет, да и конвенции о раненых, пленных и правилах войны ещё не подписаны, их не появится ближайшие лет семьсот-восемьсот. Это не говоря уже о том, что с ранеными слугами и охранниками купца бандиты не заморачивались, добив в ходе боя.
— Вот, благородные господа, — Барзаги протянул мне пергаменты и указал на один из них, написанный латынью. — Это завещание. Я оставляю его вам, господин де Лонэ, и вам, господин дю Шатле, поровну, всё моё имущество в этом караване. Мне это уже не пригодится, а вы отомстили за нас этим негодяям. А ещё вы, господин де Лонэ, прикончили этого монстра в шкурах, который меня ткнул копьём. Я хочу подарить вам свою саблю.
Купец уже слабеющей рукой поднял лежавший на земле клинок и протянул мне. Я принял саблю с лёгким поклоном.
Однако! Это же настоящий индийский тальвар! Довольно редкая вещь даже на Востоке, а уж о Европе и говорить нечего. Не думаю, что даже среди знати найдётся много людей, державших в руках подобный клинок. Княжеский подарок!
— А это, — отдав нам завещание, Барзаги указал на запечатанный пергамент, а потом на другой, на латыни, — письмо моей семье в Урмии. Прощальное. И ещё одно — для рыцарей-тамплиеров. Надеюсь, вы не откажете мне в просьбе отдать в их прецептории[2] Ордена в Ульме? У меня с ними были кое-какие дела, думаю, они согласятся переслать в Константинополь письмо и мои путевые заметки. — купец извлёк из ларца тетрадь, сшитую из листов непонятного происхождения, папирус, что ли, вроде видел что-то похожее в Египте, в прежней жизни. — Там торгуют мои земляки и соплеменники, они смогут переслать письмо и тетрадь в Трапезунд, а оттуда и до Урмии недалеко. И ещё, господа… Мне бы хотелось быть похороненным по-христиански, в освящённой земле. Это ведь не слишком большое пожелание для умирающего?
Мы с Роландом дали рыцарское слово Барзаги, что выполним его просьбы, тем более что это не требовало от нас каких-то особенных усилий. В любом случае мы направлялись в Ульм, а в первом встречном селении наверняка найдётся священник, с которым можно договориться о похоронах. Я, правда, подозревал, что разновидность христианской веры, которую исповедовал Барзаги, была, мягко говоря, не совсем католической, но сообщать об этом никому не стал. К чему плодить сущности?
Купца мы уложили в ту самую повозку, у которой он получил ранение и, отхлебнув ещё опийной настойки, он забылся. Я же принялся обрабатывать раны, в первую очередь руку Роланда и ногу Вима, используя спирт и настойку прополиса. Парни кривились, но терпели. А когда всё было закончено, Пьер и Вим вдруг попросились к нам в оруженосцы. Я им напомнил об их планах служить какой-то знатной особе, но подростки ответили, что с этими планами всё вилами по воде писано, а нас с Роландом они уже видели в деле. Мы им спасли жизнь, и они хотят отплатить за это службой. А ещё нам покровительствует сам святой Януарий. Подростки рассказали, что поначалу не верили рассказам близнецов, но теперь убедились на собственном опыте. И вообще, таким рыцарям как мы, нужны оруженосцы дворянского звания, чтобы выглядеть не хуже прочих!
Н-да, вот проблема нарисовалась на ровном месте. Судя по всему, в иной реальности путешествие подростков на Ближний Восток закончилось на этой дороге через Швабский Лес. Вместе с жизнью. Но из-за нас с Роландом у ребят теперь будет другое будущее, да и вообще оно будет. Мы же в ответе за тех, кого приручили, в смысле спасли!
С другой стороны, тут не только проблема, но и решение ряда будущих трудностей для нас. Отойдя с Роландом в сторону, мы начали совещаться. Я изложил Роланду своё виденье ситуации. Уже сейчас мы можем объясниться с местными жителями только через наших слуг, а дальше пойдут страны, где аборигены не только французского, но и немецкого не знают, вроде Венгрии или Византии. Про Ближний Восток я вообще молчу. А Вим владеет не только латынью, которую в той же Венгрии священники и дворяне должны понимать, но и греческим — универсальным торговым языком Восточного Средиземноморья в эти времена, который к тому же знают большинство восточных христиан. С ним нам в походе будет намного легче.
Лучник-чемпион нам тоже пригодится. Всё же стрельба из лука быстрее стрельбы из арбалета, даже модернизированного, типа наших с Роландом, а с такой меткостью, как у Пьера, серьёзно повышаются наши шансы в бою. Эх, ему бы восточный лук, подаренный Гилле, так даже ещё не родившийся в соседних Альпах Вильгельм Телль плакал бы в сторонке… Хотя, что теперь об этом жалеть!
Да и знания следопыта и травника будут в походе совсем не лишними, если Пьер не наболтал, что владеет этими навыками. Впрочем, с луком он действительно управляется отменно, наверняка и про остальное не соврал.
Роланд согласился с моими выводами, заметив, что как там сложится с нобилитацией близнецов, пока неясно, это не от нас зависит, а с дворянами-оруженосцами мы всяко будем круче смотреться в армии крестоносцев. Да и если с близнецами всё сложится как надо, то два оруженосца у рыцаря всяко лучше, чем один. Тем более что благодаря завещанию купца Барзаги у нас будут средства их содержать. На этом и порешили, после чего подойдя к подросткам сообщили что они приняты. Я решил взять в оруженосцы Вима, а Роланд соответственно Пьера. Ребята просияли и, опустившись на колени (Вима поддерживал Пьер), стали приносить нам клятву верности как своим сюзеренам, под завистливые взгляды близнецов, которым, в лучшем случае, предстояло ждать встречи с нашим графом Гильомом.
Сцена была очень пафосная, и я решил немного похулиганить, вспомнив одну книгу о попаданце, прочитанную в прошлой жизни:
— Я, шевалье Симон де Лонэ, клянусь оруженосцу Виму ван Арнвейлеру разделить смерть наших врагов! Правило мародёра — без изменений.
